Искатель
Некогда я писал о лишних людях в моем понимании. И даже пытался их классифицировать. Важным этапом жизни любого лишнего, по моему, является искатель. Вот что я писал тогда:
«Второй уровень восхождения – искатель. Лишний ищет себя. Причем, в этих поисках, он находит кучу полезных вещей для всех нас. В самом деле, лишнему не так важно, что искать. Главное, сам процесс. Потому, в зависимости от обстоятельств, такие искатели могут найти забытый рецепт шумерского пива, философский камень, лекарство от рака, новую форму художественного самовыражения или проект нового общественного устройства. Очень показательна в этом отношении жизнь философа утописта Сен-Симона. Он в поисках себя попутно нашел много интересных вещей, таких как классовая борьба, проект будущего Евросоюза, концепцию исторического прогресса и много чего ещё. Он бы не нашел всего этого, если бы остановился в своем поиске после первого же открытия. Потому, чем выше поставленная цель, тем лучше. Тем больший путь мы пройдем, тем больше найдем».
Примерно так. Пока все скорбанят по Леонову, я хочу рассказать как раз о таком искателе. Звали его Владимир Ларин. Он выстрелил в себя из обреза несколько дней назад, не в силах терпеть постоянные муки от адской боли. У него был рак, мне лично сложно его осудить. Ларин был образцом искателя, человека, который всегда ставил под сомнение общепринятые догмы и искал свои ответы, пусть прочие крутили на это у виска. Главным делом его жизни стала гипотеза изначально гидридной Земли. Скорее всего, вы о ней не слышали. Ученые её не любят, называют антинаучной или маргинальной. На статье в вике о ней висит соответствующая плашка. Более того, там её периодически пытаются удалить. С одной стороны, оно и понятно, мало ли сейчас сумасшедших. Одни на полном серьезе предполагают, что Земля плоская, другие, что нами тайно управляют рептилоиды. Хотя, глядя на политику нынешней власти, к последней теории склоняешься все больше и больше. Но Ларин все же не парапсихолог и не гомеопат, а вполне серьезный академический ученый. Он выдвинул свою гипотезу ещё в 1968 году, просто она пока сложно доказуема. Впрочем, так же сложно доказуемы и аргументы его оппонентов. В чем же суть?
Есть такая интересная особенность, её заметили ещё в XIX столетии: если взять все материки (с учетом тех кусков, что ныне под водой) и сложить, получается вполне себе наш земной шарик, только гораздо меньший по размерам. Они прекрасно подходят друг к другу, словно кусочки единого паззла. Следовательно, наша планета некогда была меньше, и расширилась вследствие каких-то процессов. Изначальная земная кора при это трескалась, как кожура на спелом плоде и расползалась, образуя знакомые нам материки. Эта теория получила имя теории расширяющейся Земли, её выдвинул геолог Роберто Мантовани. До неё, кстати, бытовала наоборот, теория сжатия нашей планеты из-за её постепенного остывания и усыхания. Горы и неровности, согласно этой теории, это своего рода морщины нашей старушки-Земли.
Но в начале XX века появилась хорошо знакомая нам теория тектонического дрейфа. Её отцами традиционно считают сразу трех ученых: немца Вегенера, британца Артура Холмса и африканера Дю Тойта. Суть её в том, что Земля размера своего никогда не меняла, но изначально на ней был всего один материк — Пангея. Но со временем из-за дрейфа, материки разъехались и продолжают мигрировать по поверхности земли, то сходясь, то наползая, то отталкиваясь друг от друга, словно льдины в океане. Это предположил Вегенер, насмотревшись в экспедициях на дрейф айсбергов. Но почему материки двигаются, он толком объяснить не смог. Потому его теория была отвергнута. Но его выручил Холмс, которые добавил в эту гипотезу предположение о литосферных плитах и конвективных потоках. Холмс рассматривал материки и дно океанов, как части единых литосферных плит, между которыми имеются разломы. Они скользят по магме, меняя своё положение относительно друг друга, этим и объясняется постоянное изменение положений материков. Эта теория тоже долгое время считалась маргинальной. Более того, даже сам её автор время от времени подвергал сомнению, но не опровергал, поскольку не мог придумать ничего лучше.
