Литературный косплей
Работа над совместной с Риалиной Магратовой статьей о критике Кузьменкове подтолкнула меня к некоторым размышлениям о судьбах нашей литературы. Я сначала хотел было добавить их в текст, но понял, что этот непростой вопрос требует отдельного осмысления. И в них, возможно, нет ничего особо нового. И все же, подобная постановка вопроса звучит не так уж часто. Если брать того же Кузьменкова, то он близок к этому, но ещё не перешел определенную грань. Так что же я имею ввиду? Да то, что литература умерла. И не только российская. И то, с чем мы имеем дело последние лет 20, а то и 30, это возврат к долитературной практике.
Но сначала определимся с понятиями. Что я имею ввиду, когда говорю «литература»? Я говорю о написании текста, художественной истории как искусства. Возможно, это слишком узкая трактовка, но все же. Ладно, давайте так: литература умерла как искусство. Осталось чистое ремесло и способ хранения информации. Искусство рассказывать историю ушло в другие сферы: кино, сериалы, игры. Да, текст там важен, очень важен. Но он строится по несколько иным правилам, к литературе имеющий опосредованное отношение. Но что мы тогда имеем в нише литературы? А что бывает, когда из обращения выходит какое-то оружие, например, меч? Искусство владения мечом исчезает, на его месте возникает спорт, показуха для туристов и историческая реконструкция. Проще говоря, вместо литературы мы уже много лет имеем косплей этого процесса.
Но если так подумать, когда литература вообще стала искусством? Казалось бы, это произошло в давние времена, когда безвестные писцы натыкали стилусом на глиняной табличке поэму о Гильгамеше. Но нет. Что-то близкое возникало в Античности или Китае. Но как это ни парадоксально, литература стала полноценным искусством, лишь когда обрела массовость, лишь когда стала печатной. До того не было системы её сравнения, толком не выработана система оценки. Да и большинство привычных нам приемов были осмыслены или даже впервые применены в относительно короткую эпоху её экспансии как массового продукта.
Да, у нас был Аристотель, да и романы впервые возникли в допечатную эпоху. Но опять же в условиях массовости. В древнем Риме скриптории играли роль типографий, только вместо печатных станков там были рабы-писцы, которые синхронно под диктовку писали один и тот же текст. После нескольких рабочих дней на выходе могло быть более десятка экземпляров одной и той же книги. У китайцев же в целом с древних времен была довольно обширная читающая аудитория, причем классово неоднородная. К тому же прототип печатного пресса они придумали лет за 200 до европейцев. Но с иероглифической письменностью это не давало выигрыша в скорости и снижения издержек.
Тот же критик Кузьменков в одном из текстов пишет, что литература гибнет из-за обмещанивания. Но без мещан не было бы никакой литературы вообще! По крайней мере, в том виде, в котором мы её любим и знаем. Расцвет литературы как искусства четко связан с расцветом восстания третьего сословия против феодалов, с эпохой бурного роста капитализма, технического прогресса, роста эгалитарности. Печатный пресс, вот что сделало литературу искусством. Интернет, вот что её низвело к допечатным временам. Конечно, не все так просто. В самом деле искусство никогда не является самоцелью того или иного процесса. Любое, самое презираемое, и банальное ремесло может стать искусством, если найдутся мастера и ценители. Возвращаясь к аналогии с мечом, отмечу, что искусство изготовления мечей и искусство фехтования возникло далеко не сразу. Более того, последнее возникло в эпоху, когда меч перестал быть элитарным оружием. Века с XV мечами обзавелись не только рыцари, но и горожане. А в ранних книгах фехтования можно увидеть, что фехтующие одеты в одежду типичную для монахов, студентов. И среди них есть даже одна дама. То есть, любое искусство возникает там, где есть массовый спрос. И само искусство состоит в том, что, отталкиваясь от общепринятых правил, тот или иной автор старается сделать больше и лучше заданного в массах шаблона. То есть, искусство есть рост, постоянное соревнование, попытка превзойти планку, которая поднимается все выше после каждого нового достижения. Но это возможно только в условиях, когда большие массы людей мыслят одними и теми же понятиями, разделяют в общем одни и те же ценности, имеют примерно одни и те же критерии оценки творчества. Да и вообще, само сравнение возможно, когда есть с чем сравнивать. Если говорить о литературе, то все книги, что мы признаем шедеврами, являются таковыми на фоне множества серых невзыскательных поделок. А все эти штамповки невозможны без неустанно работающего пресса.
