Русский ПЕН-центр: кто все эти люди?
Конец прошлого и начало нынешнего года сопровождался большим скандалом в русском ПЕН-центре. После исключения Сергея Пархоменко, начался парад громких заявлений и выходов из этой организации. В числе ушедших Акунин, Алексиевич, Драгунский, Успенский, Кибиров, Седакова и много кто ещё. Или вот Сорокин:
Сегодня я решил выйти из российского ПЕН-центра, так как наш ПЕН окончательно сгнил. Теперь в нем царствуют жуки-короеды и мокрицы, а внутри — труха.
На момент написания статьи буча вроде улеглась, но время от времени машут виртуальными кулаками те, кто опоздал к основной драке. Скандал вышел такой, что попал в федеральные СМИ. В основном в колонки, но все же. Впрочем, узнал я о нём в большей степени из блога Николая Подсокорского, тоже члена этой таинственной организации. Из этого же источника я некогда вообще узнал о существовании этого самого центра.
Читая, точнее пролистывая новости о ПЕНе, я часто задавался вопросом: кто все эти люди? Чем они занимаются? Не, ну, правда, вот отрывок из новости за 16-й год, ещё до исключения Пархоменко:
Скандал, разгоревшийся внутри Русского ПЕН-центра и ставший достоянием ничего не подозревавшей о нем общественности, вынудил нас, неравнодушных к дальнейшей судьбе нашей организации, принять участие в работе согласительной комиссии, созданной в конце прошлого года по инициативе члена Исполкома В.В. Сергиенко. Суть скандала проста и вся ситуация по-человечески до боли знакома: новый Исполком решил пересмотреть решения старого (отличавшегося, кстати, всего лишь несколькими именами) и предложил заново пройти процедуру приема (или подтверждения приёма: версии разнятся) в ПЕН восьмерым членам нашей организации со стажем членства полтора-два года, некоторые из которых, по Уставу, уже сами могут давать полноценные рекомендации другим.
Что интересно, мне часто доводилось встречать подобные вопросы в комментариях. И проблема тут не в воинствующем невежестве. Мышиная возня этих людей казалась глубоко вторичной и безнадежно скучной. Я такое видел уже неоднократно. На нескольких графоманских ресурсах. Там тоже были какие-то группировки внутри тусовки, которые разбавляли свои бездарные опусы разного рода склоками в местных форумах. И главное, они были так же безнадежно оторваны от окружающей реальности. Эти разборки напоминали ритуальные войны аборигенов, что живут на маленьком острове, и даже не подозревают, что в прочем мире давно уж наступил XXI век. Эти обстоятельства не вызывали желания узнать этих людей поближе, погрузиться в их мир. Как отмечал главред «Континента» Евгений Ермолин, происшествия в Русском ПЕН-центре выглядят со стороны какой-то невнятной бурей в стакане воды, если судить по комментариям людей, к ПЕНу непричастных и литературой интересующихся от случая к случаю. Но если уж мы поставили себе цель вытащить нашу культуру из болота, то придется запустить в это болото исследовательский зонд.
Итак, ПЕН-клуб, как утверждает вики и иные ресурсы, все-таки не графоманы, а что ни на есть авторы. Ум, совесть, честь и все прочее, что не хватает нашему бездуховному времени. Что ж, я решил заглянуть за забор в этот мирок и понять чем они живут, и что там происходит на самом деле.