Но сомнение было посеяно. Научный мир тогда разделился на фиксистов и мобилистов. Мобилисты разделяли идеи Холмса и Вегенера, фиксисты стояли строго на позиции того, что материки всегда были на своих местах изначально. Доказательством гипотезы Холмса стало обнаружение на дне Атлантики Средне-Атлантического разлома между двумя плитами. Потом обнаружили и прочие разломы. Теория стала общепринятой. Произошло это в 50-60-е. Но при исследовании дна обнаружилось, что океаническое дно гораздо моложе материкового. Это сейчас объясняют через теорию спрендинга. Суть её в том, что в районе разломов происходит растяжение земной коры и образование новой. Этот процесс компенсируется субдукцией и через коллизии. Более легкие плиты на дне океана сминаются, подныривают под более тяжелые материковые и переплавляются в мантии. В иных случаях же происходят коллизии в виде землетрясений и извержений вулканов. Таким образом происходят процессы обновления земной коры, которые при это не ведут к расширению нашей планеты.
И вот, когда тектоника одержала повсеместную победу, Ларин неожиданно возвращается к старой теории расширения Земли, но внеся в неё определенные коррективы. Причем, пришел он к ней вовсе не думая об этих всех вещах. Ларин зацепился за гипотезу астрофизика, писателя-фантаста, отца термина «Большой взрыв», Фрэда Хойла о том, что при образовании планет из протопланетного диска в этом процессе решающую роль играло его магнитное поле. Как писал Ларин в своей книге «Наша Земля»:
«При формировании протопланетного диска вещество, сброшенное с протосолнечной небулы, должно было двигаться поперек магнитных силовых линий. Ионизированные, то есть заряженные, частицы не могут пересекать магнитные силовые линии (если у частиц не «релятивистские», а «тепловые» скорости перемещения), поэтому они захватываются магнитным полем и останавливаются в нем, тогда как нейтральные атомы свободно проходят через магнитное поле. Атомы различных химических элементов различаются по склонности к ионизации. К примеру, атом цезия может потерять свой электрон от света свечи или керосиновой лампы, в то время как атом гелия может оставаться нейтральным и в непосредственной близости от звезды. Таким образом, если идея Хойла и наши построения правомерны, то при формировании протопланетного диска элементы, которые легко ионизируются, должны были захватываться магнитным полем и останавливаться в околосолнечном (околопротосолнечном) пространстве, тогда как трудно ионизируемые элементы уходили в более удаленные зоны. Иными словами, мы предполагаем, что при формировании протопланетного диска происходило разделение элементов (магнитная сепарация) в зависимости от их потенциалов ионизации».
