Протофеминизм. Intro
Говорят, Карл Маркс как-то раз открестился от своих французских подражателей: «О моих последователях знаю только, что я не марксист». Как по мне, это очень занимательная тема для дискуссии. Был ли Маркс марксистом? Или, например, можно ли называть некоторых женщин феминистками, хотя они жили задолго до появления этого понятия?
Не будем так уж глумиться над Катей Казбек, которая утверждает, что «Тем не менее, это не значит, что идеи, близкие идеям феминизма, не появлялись в истории с древних времен. Например, в Библии есть упоминания о женщинах, которые занимали высокие государственные посты. Конечно же, такое встречалось и до возникновения христианства — все мы знаем о Клеопатре и Нефертити». В истории очень много женщин, получивших власть. Хоть Дидона, хоть Екатерина II, хоть Мария Медичи. В том же древнем Египте очень спокойно относились к тому, что женщина занимает пост царицы-фараона. Хатшепсут рулила страной круче и самостоятельнее Нефертити, соправительницы мужа. Но какое отношение эти имена имеют к борьбе женщин за свои права?
Большинство правительниц следовали в историческом русле развития того общества, которому принадлежали. Боудикка, мстящая римлянам за поругание чести, своей и дочерей, вдохновила иценов на национально-освободительное восстание, а не на пересмотр отношений к женщинам. Кстати, как полководец она проявила полную некомпетентность. Удачливые королевы, вроде Изабеллы Кастильской, добившей Реконкисту, или Елизаветы I, добившей Испанию, показывают, что способности правителя зависят не от гендера, а от своевременного обучения и наличия вменяемых советников.
Даже легитимным королевам приходилось постоянно бороться со стереотипами и скептицизмом подданных по отношению к ним. Женщина во власти — это было во всех отношениях неприлично. Если говорить о Хатшепсут, то на барельефах ее изображали в мужской одежде, и, взойдя на престол, она стала использовать мужскую форму имени — Хатшепсу. В христианской Европе давление церкви, патриархального уклада было так сильно, что даже наделенные властью правительницы не только не пытались реформировать его, но и сами себя воспринимали как некую окказию и были вынуждены регулярно оправдываться.
Елизавета I в своей знаменитой речи перед войсками сказала: «Я знаю, у меня есть тело, и [это тело] слабой и беспомощной женщины, но у меня сердце и желудок короля, и я полна презрения к тому, что Падуя или Испания, или другой монарх Европы может осмелиться вторгнуться в пределы моего королевства; и прежде, чем какое-либо бесчестье падет на меня, я сама возьму в руки оружие, я сама стану вашим генералом, судьей и тем, кто вознаграждает каждого из вас по вашим заслугам на поле [боя].»
На протяжении всего правления Елизаветы I британский парламент целиком состоял из мужчин, то же самое касалось сословий юристов, ученых, докторов и священнослужителей. Ее правление не дало никаких поводов для улучшения жизни женщин, изменения их маргинального общественного статуса, расширения гражданских или имущественных прав.
Да и наша родная Екатерина II удивительно точно повторяет тот же мотив: «Смею сказать о себе, что я походила на рыцаря свободы и законности. Я имела скорее мужскую, чем женскую душу. Но при этом была привлекательной женщиной. Да простят мне эти слова и выражения моего самолюбия; я употребляю их, считая их истинными и не желая прикрываться ложной скромностью.»
Отдельной строкой нужно упомянуть, что даже если королевам удавалось сладить с подданными, то в глазах остальных монархов они так и оставались бабами, о чем им нередко упоминали при случае. Вот, к примеру, как писал той же Елизавете I Иван Грозный после того, как она прокатила его с торговыми договорами и сватовством: «Мы думали, что ты в своем государстве государыня и сама владеешь и заботишься о своей государевой чести и выгодах для государства, — поэтому мы и затеяли с тобой эти переговоры. Но, видно, у тебя, помимо тебя, другие люди владеют, и не только люди, а мужики торговые, и не заботятся о наших государских головах и о чести и о выгодах для страны, а ищут своей торговой прибыли. Ты же пребываешь в своем девическом звании, как всякая простая девица. А тому, кто хотя бы и участвовал в нашем деле, да нам изменил, верить не следовало».
Точно так же женщины-ученые существовали задолго до Кюри. Скажем, математики Эмили дю Шатле и Лаура Басси, которая вообще стала первой женщиной-преподавателем в европейском университете. Однако наука интересовала их гораздо сильнее, чем права женщин. И пусть своим личным примером и упрямством они меняли отношение к потенциалу женщин, происходило это как-то само по себе. Нередко героини, которые восхищают современных феминисток, были сильными и яркими личностями, но никоим боком к феминизму они не относились.
Таким образом мы приходим к пониманию господствовавших тогда норм: самая компетентная женщина — это та, которая максимально приближается к мужчине по духу. И в то же время женщина в науке, управлении, творчестве и военном деле была обречена оставаться лишь бледной тенью мужчины. Даже если женщинам удавалось пробиться наверх, они оставались агентами патриархата — это то, что многие феминистки не учитывают до сих пор. Если вас интересует тема женщин и власти, и вообще истории прафеминизма, то я отсылаю вас к душевному эссе Джоан Келли «Ранняя феминистская теория и спор о женщинах«, а мы пока двинемся дальше.