Начнём издалека. Первый ПЕН-клуб появился в 20-е годы в Британии. Его основателями были писатели Кэтрин Эми Доусон-Скотт и Джон Голсуорси. Президентами клуба в свое время были Герберт Уэллс, Артур Миллер, Варгас Льоса и много кто ещё. В клуб принимают писателей, поэтов, журналистов, переводчиков, и прочих людей слова. Главная цель этой организации — защита свободы распространения информации, борьба с цензурой. То есть наши люди. Вот как они сами писали в хартии:
ПЕН-клуб отстаивает принципы беспрепятственного обмена информацией внутри каждой страны и между всеми народами, его члены обязуются выступать против любого подавления свободы слова в той стране и в том сообществе, к которому они принадлежат, равно как и во всем мире, где это представляется возможным. ПЕН-клуб решительно выступает за свободу прессы и против произвольного применения цензуры в мирное время. Члены ПЕНа обязуются бороться с такими пагубными проявлениями свободной прессы, как лживые публикации, преднамеренная фальсификация и искажение фактов в политических и личных целях.
Практически, профсоюз для тех, кто пишет. После появления первого клуба, подобные организации стали появляться и в других странах, образуя общую сеть. В СССР, где все пишущие находились под чуткой опекой государства, ПЕН-клуб воспринимался враждебно. Тем не менее, в 1975 году, писатель Владимир Войнович попытался создать советский филиал. Но, как он потом сам вспоминал, КГБ сорвал эти зловещие планы. Русский ПЕН возник только на излете Перестройки, в 89 году. Дадим слово Войновичу:
Но когда в конце 80-х ПЕН-клуб все же организовался и было объявлено, что он создан для всех русских писателей, где бы они ни жили, я стал ждать, что меня пригласят. Но никто не пригласил.
Зато приглашает ирландский ПЕН-клуб — на конференцию. Туда же приехала советская делегация: Битов, Чухонцев, Хлебников. Мы встретились, ходили, гуляли. Однажды я поинтересовался: «Что же вы меня не приглашаете в ПЕН?» Битов мне не ответил, но позвонил моей жене: «Пусть напишет заявление, возьмет две рекомендации». Я отказался, считая, что имею право быть принятым без лишних формальностей, потому что, в отличие от создателей этой правозащитной организации, я действительно занимался защитой прав человека и бывал за это многократно и сурово наказан. Мне было передано (опять же через жену), что без рекомендаций и заявления я принят не буду. Нет так нет. Белла Ахмадулина, желая нас с Битовым примирить, предложила: «Давай я тебе напишу рекомендацию». — «Беллочка, а тебе кто-нибудь писал?» — «Нет». — «Вот и я заслужил право быть принятым просто так. «Рекомендации» Андропова должно быть достаточно». Хожу себе не член. Вдруг звонит мне, тогдашний не помню кто в ПЕНе, Владимир Стабников и говорит, что Андрей Георгиевич Битов просил сообщить, что я принят без заявления и рекомендаций. Не дождавшись благодарственной реакции, он заметил, что я могу гордиться тем, что попал в очень хорошую компанию.
Русское отделение стало называться ПЕН-центром. Однако, как показывает эпизод, описанный Войновичем, более-менее радикальным критикам системы места были выделены с большим скрипом. Как рассказывал Войнович:
Его первым президентом был Анатолий Рыбаков, которого сменил Андрей Битов. Не умаляя талантов и литературных достижений того и другого, могу сказать, что они оба никогда не были правозащитниками и никакой предрасположенности к тому, чтобы защищать кого-то от чего-то, никогда не имели. Так же, как и другие первочлены, кроме, кажется, Льва Тимофеева.
Как я понимаю, первые члены клуба вообще мало что знали о том, для чего он создавался, и воспринимали его как новый улучшенный Союз советских писателей, с возможностями получать и делить гранты, премии, ездить за чужой счет по заграницам и на всяких международных конгрессах и конференциях надувать щеки, обсуждая глобальные проблемы с такими же мировыми писателями, как они сами. К этим большим в кавычках и без писателям впоследствии присоединились, как я слышал, выходцы из различных служб, полезные в финансово-хозяйственном отношении. Поначалу члены организации обязанность защищать права каких-то людей, подмахнуть очередное коллективное письмо, пока это было совсем безопасно, воспринимали как побочную и необременительную обязанность. Теперь, когда защита прав человека кажется им опять делом в какой-то степени рискованным, они стали вести себя осмотрительно, заменяя реальную правозащиту ее имитацией и напоминая своих советских предшественников, которые (тоже большие художники) не защищали Синявского, Даниэля, Буковского, Анатолия Марченко или кого-то еще из своих сограждан, но яростно боролись за свободу Анжелы Дэвис и Манолиса Глезоса.
