Роза ветров
Ну, снова здравствуй, моя беспричинная Родина. Я вернулась из Австрии с добрыми вестями. Похоже, что арка эндокардита окончательно завершена, можно провести под ней черту. Как обычно возникает вопрос: и что теперь? Теперь — что угодно.
Зарубежные собеседники не удерживались от вопроса: «Как там ваша dictatura?» Я отвечала, что нормально, только сыра нет. И при первой возможности бежала в сетевик то за мясом, то за сыром, то за шоколадом. Почему-то получалось дешевле, чем сходить в «Пятерочку» за вторичным продуктом из пальмового масла. А медицина, какая чудесная… Центральный клинический госпиталь Вены — целый квартал научно-диагностических зданий, разросшийся вширь и ввысь. И лечат, и обследуют, и выдумывают новые пилюли. С милой узисткой мы разобрались, что моя московская опухоль является всего лишь скучным лепестком от изначальной вегетации (как я и предполагала). А с веселым доктором и не менее веселым контрастным веществом в вену мы выяснили, что мой врожденный порок сердца даже является по-своему операбельным в силу наличия защищенного кровоснабжения легких. По той же причине не изнашивается сердце несмотря на суровую гипертензию. Почему-то здесь мне за тридцать лет ничего подобного сказать так и не смогли.
Я не испытываю щемящего восторга перед Западом. Без давления со всех сторон за границей меня начинает распирать от нигилизма и желания бить их мещанские блюдца с котятками и щенятками. Так скучно и непривычно жить без dictatura. Там как раз проходил какой-то гей-фестиваль. Ступени Венского Университета (Фрейд, Адорно, Франкл и другие наши друзья) выкрасили в радужные цвета. По всему городу плакаты. Надписи, что-то вроде «Proud to be part of it». Однако не было никаких казачков с нагайками, ничего не разрешающих чинухов из мэрии или хотя бы неадекватов из толпы. Скучно позажигали, скучно повеселились. Из пяти патрульных машин под моим окном понадобились только две и то, чтоб отвести кого-то в трезвяк. Автозаки не присутствовали вовсе.
Некуда бежать. Я там чужая. И здесь, кстати, тоже чужая. Уезжать из отеля, в котором я каждый вечер ужинала на веранде, любя взглядом неоготичную Кирху, было несложно. Сложно как раз возвращаться сюда. С распухшим и тяжелым сырзаком за спиной. Как в детстве, забраться под одеяло с фонариком и конфетами. Проходит немного времени, и у фонарика садятся батарейки, от конфет остаются фантики, а над одеялом сгущается разлитая нефтью ночь. Думала ли я десять лет назад, что заграничные поездки превратятся в челночные рейсы за дефицитом?
На чем держится эта власть? На зависти и ожидании зла со стороны. Она не удержится даже при равнодушных. Никому мы не нужны. Ни люди, больные, безрукие и безмозглые, ни мерзлая земля. У них свои дела, свой сыр. Они даже геев терпят, а рекламные поверхности заняты спидозными красными ленточками — неужели они не смогут вытерпеть еще и русских, где-то там, в далеком медвежьем углу? Болезнь, инаковость, даже русскость — не приговор. По крайней мере там, не здесь.
Россия не смогла вколотить в мою душу ксенофобию, но кое-какие цветы зла все-таки проросли. Например, я не переношу снисхождения. Я ненавижу толерантность, в свой собственной адрес. Не надо терпеть меня — ударь! Оттолкни! Не протягивай мне руку, не лечи меня, не смей жалеть! Пусть затем и я ударю. И не будет мне мешать эта обезоруживающая доброта сытого бюргерства. Хорошо, когда люди могут позволить себе гуманность. В России подобные ошибки не прощают.
Конечно, я знаю, что случилось с Голуновым. Я помню про концентрационные лагеря в Китае. И про успехи России на ниве миротворчества в ЦАР читала. Я отслеживала повестку на случай, если придется вклиниться в поток новостей. А сколько у меня пылится эндокардитных черновиков с более содержательными материалами… Ничего, я смогу наверстать. Это точно не самое трудное. По сути, все это игра. Хобби. Мимолетная прихоть.
В понедельник врубаем вещание. Все, что было прервано и отложено. Если судьба возжелала, чтоб я взяла небольшой тайм-аут, значит, так и нужно.
Пойду пока протру трехлитровые банки с маринованным кокаином на зиму, да выключу маковое молочко на плите. А то убежит.
