Пневма
Большие, амбициозные планы рушатся драматичнее, чем разные мелкие затеи. Например, я планировала с начала этого года в полную силу заняться писательством, наукой и журналистикой. Подошла к дверям, распахнула их… и оказалась в больничной палате, где я до сих пор и пребываю.
Сперва пневмония. Неделя в стационаре. Затем рецидив пневмонии, заодно у меня находят развившийся бактериальный эндокардит (от такого умер наш знакомый Александр Блок). Неделя в пульмонологии, три недели в кардиологии. Все это время меня будили капельницами и уколами, с ними же я засыпала. Через недельку после того, как меня выпустили, вновь началась лихорадка — здравствуй, все тот же эндокардит. На данный момент я в очередной раз в больнице. Ожидается, что я проведу здесь уже два месяца, а прогнозы, оптимистично говоря, туманны.
Ну да ладно. Главное, что в этот раз я взяла с собой печатную машинку. Пора заняться чем-то полезным. Очевидно, что большие и красивые исследования мне сейчас не по зубам, однако небольшие заметушки (это вообще самое простое, что может быть на свете) и рассказы я потяну. Более того, я вообще ощущаю, что после всего пережитого, после паломничества в пустыню и мрачного простоя в больнице, я готова к чему-то новому. Я определенно стала опытнее, и мои тексты изменятся.
Кажется, в моем творчестве были две крупные революции. Первая связана со стихом «Если вены плачут, так то пройдет…». Тогда я впервые додумалась до концепта лирической героини. То есть, я стала писать не о себе. Детско-графоманские потуги начинаются с наивного, дословного размусоливания собственных великих идей и мыслей, которые кажутся такими значимыми, такими окончательными. Какой-то прогресс в творчестве возможен, если отойти от себя, абстрагироваться. Умный автор работает с окружающим миром, он может рассматривать даже то, что органически чуждо его природе. Разумеется, это все равно проходит через призму его сознания, но зато кругозор возрастает многократно.
Я устала писать о себе. Я была молодой и глупой, такими же получались рассказы и — особенно — стихи. Вирши того периода я без колебаний сожгла и почти никогда не публиковала. Вдруг мне в голову пришло: а что если рассказать не о своем внутреннем мире, а внутреннем мире героини, которая больше достойна внимания? Она сложнее, сильнее, интереснее. Давайте писать о ней? Так я постепенно удалялась от себя и приближалась к тому, чтобы работать с героями и сюжетами, вытканными из воздуха, из паутины.
Арахна знала толк в творчестве. Мне вообще нравится сравнивать сочинительство с тем, как пауки прядут паутину. Ведь в основе всего лежит схема, сложная и имеющая множество внутренних сцепок. Тогда произведение не развалится. И сможет кого-нибудь поймать.
Вторую революцию я связываю с прозой. Это рассказ «10 крабов». Тогда я поняла, что правил нет, а все стилистические ходы очень условны и недолговечны. Возможно все, запрещенных ходов нет — их выдумывают моралисты и седые учителя, желающие держать сменщиков в узде. Паутина может быть любой формы, пока она справляется со своим основным предназначением. Правила нужны, но только детям, которые учатся ходить, остальных они сковывают.
Пневма — это душа, это дыхание. Я долго не позволяла себе ничего писать. Откладывала до выздоровления, которое все не наступало. Отнекивалась. А потом перспективы стали настолько неопределенными, что отпало всякое желание что-то делать: зачем мертвецу тексты?
Мое дыхание и моя душа — это связанные в узел слова. Это моя пневма. Почему я сама себя ограничиваю? Чего я жду и на что надеюсь? Пока я могу быть собой. Или быть той героиней, которую я придумала десять лет назад.
Почему я не могу вдохнуть?