Написал о появлении ПЕНа, и диссидент Лев Тимофеев:
Моему стремлению в ПЕН были и особые, личные причины. В 1986 году я пребывал еще в пермской лаг-зоне, когда в одной из редких телепередач, разрешенных нам, зэкам, к просмотру по вечерам после работы, услышал о намерении советских писателей создать свой ПЕН-Клуб, свое отделение международной правозащитной писательской организации. Правозащитной?! Я был потрясен: назывались имена известные… но какие же они правозащитники? Зачем они тянутся в ПЕН-Клуб? Чтобы «все как у людей»? Почему эти замечательные писатели с их сильными, звучными именами – Анатолий Рыбаков, Андрей Битов, Игорь Виноградов и другие – почему они, собравшись вместе, нигде ни слова не скажут в защиту наших прав? У нас ведь тут в лагере чуть не половина зэков – публицисты, журналисты, издатели…
Впрочем, вскоре мои солагерники – писатели и журналисты – вышли на свободу (их имена известны, но здесь не в именах суть)… Вышли, так и не услышав от именитых коллег ни слова в свою защиту.
Таким образом, наш ПЕН изначально был довольно умеренной и осторожной организацией, главным смыслом которой была явно не борьба за свободу слова. Впрочем, как отмечал Лев Тимофеев, пока одним из руководителей ПЕНа был Александр Ткаченко, этот центр худо-бедно справлялся со своими главными обязанностями. Вернемся к воспоминаниям Льва Тимофеева:
Невнятно-неопределенный в первые годы своего существования, он стал-таки настоящей правозащитной организацией в середине 90-х, в начале двухтысячных – тем самым Клубом единомышленников, лидером общественного мнения. Вспомним хотя бы, какой широкий общественный резонанс получили действия в защиту поэта Алины Витухновской, журналиста Григория Пасько, замечательного публициста Валерии Новодворской и ряда других писателей и журналистов, в том числе и из бывших республик СССР. Решительными протестами, резкими заявлениями, участием в судебных заседаниях, даже уличными пикетами наш Клуб откликался на нарушения свободы слова в России и ближнем зарубежье. Конференции, семинары… Понятно, не все события той поры я способен восстановить в памяти, но хорошо помню наши поездки в Белоруссию, Казахстан, Киргизию, Узбекистан, — мы встречались с писателями, которые за свои убеждения преследовались местными властями, встречались и с людьми из властных структур, требуя прекратить преследования, – и часто добивались успеха. Мы были общественной силой… Я говорю «мы», но во многих случаях мне и другим членам нашего Клуба доставалась лишь роль восхищенных ассистентов, а то и вовсе свидетелей того, с каким напором, с какой убежденностью в своей правоте действовал многолетний генеральный директор ПЕНа Саша Ткаченко, замечательный поэт, прозаик, публицист и при этом великолепный Деятель – организатор и прирожденный правозащитник…
Со смертью Ткаченко в 2007 году, ПЕН начал отходить от подобной деятельности, да и времена становились все менее вегетарианскими. И в этом заключается главная ирония происходящего. Пик деятельности центра приходится на времена, когда свободу слова можно было защищать, более-менее не опасаясь каких-то серьезных неприятностей. Но когда свобода слова и информации оказалась перед лицом серьезной угрозы, ПЕН почти отошел от дел, время от времени ритуально выражая солидарность. Ладно, в любом случае он остался некой точкой сбора пишущих людей. Может быть, отказавшись от политики, русский ПЕН углубился в культуру? Отнюдь. Сложная процедура приема новых членов, иерархия и своего рода дедовщина не способствовали развитию в этом направлении. Члены ПЕНа старели, бронзовели, постепенно впадая в маразм. Сама организация все больше становилась тем самым графоманским ресурсом.
