Яд
На излете дней своих я, кажется, наконец-то поняла природу нашего социал-дарвинизма. Я чувствовала, что есть нечто гнилое в том, как наши сограждане ругают наркоманов, ВИЧей, алкоголиков. Даже жертвы насильников у нас сами во всем виноваты: не надо было надевать короткую юбку, не надо было бухать в квартире с малознакомыми парнями. Ну а всякие деклассированные элементы, оказавшиеся на дне общества, и так не заслуживают жить. Я считаю, что все эти разговоры — страх оказаться на их месте.
Дети мои, у вас бывали запои? Доводилось ли вам пить разведенный спирт, бояру, или портвешок за пятьдесят рублей, купленный в каком-то подозрительном ларьке? Думаю, да. По крайней мере, вы, как минимум, знаете таких людей и способны представить себя на их месте. К моему удивлению здесь собралась, скажем так, маргинал-пролетарская аудитория (когда я только начинала, то боялась, что мне придется бороться с наплывом хипстоты и постмодернистских демагогов — к счастью, не сложилось). Я спрашиваю, потому что от этого зависит уровень дискуссии и понимания проблемы. Кирилл Мартынов, Линор Горалик, Екатерина Шульман очень деловито и обстоятельно обсуждают состояние гражданского общества, но между нами и ними есть один непреодолимый барьер — они не пьют бояру. Или, еще страшнее, они не ездят в метро.
Цитирую: «Обозреватель «Московского комсомольца» (казалось бы, не самое престижное СМИ) Артур Гаcпарян «по страшной нужде» пересел с автомобиля на московское метро и поделился своими впечатлениями. Судя по статье, Гаспарян не спускался под землю со студенческих времен. Воспользоваться метро журналиста побудила возросшая до 200 рублей цена парковки. Журналиста удивило, что в столичной подземке не поменяли «ужасные двери-убийцы», которые «так и норовят заехать по физиономии, если зазеваешься». Новые поезда он назвал «уродливыми по дизайну», «несуразными» и «скрипучими», сделав сравнение в пользу «изящных» вагонов парижского метро. Навигацию Гаспарян нашел «чудовищной». «Ни единого стиля и шаблона в убого натыканных кое-как и очень многословных указателях с корявыми, словно китайская грамота, буковками, ни продуманной системы их оформления и размещения», – возмущается автор статьи. Отдельной критике подверглись напольные, настенные и световые указатели у входов на станции». — а мы так каждый день, и ничего, крепчаем.
Вы видите, даже журналист МК, позиционирующего себя как самую народную и популистскую газету на свете, не понимает, как живут люди вокруг.
Ведущие либеральные журналисты и блогеры представляют интересы какого-то своего, довольно узкого класса. Эти светлые люди, которые, вроде, тоже выступают за свободу, ведут лекции и семинары, мелькают в телеэфире, ходят на конференции, их тиражируют СМИ. Однако они живут в другой России. После свободолюбивых бесед в фейсбучике с представителями своей же касты у них возникает впечатление, что все не так плохо, не столь критично.
Они не понимают, что большинство россиян живут в жопе, причем эта жопа имеет свойства черной дыры — втягивает в себя все, до чего может дотянуться, и при этом никакая информация не может вырваться за пределы горизонта событий. Только жертвы, упавшие туда, раздавленные безжалостной гравитацией, знают, каково это. С точки зрения стороннего наблюдателя, в чреве черной дыры все спокойно и статично.
Всего несколько людей понимали русский характер и русскую действительность. Ерофеев, Распутин, Шаламов, Покровский. Разве они осуждали пьяненьких?
Вот стих Варлама Шаламова:
«Я пил за счастье капитанов,
Я пил за выигравших бой.
Я пил за верность и обманы,
Я тост приветствовал любой.
Но для себя, еще не пьяный,
Я молча выпил за любовь.
Я молча пил за ожиданье
Людей, затерянных в лесах,
За безнадежные рыданья,
За веру только в чудеса!
За всемогущество страданья,
За снег, осевший в волосах.