Нам нужно некое определение феминизма, чтобы начать рассуждать о том, кто есть кто. Для начала сойдемся на том, что феминизм утверждает, что женщины и мужчины должны иметь равные права и возможности. Освобождение женщин можно разделить на несколько этапов.
Изначально о равных правах никто и не заикался, даже самые решительные женщины. Сперва требовалось отстоять возможности, самый минимум — на получение хоть какого-нибудь образования, которое помогло бы женщинам выйти из затворничества и начать создавать собственную культуру. Одной из самых ранних прафеминисток можно считать Кристину Пизанскую, с чьей подачи вообще возник так называемый «спор о женщинах» в средневековой Франции. И то, заметьте, сформировать и озвучить эти мысли получилось только в эпоху Возрождения, когда светский гуманизм нанес первый ощутимый удар по церковной схоластике. Вдобавок прежде, чем взяться за свой основной труд, «Книгу о Граде женском«, ей пришлось набить некоторый вес в обществе, сочиняя куртуазные любовные стишки и верноподданические дифирамбы в честь династии Валуа.
И пишет Кристина Пизанская разумно: «Люди не нуждаются в привлечении женщин к тем делам, которыми, как я говорила, поручено заниматься мужчинам. Для женщин же достаточно выполнения предопределенных им обычных обязанностей. Но что касается суждения, будто всем известно, что женщины знают меньше мужчин и что у них, значит, меньше способностей к познанию, то стоит посмотреть на деревенских мужчин, занятых обработкой земли, или на тех, что живут в горах. Ты обнаружишь, что во многих местах мужчины из-за своего тупоумия совершенно дикие. Несомненно, однако, что Природа наделила их теми же телесными и умственными способностями, что и наиболее ученых и мудрых мужей. Различие же объясняется неодинаковой образованностью, хотя, как я говорила, среди и мужчин, и женщин есть от природы более умные и менее умные».
Любопытно, что феминизм Кристины Пизанской берет истоки в литературной критике. К женскому вопросу она пришла, осуждая дико популярную в те годы книгу «Роман о Розе«. Жан де Мён, автор произведения, совершил важный для литературы скачок от средневековой схоластики к Ренессансу. По сути, «Роман о Розе» является деконструкцией культа куртуазной любви. Служение даме сердца, основанное на христианских добродетелях, остается таким же вычурным и замысловатым по форме, но меняется его глубинная суть. Жан де Мён эротизировал женщину и отношения, делал акцент на чувственных началах. Кристина Пизанская была одной из самых ярых противниц этой книги. Она выступала против десакрализации статуса женщины и против потребительского отношения к любви. Чтобы никаких поматросил и бросил до венчания. С одной стороны, Кристина Пизанская была права, отстаивая тот высокий целомудренный статус, на который женщины ее сословия могли, как минимум, идеологически претендовать. С другой стороны, она стала препятствием на пути развития культуры, цепляясь за старые догмы. Не могу сказать, что женщины выиграли бы от консервации в средневековой парадигме.
В любом случае, все, что могла Кристина Пизанская, как и большинство прафеминисток после нее, — смиренно просить мир мужчин поделиться с женщинами крупицами знания. История борьбы женщин за права перекликается с движением аболиционистов, протестовавших против рабства. И в том, и в другом случае приходилось опираться на авторитет Писания, выискивать предпосылки для равенства в самом христианстве. Патриархальные нравы и церковь как их главный апологет постепенно уступали, хотя процесс этот затянулся на века. А вопиющие примеры сегрегации и угнетения женщин мы видим до сих пор.
Мы наблюдаем примерно такую картину. Сперва разворачивается борьба ценностная, символическая, борьба за право присутствия в культурном дискурсе. Далее богатым вдовам и молодым аристократкам удалось продавить предоставление женщинам имущественных прав и какой-никакой финансовой независимости. После индустриальной революции суфражистки и набирающий вес класс фабричных работниц добиваются политических прав. Наше время пусть со скрипом и скрежетом, но хотя бы подняло вопрос не просто о предоставлении прав, но и о равенстве этих прав (и зарплат) с мужчинами, также пересмотру подвергаются аспекты семейных и сексуальных отношений. Ну и как никогда остро осознается наличие психологического насилия, дискриминации, абьюза и объективизации. В общем, сама по себе феминистическая мысль на месте не стоит.
Все вы знаете такую писательницу Джейн Остин. Некоторые из вас слышали о существовании Мэри Шелли. И, вероятно, полтора с половиной человека в курсе, что была когда-то такая дама — Мэри Уолстонкрафт. Все они по-своему феминистки, и в то же время мы не можем называть их таковыми в полной мере. Мы должны учитывать две вещи: саморепрезентацию человека и соответствие его поступков этой модели. Если человек прозвался антифашистом, а сам молчал и прогибался — то считать его таковым несправедливо по отношению к реальным борцам. Если человек делал что-то, созвучное тому или иному движу, но сам себя к нему не относил, то и мы не должны так поступать. К чему насилие над беззащитными мертвыми?
