Уже не смешно
Я рада, что мои сограждане наконец-то заговорили о происходящем в стране как о национальном позоре, которого не было со времен Ельцина. Однако они по-прежнему отстают от меня на одну стадию (не)принятия. Мне давно уже не смешно.
С одной стороны, поводов для веселья и впрямь немало. Тут вам и гейрэушная пара туристов, Петров и Боширов, выехавшие, чтобы поглядеть на «солсберецкий собор» (как будто это, блядь, какой-то кусок Золотого кольца), а по пути убили кота и случайную женщину. Тут и безостановочный телетрэш, дуэлянт Золотов, которому подмахивают скудоумки из Госдумы, мытарства предпенсионеров. От РПЦ ампутируют украинские активы — это отдельное веселье, хотя там, к сожалению, среди обывателей и колумнистов зрителей поменьше. И все-таки, уже не смешно. Я чувствую что-то вроде пустоты и апатии. А эти кривляния власти не вызывают иных эмоций, кроме скуки, брезгливости и усталости.
Они были по-настоящему смешны несколько лет назад. Когда казались сильными и уверенными. Когда смеялись над первыми блоками санкций, когда взахлеб лгали и блефовали, мнили себя вечными. Лесли Нильсен часто изображал таких персонажей: болтливых резонеров, ослепленных чувством собственной правоты. Это было смешно: потому что никто, включая их самих, не знал, к чему все идет, — а я знала и посмеивалась. Временами хохотала. Короче, они были смешны до того, как стали посмешищем.
Мой коллега Кирилл Кладенец назвал нынешнее состояние власти «клоунатом». Клоунат — нечто среднее между каганатом и сенатом, но в специфически нашей шутовской манере. С танцующей и поющей Захаровой.
Наши люди устроены очень просто. Покажи палец — смеются. В противном случае будут выжидать, пока палец не появится. Так аудитория проплаченных ток-шоу оживляется, только если помощница режиссера покажет табличку «аплодисменты». Смеховая волна нарастает, это естественный процесс десакрализации власти, утраты легитимности. Это еще не гибель режима, но можно смело утвержать, что диалог (или монолог) с народом и даже общественный договор пришли в негодность.
Почему я не смеюсь сейчас? Потому что за деревьями я не вижу леса, не вижу вообще ничего. Пустота. Как в том известном и любимом стихотворении Георгия Иванова:
«Хорошо, что нет Царя.
Хорошо, что нет России.
Хорошо, что Бога нет.
Только желтая заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет.
Хорошо — что никого,
Хорошо — что ничего,
Так черно и так мертво,
Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать».
Мы все не часть решения, а часть проблемы. Такая же часть посмешища, как и сами кремлины. Похоже на ту задачку про трех мудрецов, которым ночью хулиган измазал сажей лбы, а поутру они начали ржать друг на другом. И каждый полагал, что лично с ним все в порядке.
В текущем виде российский цивилизационный проект обречен, как таковой. Нет таких политиков, которые могли бы остановить процесс полураспада рутения. Вещи изнашиваются по краям, да? Кого угодно поставь: тебя, меня, Путина, Навального, Явлинского, Стрелкова, Петрова и Бошарова. Все мы рыжие клоуны, Пьеро, запутавшиеся в длинных рукавах. Все ничтожны на фоне неумолимых шестерней истории. Я дрейфую от смеха к ужасу, через недолгий период равнодушия.
Смех следует за осознанием идейной и смысловой нищеты режима. Но это еще не все. Кто может выйти и дать нечто большее? Те, кто на арене? Или те, кто в зрительном зале? Я вышла из шапито покурить.
Купол цирка вырос посреди нигде. Нет земли и нет неба. Нет правых и неправых. Нет живых и мертвых. И лишь за спиной раздается смех, поскольку, сменяя силачей и львов, на прелые опилки наконец-то выехали клоуны на трехколесных велосипедиках.