Я молча пил за почтальонов,
Сопротивлявшихся пурге,
Огнем мороза опаленных,
Тонувших в ледяной шуге,
Таща для верных и влюбленных
Надежды в кожаном мешке.
Как стая птиц взлетят конверты,
Вытряхиваемые из мешка,
Перебираемые ветром,
Кричащие издалека,
Что мы не сироты на свете,
Что в мире есть еще тоска.
Нечеловеческие дозы
Таинственных сердечных средств
Полны поэзии и прозы,
А тем, кто может угореть,
Спасительны, как чистый воздух,
Рассеивающий бред.
Они не фраза и не поза,
Они наука мудрецам,
И их взволнованные слезы –
Вода живая мертвецам.
И пусть все это только грезы,
Мы верим грезам до конца».
Меня раздражают люди, заявляющие, что они не пьют. На улице, чай, не Франция. Мне с моей душевной организацией элементарно не понять, как это можно жить здесь и не пить? В свое время от алкоголизма и его пагубных последствий меня спасли два принципа. Хочешь пить? Пей. Но пей только крепкие напитки за сорок градусов. Никакого там пивка, энергетиков, винишка. Это все ведет алкоголизму в самой мерзкой, тлеюще-бытовушной форме. Нет, пить, так пить! Это не какое-то фоновое дело — это скрепляющий дни и недели ритуал. Второе правило: не пить алкоголь дешевле тысячи рублей. Если хочешь пить — заслужи это, оставайся на плаву. Пить могут только те, кто может себе это позволить, кто еще в силах сопротивляться и оставаться в социуме.
Разумеется, это пришло позднее. По молодости лет сколько у меня было подворотен и странных напитков (и смесей напитков). Моей настольной книгой были «Москва-Петушки» Венички Ерофеева. Это почти святой человек, который по своей силе всепрощения, не осуждения и сочувствия переплюнул всех святых отцов вместе взятых. Он пишет, что пьющим и совестливым людям присуща особая деликатность. И я с ним абсолютно согласна. Знаете, каково просыпаться после вчерашнего (или позавчерашнего? Кто знает…) и ощущать мучительную, ноющую нравственную боль. Похмельным утром осознаешь все свои недостатки и слабости, всю грязь в себе, всю тщету существования. И снова пить, чтобы как-то восстановить должный уровень испорченности.
Если многократно повторять этот ритуал, то совесть и нравственность умирают. Человек превращается в зависимое животное, в чьем сознании расползается, вытесняя все остальное, пульсирующая жажда. Это переход в разряд опустившихся, безнадежных. Я воспринимаю этот процесс, как очень-очень затянувшееся самоубийство. Можно быстренько вскрыть вены в ванной. А можно начать пить водку и растянуть процесс умирания на долгие годы. Перманентный суицид сродни перманентной революции. И вот клубы крови расползаются по воде, не покрывающей беззащитные коленки, человек еще не умер, но его сознание затуманено. Примерно на той же стадии находятся алкоголики, скатившиеся до ежедневного потребления бояры и паленой водки.
Я родилась в Москве, но, волею судеб, росла на окраинах Читы, а потом на задворках депрессивного Подмосковья. Мое триумфальное возвращение в ряды среднего класса во многом является результатом стечения обстоятельств. Нельзя отрицать и личное участие, таланты и навыки, но толку от них, если бы я по-прежнему жила в Чите? Угораздило родиться в Кузнецке — поминай, как звали. Поэтому я очень легко могу представить себя забитой женой какого-нибудь заводского забулдыги — моя жизнь вполне могла сложиться вот так, а не иначе. И до сих пор я могу представить свою смерть от коллапса печени из-за постоянного пьянства — этот вариант по-прежнему актуален. Качни мою жизнь, накрени влево или вправо: кто знает, может, и сорвусь.
Но вернемся к социал-дарвинизму. У обывателя логика проста: «Сам виноват». Как будто это освобождает от необходимости помогать или сопереживать. Но приглядитесь, это еще и оберег, защитная реакция. У нас ни к кому сочувствия нет. А распекать жертву — значит, обладать сакральной жизненной стратегией, которая от этого уберегла бы.