Эти соображения привели Ларина к мысли, что необходима ревизия наших представлений о химическом составе известных нам небесных тел, а так же и нашей Земли. Если Хойл только предположил, Ларин решил пойти дальше, он произвел расчеты, какие вещества должны были оказаться в составе той или иной планеты, и в каком порядке, в случае если гипотеза верна. Сам Ларин несмотря на свое увлечение звездами, был геологом по образованию. Свои расчеты он решил показать советскому астрофизику Шкловскому. Вот как Ларин рассказывает об этом в книге:
«Много лет назад, когда я сообразил, что можно проверить идею Хойла на фактических данных и получил явные свидетельства ее правомерности, то сразу же обратился к нашему соотечественнику, не менее блистательному астрофизику И.С.Шкловскому. Он долго отказывался от встречи под разными надуманными предлогами, ссылаясь то на исключительную занятость, то на плохую погоду, которая не дай бог меня «простудит» и не дай бог сведет в могилу, и что он потом никак не простит себе этого. Я догадывался, таких людей, как Шкловский, часто осаждают люди, которые уверены, что они решили все проблемы мироздания. У этих «пророков» часто бывает не все в порядке с психикой, и общаться с ними тягостно, а иногда просто опасно, и тому были примеры. Однако я проявил настойчивость, лучше сказать – назойливость, а мягкая интеллигентность соотечественника не позволила ему ответить решительным отказом. Когда состоялась встреча, то Шкловский сразу увел меня подальше от коллектива (там ведь были беззащитные женщины), посадил на длинный диван в огромном пустом коридоре, сам сел с другого края и с вкрадчивой осторожностью обратился ко мне: «Скажите, Вы шизофреник?» До меня наконец то дошел весь комизм ситуации, но я постарался наполнить взгляд искренностью идиота и с достоинством ответил: «Нет, что вы, гораздо хуже, я – невротик!» В глазах собеседника полыхнула паника, однако он преодолел себя и участливо спросил: «А что это такое?» Я стал объяснять: «Ну как, вы не знаете? Шизофреник уверен, что дважды два это пять! И это его никак не волнует. А невротик знает: дважды два – четыре, но это его постоянно раздражает». Видимо, мне не удалось «сохранить лицо», собеседник углядел лукавинку в моих глазах, его сразу отпустило, он заразительно расхохотался, подсел рядом и уже с интересом спросил: «Ну что там у вас?» Я достал объемистый текст, он замахал руками: «Нет нет, увольте, читать ничего не буду, изложите суть в двух словах, а лучше покажите». Тогда я показал ему эти самые рисунки, и тут меня потрясла быстрота его реакции. Он глядел на них не более секунды, затем взглянул на меня ошарашенно и спросил: «А что, разве Хойл этого не сделал?». Видимо, в моих глазах стало проявляться недоумение (кто же, кроме астрофизика Шкловского, может лучше знать об этом). Он понял неуместность своего вопроса и пробормотал: «Ну да, конечно, Хойл этого не сделал». Несколько секунд мы сидели молча, потом он вскинул на меня свой взгляд и вопрошающе произнес: «Но почему?» Некоторое время мы сидели и смотрели друг на друга с полнейшим недоумением. Затем я выступил у них (Шкловский и сотоварищи) на семинаре, где меня хорошо поддержали. По тем временам это было в диковинку, когда геолог выступал перед звездочетами с проблемой по астрофизике».
Но тем не менее, это признания не получило. А Ларин пошел в своих изысканиях дальше, на то он искатель. Исходя из этих расчетов, он предположил, что в ядре нашей планеты содержится большое количество водорода. Это явно противоречит официальной теории:
««Главная догма» в науках о Земле гласит: «ядро – железное, оболочка – силикатная». Для такой планеты требуется 30% (вес.) кислорода и 40% железа. Однако магнитная сепарация отмерила возможную концентрацию кислорода в массе Земли порядка одного процента, а железа – около 10% (такая концентрация железа обычна для глубинных мантийных пород).
…при разогреве гидридная Земля должна была расслоиться на ряд геосфер. При этом более длительно гидриды металлов должны были сохраниться в центре планеты (в зоне максимальных давлений) в окружении сферы из металлов, содержащих водород в виде раствора, тогда как из внешних оболочек водород должен был в значительной мере дегазироваться. В результате сформировались водородсодержащее ядро с чисто гидридной центральной зоной и металлическая оболочка, объем которой со временем увеличивался за счет сокращения массы ядра. Совершенно очевидно, что в процессе развития такой планеты внешняя металлическая оболочка постоянно «продувалась» водородом, поступающим из внутренних зон».