Чтобы понять предысторию этого оползня, достаточно взглянуть на сайт русского ПЕН-центра. Его содержание по преимуществу – здравицы в честь юбиляров, рассказы о презентациях, поздравления с премиями.
Но стариков подпирало новое поколение авторов. В 2013 году вице-президентом ПЕНа стала Людмила Улицкая. Она начала активно рекомендовать и принимать в клуб молодых и активных писателей и журналистов. Это событие породило даже локальный мем «Призыв Улицкой». Как она говорила в интервью изданию «Colta»:
Призыв мой заключался в том, чтобы молодые литераторы вступали в ПЕН и чтобы та «геронтологическая ситуация», которая сложилась в последние годы в ПЕНе, слегка освежилась за счет новых членов. И хотелось бы, чтобы эти «новые молодые» обладали и талантом, и готовностью работать в правозащитной организации.
Нужно сказать, что после сонных нулевых пришли десятые, которые принесли возрождение интереса к политике. Потому новые члены активно взялись за дело, то есть, за правозащитные акции. Правда, выражались они в основном в коллективных письмах в защиту того или иного человека, или издании книг, «восстанавливающих русско-украинский культурный диалог». Но для старожилов и это показалось чрезмерным. Катализатором конфликта стал 2014 год, с его Майданом, Крымнашем и русско-украинской войной. Русский ПЕН, подобно немецкому в 30-е, оказался на грани раскола. Улицкую обвинили в «рейдерском захвате» центра, вскоре она вышла из ПЕНа, за ней потянулся шлейф разного рода либеральных журналистов и писателей, таких как Шендерович, Иртеньев, уже упомянутый выше Тимофеев. Но, фракцию либеральных авторов возглавил журналист Сергей Пархоменко. Обращения и письма в защиту продолжались. Причем, как утверждал сам Пархоменко, письма подписывались не от всего ПЕН-центра, а от конкретных членов клуба. Но в 16-м году, эти люди посягнули на святое – Устав клуба. Вот, что рассказывает об этом «Фонтанка»:
Активность новичков всё больше раздражала руководство ПЕН-центра. Новички всё больше удивлялись методам руководства. Перед отчётно-выборным собранием, назначенным на 15 декабря минувшего года, они сунулись в святая святых организации – её Устав. Ту его часть, где описана процедура выборов президента и исполкома.
— Исполком выбирает двух кандидатов на пост президента, один из них выбирается – и дальше, в свою очередь, выдвигает список членов исполкома, за которых так списком и голосуют, – описывает процедуру Ольга Дробот. – Остальные члены ПЕНа в этой интересной комбинации исполняют роль горошка на гарнир. Нам это показалось странным: если организация борется за свободу слова, она, казалось бы, и внутри себя должна быть устроена демократически. Но так это было описано в Уставе, опубликованном на сайте ПЕНа.
Когда эту странность начали обсуждать со «старожилами», рассказывает писатель, сценарист Марина Вишневецкая, кто-то вспомнил, что раньше выборы вроде бы проходили иначе.
— Тогда мы взяли в налоговой инспекции устав, зарегистрированный в Минюсте, и стали сравнивать с тем, что висит на сайте, – говорит писатель. – В том, что зарегистрирован, было сказано: и президента, и членов исполкома может на собрании предложить любой член клуба. Из редакции, вывешенной на сайте, эти пункты исчезли. С этим мы пришли на общее собрание. Но нам не дали слова.