Вон, говорят парни, что девка сама виновата, что ее по пьяни трахнули. В переводе это значит: «Со мной этого никогда не случится». Ну, положим, маловероятно, что тех парней будут насиловать, чисто с гендерной точки зрения. Но они также заявляют: «Этого никогда не случится с моей женой. Или дочерью».
Или говорят: «Ну и правильно, что алконавты передохли, биомусор, который не имеет цели в жизни». Переводим: «Со мной этого не произойдет. Я не пью, я знаю меру, у меня есть смысл жизни и сила воли».
Несколько цитат, у меня все равно не получится сымитировать этот акцент:
«Отравились и хуй с ними, нечего было пить отраву!!! «Минздрав предупреждал»»
«а мое мнение — а пусть бы и дальше травились… надпись есть на бутылке? есть, кто такое пить будет? ну никак не благоразумный человек, а чем меньше этих упырей на улицах, тем лучше ну и наконец квартиры в городе для молодых крепких семей освободятся..»
«Как же мне жалко сдохших алкашей, ну прямо до слез! 🙂 А давайте их как наркоманов бесплатно полечим или на водочку скинемся. По мне этот биомусор не должен на свете жить. И дай бог еще не мало подобных тварей сдохнет не от этой так от другой отравы! Вдумайтесь — пьют паленый боярышник, даже не паленую водку, а дешевую хрень которую подделывают, что бы она была еще более дешевой!»
Конечно, с ними н-и-ч-е-г-о не случится. Они — «благоразумные люди». Они «не пьют отраву». А благоразумным людям «никого не жалко».
Кто виноват в трагедии? А кто не виноват, давайте так сформулируем вопрос?
Знаете, что было бы интересно? Собрать биографию умерших в Иркутске и сделать цикл телепередач на манер «ЖЗЛ». По часу на каждого алкаша. Школа, мечты, первая любовь, последние амбиции, работа, семья, беспросветность, нищета, унижение, боль. Где-то люди сами сошли с рельс, где-то их подтолкнуло наше прекрасное государство. Я бы даже телек ради такого включила впервые за семь лет. Но этого не будет. Аналитики и журналисты будут обсуждать наипустейшую конференцию Путина. Им на нас плевать.
Мы сами боимся оказаться на месте тех жертв, а потому отгораживаемся от них мантрами и цинизмом. Нам нужны свои СМИ, свои летописцы, свои каналы распространения. Нам нужны собственные представители, которые не бросают пить боярышник из-за того, что их позвали в кремлевский пул. Они должны оставаться самими собой, иначе резко теряется связь с теми, кого они должны бы представлять.
Нельзя забывать о двух вещах: о классовой ненависти и классовой солидарности. Я не хочу, чтобы от лица народа говорил какой-нибудь один пучеглазый хрен. Чтобы был самый главный профсоюзник, чтобы был «официальный представитель народа по ховринскому одномандатному округу». Одного человека так просто сломать или купить. И он все забудет (а в резко улучшившихся условиях память отшибает значительно быстрее), станет холуем или полезным идиотом.
Только коммуны, только артели, только коллективное управление, только общественные слушания, только децентрализованные СМИ, только гражданские активисты, только инди-проекты в культуре и искусстве. Тогда, быть может, мы начнем потихоньку выезжать из делириумного тумана. Да, крайности. Но лучше требовать невозможного и урвать хотя бы кусок, чем играть в компромиссы с режимом, который успешно реализует крайность противоположную — монополизацию всего и вся, тотальный контроль и бессилие народных масс.
Сказать, почему я пила тот портвейн по пятьдесят, от которого мне потом было плохо-плохо? А я обчиталась Ерофеева и решила проверить, каково быть социальным днищем. Хотела на своей шкуре хотя бы в порядке эксперимента ощутить участь миллионов соотечественников в прошлом, настоящем и будущем.
Участь эта отвратительна и невыносима.