Именно это, по мнению Ларина, требует кардинального пересмотра как взглядов на геологическую эволюцию Земли, так и новых объяснений для ряда процессов внутри нашей планеты. Первым выводом, который сделал Ларин было то, что ядро наше не всегда находится в раскаленном состоянии, но при этом остается жидким. Как это возможно? По предположению нашего героя, если в металле растворить водород и подвергнуть мощному сжатию, он обретет пластичность без нагревания до температуры плавления. Это Ларин доказал рядом практических экспериментов:
«Теперь представьте себе, как к этим специалистам приходит неотесанный геолог (ваш покорный слуга) и заявляет, что если металлы с растворенным в них водородом подвергнуть всестороннему (гидростатическому) сжатию, то с некоторого уровня давлений охрупчивание исчезнет, проявится способность к пластической деформации, а при дальнейшем повышении давления металлы потекут, как будто бы они расплавлены. И все это, по нахальному мнению «неотесанного», должно быть при комнатной температуре. Можете представить, что тут началось. Физики ринулись доказывать, что это абсолютно исключено. Рисовали формулы, но это меня не впечатляло по причине моей якобы полной неосведомленности. Они это легко приняли и перешли на более доступные способы убеждения, что, мол, нужно хоть что то знать в той области, в которой предсказываешь неизвестное ранее физическое явление. Я соглашался с ними, скорбел по поводу своей неотесанности, но уходить не торопился. Наконец, самый маститый из присутствующих, окончательно потеряв терпение, сказал: «То, что вы предлагаете, звучит для Нас так же, как если бы Мы стали уверять вас, что сейчас перед входом в Наш институт на скамейке сидит семейство питекантропов. Вы бы Нам поверили?!» Невозможно было не увидеть в этом заявлении намека на то, что (по их разумению) я сам из этого же семейства. Я резко встал. Физики вздохнули с явным облегчением. Но вместо того, чтобы вежливо исчезнуть, я радостно предложил им пойти и посмотреть на ту скамейку, если сидят, то прогноз верен, а если нет, то, стало быть, нет. Такой реакции они явно не ожидали. Повисло гробовое молчание, но я заметил, что они устали и почти готовы сдаться и проверить предсказанное мной явление хотя бы потому, что такого никто никогда не делал. Они – экспериментаторы, а это чрезвычайно любопытная публика, на что я и рассчитывал.
…Непосредственные исполнители нашлись в одном академическом институте на Урале, там была подходящая аппаратура. Состоялась встреча, на которой исполнители разочаровали меня своими техническими возможностями, они могли определять пластичность металла только до 12 тысяч атмосфер (при комнатной температуре). Но мне нужен был гораздо больший интервал давлений. Без всякой надежды на успех я согласился и передал им образец состава TiH0.14 …На вопрос: «какой ожидается результат?» я тут же от руки нарисовал график. Нарисовал, разумеется, «от фонаря», но держался при этом столь уверенно, что произвел определенное впечатление на исполнителей, и вопросов они больше не задавали. Через несколько дней зазвонил телефон: «Здравствуйте, это мы с Урала! Помните нас?» Голос веселый, но вместе с тем какой то немного прокурорский. Просят о встрече. Ну, думаю, физики хотят позабавиться над бедным геологом… Встретились, они дают мне чертеж и говорят: «Это результат эксперимента». Смотрю и вижу, что этот чертеж один к одному совпадает с моим рисунком (от фонаря!). Озвучил свое наблюдение. Они повторяют, что это результат эксперимента: «просто все получилось именно так, как вы нарисовали». «Но так же не бывает!» – вырвалось у меня. Физики экспериментаторы посмотрели на меня какими то странными взглядами и согласились: «Мы тоже думаем, что такого быть не может, и хотели бы знать, где Вы про это прочитали?»…. Так вот в чем причина странности их взглядов – они подозревали меня в плагиате».