Другой последней каплей стало письмо о помиловании Сенцова, довольно осторожное и обтекаемое. Эти два фактора привели к громкому, со скандалом исключению Пархоменко. Вот выдержка из приложения к протоколу:
Кажется, что блогер Сергей Пархоменко, воспитанный комсомолом и имеющий в правозащитных кругах репутацию „провокатора с Болотной площади“, вступил в нашу писательскую организацию лишь для того, чтобы разрушить ее изнутри, превратив, вопреки Хартии и Уставу, в оппозиционную политическую партию. <…> Сейчас он живет в Америке, но и оттуда продолжает лгать по радио, опираясь на сфальсифицированные „документы“. Распространяет в интернете клеветнические сведения о нашем Почетном президенте, всемирно известном Андрее Битове, используя хамскую лексику советского барина, раздает указания дирекции Русского ПЕН-центра.
Примерно это сообщил в интервью вице-президент ПЕНа, Евсеев:
…У нас сейчас совершается попытка раскола Русского ПЕН-центра. Или, на худой конец, попытка захвата власти в нашей общественной писательской организации. Расколоть нас хотят несколько человек, недовольных тем, что три года назад мы не стали поддерживать возникновение «майдана» в Москве…
… Проживая сейчас в США, Пархоменко и оттуда пытается дирижировать нашим отечественным «Хором имени Хиллари Клинтон», требующим извинений перед всеми и вся то за «оккупацию Россией Донбасса», то за воссоединение Крыма с Россией…
Иначе говоря, произошел окончательный раскол на ватников и либералов. Не обошлось тут, скорее всего, и без неофициального вмешательства властей. Как бы то ни было, изгнание Пархоменко спровоцировало огромное количество заявлений о выходе из ПЕНа. Оттуда ушло несколько десятков человек. Нобелевскую лауреатку Алексиевич, вовсе исключили задним числом. Война между партией и фракционерами продолжается в сети, хоть и постепенно переходит в стадию позиционных боев. То, что произошло, довольно ёмко охарактеризовал Константин Зарубин в своей колонке на «Снобе»:
Я (сбалансированно, зрело) понимаю желание исполкома ПЕН-центра не дразнить Кремль, чтобы сберечь организацию для каких-то других важных дел. Беда в том, что других важных дел у ПЕНа нет. Эта отмазка не катит, если миссия твоей НКО — защита свободы слова. Фонд «Подари жизнь» и лично Чулпан Хаматова имеют резон валяться в ногах у Путина, чтобы лечить детей, больных раком, потому что больные дети могут и не дожить до торжества демократии и реформы здравоохранения. Но ПЕН-центр не может сегодня затыкать рот собственным активистам, чтобы защитить чью-то свободу слова завтра. Это нонсенс, бредовый сон, в котором Чулпан Хаматова душит одних детей, чтобы спасать других.
Итак, наша разведка недр закончилась. И честно говоря, для меня заданные в начале текста вопросы так и остались без ответа. Я узнал имена, фрагменты биографий, факты, но не могу точно сказать, кто эти люди. Ведь, описанная проблема гораздо шире, чем проблема защиты свободы слова. Это столкновение поколений, которое произошло в ПЕНе, происходит глобально в русской литературе. И он столь же жалок и невнятен. У нас некогда был Союз Писателей, в своё время Лев Кассиль говорил о нем:
Все произведения современной литературы – гниль и труха. Вырождение литературы дошло до предела. Союз писателей надо немедленно закрыть, писателям же предоставить возможности собираться группами у себя на квартирах и обсуждать написанное сообразно своим творческим симпатиям и взглядам. Это – единственный путь.
Но, несмотря на это, там действительно были писатели. Тем более, раньше, до Революции. Писатели могли быть западниками и славянофилами, но они оставались авторами. Нынешние писатели авторы только в отношении юридическом. Я вижу кликушество, громкие фразы и ритуально-бесполезные пассы руками, а не искреннюю веру в силу слова, не искренний горький надлом. Социалист Чернышевский, анархист Толстой, христианский консерватор Достоевский действительно верили в то, что делали. И я бы поверил Прилепину и Шаргунову, если бы их слёзы по Донбассу и простым парням из панельных районов не были крокодильими. Я бы поверил Акунину, если бы он поучал дикую и немытую Россию не из Лондона. Черт возьми, да я бы поверил даже Пелевину, если бы он не был содержанкой «Эксмо». А пока этого нет, противостояние даже по вроде бы важным для страны вопросам, похоже на малопонятное мельтешение.