Но ничто не может расти вечно. Капитализм в середине XX века уперся в пределы своей экспансии. С ним забуксовало и все, что он породил. В том числе и литература. Последние великие романы датируются 30-ми годами XX века. Дальше начинается процесс мельчания. Рост конечно не прекратился, и среди постмодернистов было немало прекрасных авторов, вспомним того же Макса Фриша или Итало Кальвино. Но литература, как искусство была обречена по меньшей мере на стагнацию. Ведь, как это ни банально, она зеркало современности. Когда современность стремительно меняется, у литературы столько материала, что успевай только обрабатывать. А потом происходить стабилизация, мельчают и исчерпываются темы. Только и остается постмодернизм – постоянная перетасовка и сплетение прежних образов в новые узоры. И возможно литература благополучно дожила бы до очередного скачка прогресса, как это было в Средние века. Но во времена бурного развития прогресса возникли иные, не менее привлекательные способы рассказать историю, заставить задуматься и рефлексировать, передавать какие-то знаки и общечеловеческие сообщения. Кино, сериалы, видеоигры. Сначала они не могли соревноваться с книгами. Но по мере роста их массовости, все больше талантливых людей стали отдавать свои силы им, а не книгам. Литература ещё долго не сдавалась. В этом плане интересен феномен Стивена Кинга. Помните, я писал выше о том, что шедевр невозможен без множества безликой серой штамповки? Так вот, Кинг удивительным образом совместил в себе и мастера, и штамповщика. Многие его хорошие вещи хороши во многом на фоне его же безликих книг, написанных словно под копирку или высосанных из пальца.
Как бы то ни было, литературу окончательно добил Интернет. Казалось бы, мы ещё не видели в своей истории более текстоцентричной вещи, чем Мировая Сеть. Но это и сыграло злую шутку. Дело в том, что в Интернете стерлась грань, что вечно отделяла устную речь от письменной. Да, в сети мы фактически пишем, точнее печатаем. Но по сути говорим. Письменность, особенно письменность художественная не тождественна речи. Она — речь законсервированная. Мы запечатываем наши мысли и слова в баночки, чтобы благополучно довезти их на дальние расстояния или сохранить на несколько сот лет. Вы же знаете, что черную икру в прежние времена свежей мало кто ел. Чтобы привезти её из России в Голландию, икру крепко засаливали, спрессовывали, превращая в твердые бруски. Это называлось кавиар. А сейчас мы едим пусть засоленный, но вполне себе свежий продукт. Хотя я в последний раз её ел лет 20 назад, но метафору вы поняли, не так ли?
Так и в Сети в этом нет смысла, потому наша речь в ней не упакована в консервную банку, она такая, какая есть. Я сейчас не пишу, а вы не читаете. Я вышел на площадь и говорю, а вы слушаете. Сложно в такой ситуации слушать кого-то одного на протяжении многих дней. К тому же говорящего не живым языком, а специфичной консервированной речью. Но это ещё ладно. Важно другое, в Интернете исчезла массовость, как таковая. Там столько места, что я могу годами ходить по комнатам и не встречать никого. И уж тем более, если я бродить не буду, а просто окуклюсь в нескольких привычных мне местах. Я рискую в этом случае никогда в жизни даже не услышать мнение, которое бы как-то противоречило моим мыслям и убеждениям. Для многих фейсбучных завсегдатаев так наверно выглядит рай. В Интернете, который развел общество по множеству комнаток по интересам, окуклил в узких нишах литература невозможна. Потому что литература, как я уже говорил, массовое явление, основанное на том, что огромное количество людей мыслят одними и теми же образами. Сейчас, даже самый гениальный роман уже невозможно оценить так, как его оценивали в эпоху расцвета литературы. Критерии утрачены. И дело не в деградации образования. Дело в том, что объективные критерии возможны только в едином информационном пространстве. А Сеть напоминает огромный особняк, где размещен офис. Огромная комната, что некогда была залом разграничена множеством перегородочек. И соседи зачастую даже не знают друг друга в лицо.
Я хотел закончить этот текст словами, что мы вот мол наверно последние литературные самураи, что готовы бросится с мечами на пулеметы и погибнуть, овеянные славой. Но я понял, что это не так. Все мы косплееры. И те бездарности, что сидят на грантах и премиях, увязли по уши в Эксме. И мы, что выбрали путь несотрудничества и неоэкзистенции. Кузьменков, пожалуй, один из последних самураев, что застал настоящую литературу. А поколение, что родилось в 80-90-е, то есть все мы с вами, уже косплееры. Все критические тексты А.К. по сути стрельба из пушки по воробьям. Или попытка мечника Минамото бросить вызов современному реконструктору. В этом уже нет никакого смысла. Литература отныне это реконструкция, показуха туристам или спорт. Ничего иного больше не дано. И нам остается это только принять. После Пелевина и Сорокина в нашей литературе больше не будет никого, поскольку нет больше никакой литературы. Есть лишь небольшие кружки любителей, вроде того, что сформировался вокруг Екатерины Второй.
И это не плохо, и не хорошо. Хорошие книги будут выходить. Талантливые авторы тоже никуда не денутся. Но читать их будут не все люди, а только из того круга, которому авторы принадлежат. Так ведь уже есть, не так ли? То, о чем я говорю не будущее, последние десять лет это уже свершившийся, но не отрефлексированный факт.
Ну вот и всё. Я на сегодня закончил, идем в трактир, помянем нашу литературу. Выпивка за мой счёт.