Во время другого эксперимента даже произошёл взрыв:
«В процессе набора давления грохнуло, и так хорошо, как будто выстрелили из чего то крупнокалиберного прямо над ухом. Работники цеха списали это на изношенность оборудования, поставили новые вкладыши из карбида вольфрама, тщательно провели сборку опыта и снова начали набор давления. Тут уж я стоял и неотрывно следил за стрелкой манометра, хотел знать, при каком давлении произойдет сжижение металла. Нужно было набрать 30 тыс. атм., набрали 20 тысяч, и опять грохнуло. На этот раз навеску выбило струей в сторону зрителей, она ударилась в защитную дверку, сползла вниз и застыла в виде лужицы на горизонтальной поверхности на виду изумленной публики. Забавно было видеть недоумение присутствующих, взгляды которых метались от рубильника (которым включался нагрев) к лужице металла. На лицах читался вопрос: «Как же так, нагрев не включали, а металл навески оказался расплавленным, вот же она, застывшая лужица?» Кто то, не веря своим глазам, стал осторожно щупать эту лужицу, как щупают раскаленную сковородку, затем осмелел, накрыл ее ладонью и с изумлением произнес: «Но она же холодная!?»«
Вторым следствием его теории является то, с чего мы начинали этот текст. Наша планета расширяется, увеличивается в объеме, оставаясь по весу такой же, как и была. Старая кора трескается и расходится, образуя материки, в провалах же образуются океаны, которые благодаря выбросу водорода и соединению его с кислородом, заполняются водой. Происходит это не постоянно, а циклично.
«…расширение планеты должно иметь циклический характер. И в каждом цикле есть этап разуплотнения с последующей дегазацией водорода (когда температура зоны разуплотнения и сопредельных зон понижалась), и этап стабильного существования планеты (когда температура внутренних сфер планеты вновь повышалась за счет накопления радиогенного тепла). Обратите внимание: цикличность определяется характером разложения гидридов внутреннего ядра планеты. Когда то «изначально гидридная Земля», по сути, целиком состояла из гидридов. Но сейчас внутреннее ядро (гидридное) занимает примерно 1% объема планеты. Совершенно очевидно, что земные запасы гидридов близки к исчерпанию. В данной связи мы вынуждены полагать, что приходит конец привычной цикличности в характере развития планеты и, возможно, альпийский цикл будет последним полно проявленным тектономагматическим циклом».
То есть, за время своего существования Земля увеличилась в 5 раз в объеме и втрое увеличила свою поверхность. Ряд катастроф прошлого, таких как пермское массовое вымирание или гибель динозавров на исходе мезозойской эры, можно объяснить процессами расширения. И это не предел, нашей планете ещё предстоит увеличиться как минимум ещё один раз. По расчетам нашего героя, окончательная длина окружности Земли, после исчерпания запасов водорода будет примерно 42000 км при нынешних 40000. Что забавно, Ларин смоделировал возможный сценарий расхождения материков с помощью устройства, которое он назвал «клизматрон». Он нанес толстый слой парафина на небольшую резиновую клизму и накачал её воздухом.
«Чтобы понять, каков будет при этом характер изменения структур растяжения, был поставлен простейший эксперимент: небольшой резиновый мячик покрывали парафиновой оболочкой и затем надували при помощи насоса. Тонкая парафиновая оболочка реагировала на расширение мячика («ядра») образованием густой сетки мелких трещин, достаточно равномерно распределенных по поверхности модели (глобуса). Но с увеличением мощности парафинового слоя (мантии) возникала все более грубая трещиноватость. Наконец, когда толщина оболочки достигала 1/6–1/5 радиуса модели, расширение вызывало образование единой системы трещин, раскалывающих парафиновый слой на несколько (шесть – восемь) крупных плиток, которые по конфигурации в ряде случаев оказывались удивительно схожими с очертаниями континентов. Разумеется, к этим экспериментам нельзя относиться серьезно. Их нельзя подвести под требования теории подобия. Мой сосед, талантливый математик, принимавший живейшее участие в этих «кухонных опытах», «уважительно» называл их «экспериментами на клизматроне» (поначалу мы использовали детскую клизму). Вместе с тем совершенно очевидно, что с увеличением мощности металлосферы расширение земного шара также должно выражаться в постепенном укрупнении структур растяжения при одновременном уменьшении их числа, пока, наконец, все это не предстанет в виде единой системы рифтогенных зон растяжения, положившей начало современным океанам. Отсюда однозначный вывод: в прошлом, в палеозое и далее вглубь веков, океанов, подобных современным, не было и быть не могло».