Свобода слова до Перестройки приносилась в жертву политике, а после неё экономике. У публициста и некогда революционера Александра Тарасова есть статья «Десятилетие позора» об интеллигенции, в том числе и писателях, в 90-е. Вот несколько отрывков:
«Художник» замкнулся в мирке собственных мелких и глубоко личных проблем, в излечении (или культивировании) собственных многочисленных комплексов. Наступила эра нарциссизма, торжествующего индивидуализма, бесстыдной рекламы дюжинного мещанского «Я». В настойчивых попытках (часто тщетных) привлечь к себе внимание и выклянчить деньги у потенциальных спонсоров проходит жизнь «художника» 90-х. Отсутствие таланта и фантазии компенсируется любовью к себе.
…Лишившись социальной значимости, искусство, во-первых, потеряло аудиторию, выпало из общества, стало лишним и ненужным в современном мире, а во-вторых — превратилось в игру(популярность в 90-х среди наших «интеллигентов» «Homo ludens» очень показательна; так же как показателен факт непонимания Хёйзинги, в частности, игнорирование его предупреждения, что игра находится уже вне морали). Но, превратив искусство в игру, «художник» 90-х резко снизил ценность искусства и ценность самого себя, «художника». И сам он, и его «продукт» стали товаром игрушечного магазина, заведомо нестрашным и легко заменяемым на другой.
… Жалобы «художников» 90-х на то, что «публика не интересуется» ими, — явление того же ряда. Слово «публика» здесь — это как раз pidgin professional, эвфемизм, стыдливая и лукавая замена реальности «виртуальной реальностью». Это не «публике» не нужны «художники» 90-х — они не нужны обществу. Или, если угодно, человечеству .
Как риторически вопрошал Лев Тимофеев, в своем тексте о ПЕНе, наша нищета – не результат ли того, что нам нечего предъявить обществу. Тимофеев говорил о нищете в прямом смысле. Но, в самом деле, мы видим в первую очередь нищету смысла. И, казалось бы, сейчас уже давно не 90-е. Постмодерн уже преодолен. Группа молодых авторов, среди которых Прилепин, Садуллаев, Шаргунов, Сенчин, Ганиева, Пустовая давно уже скинули его с пьедестала своим «Новым реализмом».
Как говорил о себе Шаргунов, искренне любуясь собой:
Моя литературная журналистика — провокационна. Моя полоса «Свежая кровь» в НГ-Exlibris — это не филологические трепетные изыскания, а боль, слепящий свет и красные брызги.
Но, вот, что пишет Валерия Пустовая уже в 2005 году, в статье «Пораженцы и преображенцы»:
В королевстве кривых зеркал люди быстро соскучились по полароиду. Пришла пора читать и “писать всерьез”. Но реабилитированный реализм оказался на удивление схож с поверженным постмодернизмом.
Во-первых и тот, и другой основывались на отчаянии, как экзистенциальном, так и познавательном. Именно ощущение непреодолимой враждебности, бессмысленности мира, переплавлявшего потерянного человека в послушную обстоятельствам вещь, определило характер творчества видимых оппонентов. Высоколобые постмодернисты зажмурились, сбежали из непонятной, неподвластной им действительности в альтернативный мир башенок из праха культуры, а тертые калачи-реалисты, напротив, принялись смотреть в оба, в пристальном копировании действительности выражая свое недоумение перед ней, бессилие в ней что-либо изменить и наделить смыслом.
