Unruhe (Она раздета)
Oui, mon cher, я выжила. Ты удивлен, но не разочарован. Чего ради я воскресла, если из того мира со мной осталось тяжелое знание о смерти и бесконечном времени? Я способная ученица, раз умудряюсь умело маскировать побои, синяки на скулах. В последнее время все мои деньги уходят на белый грим.
Я убеждена, что все есть игра. Игра в жизнь, в Бога, в литературу. Существуют жесткие рамки, правила. Нельзя перепрыгивать через строчки, нельзя перешагивать через людей. Игра на сцене, у всех на виду. Я знаю, чего хочет публика. Зритель ждет, что я буду рыдать во весь голос, хохотать, пламенно изъясняться в любви и заламывать руки в истерике. Зритель ждет, что под давлением софитов я буду истекать слезами и потом. Зритель тщится увидеть меня обнаженной.
Эти люди, поглощающие меня вместе с попкорном, утягивающие в болото своих глазниц, сами не знают, чего они хотят. Они путают истину и стриптиз. Я знаю, что никто не отнесется ко мне серьезно, mon cher, они видят во мне забавное развлечение между обедом и вечерним киносеансом. Будь тут хоть один человек, узнавший меня, я бы стянула кофту без колебаний. Именно стянула: без шоу, без танцев и соблазнительных улыбок. Только это уже не игра.
Пауки умирают в собственной паутине. Что я наплела? Темный и отвратительный угол между раковиной и плитой стал моим домом. И возвращаясь сюда по вечерам, я не испытываю ничего, кроме мрачного удовольствия. Бессмысленно восставать против своей природы. Труса не заставишь нести знамя впереди полка, храбреца не заставишь подписать капитуляцию, будь он окружен хоть втрое большим войском. А я не могу перестать играть. Что-то рухнет, если я выйду на улицу без грима – и во мне, и в мире. Я привыкла ловить взгляды, заманивать ложью и блеском провинциального кабаре. Но зрители отводят глаза, когда открываешь лицо, выставляя свежие гематомы. Так работает правда – всем неловко, всем стыдно. И мне тоже, когда я признаю, что меня можно ударить.
Я совладала со многими тварями: познакомилась с черным человеком, подружилась с туссиновой феей. Но как приручить правду, если я боюсь ее до оторопи? Как управлять тем, от чего бежишь, словно от камня, катящегося с горы? В итоге, у меня не осталось другого выбора, кроме как закрепить честность главным правилом игры. Fair-play, это не только правило чопорных гольфистов, но и смысл жизни.
И теперь я выхожу на сцену для того, чтобы они поперхнулись своими коктейлями. Я бы могла симулировать сумасшествие, улыбаться и сентиментально пускать слюни – ведь зритель любит сирых и убогих. С их помощью можно показать милосердие. Но что, черт возьми, делать с ней, когда она стоит без одежды и пристально, с ненавистью смотрит в зал, заставивший ее сбросить платье? Люди, не дожидаясь сдачи, бегут в гардероб. Перед сном они почитают газету, постоят под душем и примут десять капель валиума, лишь бы она не явилась им во сне. Призрак, разрывающий ньютоновскую механику обывательской жизни.
Mon cher, я люблю людей и люблю хороший перфоманс. Мы оба хотим, чтобы наше заведение пользовалось успехом. Поэтому никто и никогда не познает, что скрывается под маской.