Вообще, что важно для человека, чьи теории признают маргинальными, Ларин не ударился в мессианство и создание своей сектушки, а продолжил эксперименты и поиск доказательств. При этом никогда не терял чувства юмора. Кстати, раз Земля была в прежние времена меньше размером, то имела гораздо большее атмосферное давление. Возможно, из-за этого древние животные, были более низкими и массивными. Но стоило Земле увеличиться, а давлению ослабнуть, появились такие существа, как динозавры с длинными шеями и гораздо более изящным и легким скелетом.
«Скелет живого организма предназначен противостоять силе гравитации. Разумеется, речь идет о сухопутных организмах, обитатели водной среды при любой гравитации будут в состоянии невесомости. Пермская сухопутная рептилия – иностранцевия имела массу примерно равную массе современного медведя гризли. Но если поставить рядом скелеты этих двух животных, то эффект будет весьма впечатляющий. Скелет иностранцевии отличается такой массивностью, как будто природа явно перебрала с запасом прочности. Но природа ничего не делает сверх необходимости, и, скорее всего, это мы неправильно оцениваем условия на планете того времени. Я вижу в этом следствие большей гравитации. Палеонтологи давно приметили, что скелеты у длительно существующих видов со временем становятся менее массивными и более ажурными. Они дали этому явлению термин – «грацильность» (от слова «грация»), намекая на стремление природы к изяществу и совершенству. Хороший намек, но в рамках нашей концепции в этом скорее просматривается целесообразность в связи с уменьшением силы тяготения. Господа палеонтологи, подумайте над этим, пожалуйста. И еще, я был бы очень признателен, если бы кто нибудь из вашего сообщества сопоставил скелет варана с острова Комодо с пермской или юрской сухопутной рептилией сходной формы и размеров».
Что интересно, Ларин с помощью своей гипотезы объясняет возникновение жизни именно на Земле тем, что на Венере после образования из диска оказалось слишком мало кислорода, а на Марсе слишком много. Венера из-за этого не смогла породить гидросферу, а Марс быстро истратил данный ему ресурс, потерял магнитное поле, а вслед за ним и плотную атмосферу.
Другим выводом из его гипотезы является то, что нефть скорее всего образуется неорганическим путем, её появление следствие процесса дегазации нашего ядра. Более того, Ларину всегда казалось нелогичным то, что запасы нефти якобы сохранились с древних времен. Они давно должны были испариться или их давно уже съели бактерии.
«Судя по общей геодинамической ситуации, в настоящее время дегазация водорода происходит в широких масштабах. Соответственно, нефть и газ должны генерироваться прямо сейчас и будут генерироваться завтра (здесь имеется в виду шкала времени человеческой цивилизации). Таким образом, углеводородное сырье, которое мы пользуем, скорее всего, образовалось совсем недавно, и, скорее всего, его запасы продолжают пополняться и сегодня. Примечательно, что Бакинские нефтепромыслы, заложенные еще Нобелем, до сих пор продолжают давать нефть. А бывает и так: месторождение открыто, разбурено, подсчитанные запасы полностью выбраны, а нефть продолжает идти. В данной связи следовало бы проводить тампонирование скважин на отработанных месторождениях в надежде на их восстановление в недалеком будущем. В свете сказанного представления экспертов о полном исчерпании запасов нефти и газа (якобы не возобновляемых) к середине нынешнего столетия представляются «детской страшилкой». Согласно нашей концепции, эти ресурсы, во первых, возобновляются, а во вторых, их должно быть гораздо больше, чем предполагалось, и в ближайшем будущем нам не грозит энергетический голод».