Во-вторых, повторюсь, оба направления утверждали себя вопреки, претендуя на новость только потому, что не были похожи на предшественника-оппонента. Отрицание отрицания давало не сдвиг в качестве, а порочный круг: с однообразием литературы того или другого направления боролись не поиском обновляющего хода внутри нее, а просто сменой ее на противоположные эстетические стандарты. Реализм, сменяющий постмодернизм, оказался только иллюзией движения, переменой статичных кадров.
Тут и прибавить нечего, представительница «Нового реализма» сама поставила точный диагноз происходящему. Не менее ёмко об этом сказал постмодернист Виктор Ерофеев (не путать с Веничкой):
В русской, как и в любой другой литературе всегда была отсебятина, порой злободневная, занимательная, тематически забавная. Читатель далеко не всегда отличает настоящую литературу от отсебятины. Он увлекается отражением современности, умелым отображением действительности. Такая литература доступнее, очевиднее ему.
И такая литература к нам пришла. Она отмахнулась от постмодернизма и прочих концептуальных условностей и сказала:
— Я — честная! Я — искренняя! — более того, она сказала: — Я — своя.
Она не могла заметить, потому что она из другого теста, что это было отступление, отказ от гамбургского счета. Она стала получать премии и очень гордиться ими. Она разлилась по разным направлениям. Она аукнулась в развеселых стихах на политические темы, она отразилась в книгах о «замечательных людях», которым приписала свои мысли, она превратила прозу в модную беллетристику, и все закричали:
— Как здорово! Как интересно! Давай еще!
«Новый реализм», не успев родиться, выродился в перечни лейблов и покупок из супермаркетов, лубочные картинки якобы из жизни народа, уютные бложики, перенесенные на бумагу. С таким арсеналом разрыв с прошлым невозможен. Переквалификация нового поколения не преодолела стены между пишущими и читающими. И разборки в ПЕНе своего рода зеркало этой ситуации. Есть две группировки, которые претендуют на некую истину, но кому они нужны и интересны с их разборками? Конечно, может дело в отсутствии любопытства к другим? Как говорила в интервью Алиса Ганиева, отвечая на вопрос, что её раздражает в молодых авторах:
Я бы не сказала, что меня что-то в них раздражает. Но есть вещи, которые мне искренне непонятны – отсутствие любопытства. В том числе к чужим текстам. Особенно – к текстам состоявшихся «мастеров». Иногда доходит до бравирования невежеством. К примеру, тот случай с участником одного из сезонов «Дебюта», который похвастался: «Чингиз Айтматов меня читал, а я его нет!» Да и про теперешних студентов Литинститута слышу, что их в большинстве не загонишь на встречи с интересными людьми – известными общественными деятелями, писателями, актерами, политиками и т. д. Вот эта апатия и замкнутость на самих себе выглядит очень странно и неприятно.
Я согласен, Айтматова читать надо. Но назовите хоть кого-нибудь из ныне живущих, кроме него. Я с трудом наскребу ещё несколько стоящих имён. Русская словесная культура вступила в эпоху тишины и безвременья. Автор умер в клоаке постмодернизма и пока что, так и не смог воскреснуть. И пока этого не произойдет, читатели, раз за разом, будут задавать один и тот же вопрос, встречая упоминания в любом контексте современных людей слова. Кто эти люди?
Но время идёт. 10-е уже почти на исходе. Растёт новое поколение и им есть, что сказать, им есть что написать. Это вселяет надежду на то, что это безвременье будет преодолено, через эту бессмыслицу прорастут творческие всходы. События в ПЕНе показывают, что ветер перемен донес отголоски реальности до самой замшелой периферии. А значит, скоро все изменится. В какую сторону? Это зависит только от вас.
Авторам нового поколения нужно прожить творческую жизнь так, чтобы ни у кого не возникло вопроса, вынесенного в заголовок. А потому, за работу. Новому поколению о многом нужно написать, а эти люди не помогут, впрочем, как и не смогут помешать.