Кстати, нашим нефтекратам эта идея пришлась по вкусу, в поддержку Ларина в последние годы его жизни высказывались те или иные наши ученые, например, Полеванов. Одобрительно отзывался о нём и Глазьев. Но Ларин не был бы настоящим искателем, если бы остановился только на этом. Он прекрасно понимал какой вред экологии наносит сжигание нефтепродуктов, потому будущее видел в использовании чистого водорода. Ныне подобные двигатели уже существуют, но их развитие тормозится большими издержками в добыче водорода. Ларин полагал, что возможно обнаружить выходы водорода на поверхность планеты.
«Теперь посмотрим на проблему в свете новой концепции. Силикатная оболочка нашей планеты имеет мощность 150 км под континентами, Земля расширяется, в зонах рифтогенеза литосфера утоняется и бескислородные интерметаллические силициды поднимаются к поверхности в виде гигантских выступов. Судя по геофизическим данным, в осевых частях океана, под рифтовыми впадинами, эти выступы располагаются на глубине 1,5 км от поверхности дна. На континентах, в зонах современного рифтогенеза, они располагаются на глубине примерно 35 км. Однако местами языки и гребни, отходящие от этих выступов, можно обнаружить на глубине 3 – 5 километров. Если мы найдем эти места и приспособимся добывать оттуда силициды, то каждый килограмм этого вещества (в результате химической реакции с водой) будет давать по 1200 литров водорода и дополнительно к водороду по 13,5 мегаджоулей тепла (13,5 МДж выделяются при сжигании одного килограмма бурого угля). Таким образом, если Земля устроена «по нашему», то она позволяет добывать водород из воды, не только не затрачивая энергию, но еще и получая ее попутно и в больших количествах. Кроме того, в нашем варианте нет выбросов углекислого газа, о котором так много ведется разговоров в связи с парниковым эффектом и потеплением климата. Наш источник энергии обещает быть экологически чистым и неисчерпаемым в масштабах человеческих потребностей, поскольку объемы силицидов на доступных глубинах могут измеряться тысячами кубических километров. И это только языки и гребни на континентах, а в более отдаленной перспективе, возможно, человечеству достанет умения получать водород в рифтовых долинах океанов, где силициды совсем близко подходят к поверхности дна».
Такой вот был наш герой. Он не боялся быть смешным, не боялся выглядеть глупо и маргинально. Он активно искал ответы на те вопросы, что не давали ему покоя. И попутно нашел много интересного. Многое можно было бы запантетовать, и успокоиться на этом, получая кучу денег. Но воспользуются этими идеями, скорее всего другие, гораздо более унылые личности. Мне кажется, к середине нынешнего века теория Ларина сумеет сдвинуть нынешнее тектоническое мировоззрение. Посмотрим.
У нас сейчас среди образованной молодежи распространено мышление, которое они называют научным. Но зачастую, под ним понимают просто бездумное следование догмам, которые распространяют поп-научные ресурсы. Настоящее научное мышление состоит в постоянном сомнении и поиске, постоянной попытке найти ответы и осознании, что у этого пути, возможно, нет логического завершения. Настоящие искатели — это ученые вроде Вегенера или Ларина, а не те, кто им оппонировали, прикрываясь чужим авторитетом и стеной собственного снобизма. Настоящее научное мышление и состоит в постоянной ревизии и пересмотре того, что кажется незыблемой аксиомой. Даже если искатели где-то и ошиблись, они сделали гораздо более важную вещь: не дали нам закоснеть в догме. Это надежнейшая прививка от превращения науки в квазирелигиозную идеологию.
