Портрет языковой личности
Есть много способов лучше узнать человека. Мы, люди, — социальные животные. Наметанным глазом мы рефлекторно считываем человека перед нами, его образ, состоящий из тысячи мелких деталей. Внешность, одежда, состояние волос и кожи, взгляд, речь и голос, походка, осанка, манеры, аксессуары. Подключаются воспоминания и ассоциации с другими знакомыми. Здесь, в сети, ничего этого нет. И люди часто теряются в медиапространстве, где правят иные законы. Но только не я. Потому что я привыкла познавать окружающих через текст.
Люди похожи, но в то же время уникальны. Есть неповторимые особенности, например, отпечатки пальцев. Как нет двух идентичных друг другу персоналий, так нет и одинаковых языковых (лингвистических) личностей. У каждого свой почерк, своя речь. Одна страничка, вырванная из дневника, может многое рассказать о его владельце. Перлюстрированная стопка корреспонденции с личной перепиской раскрывает человека лучше, чем годы поверхностного общения с ним.
К некоторым выводам легко прийти самостоятельно, на базе жизненного опыта и здравого смысла. Например, если человек методично путает в глаголах -тся и -ться, то он, наверно, долбоеб. Справедливо. Но мы способны на большее. И в этом нам поможет психолингвистика.
Любопытно, что составление и трактовка языковых портретов, — это фактически прерогатива советско-российской мысли. То, что у нас сведено в более-менее единую дисциплину и систему практик, на Западе разбито на мало связанные работы филологов, лингвистов и психологов. И тому есть объективные причины. Давайте сперва разберем историю вопроса, поскольку, ну когда еще вы, горемычные, сможете это сделать?
Россия — крайне логоцентричная страна. Не потому, что тут развелось дофига чукча-писателей, и не потому, что мы якобы самая читающая нация. Литература, слово, художественное и публицистическое, было единственным полем, на котором дозволено реализовывать себя интеллигенции. У нас никогда не было политфилософии, наподобие Гоббса, Маркса, Прудона или Руссо. Чернышевский, вместо того, чтобы внятно изложить свои социалистические идеи, скатился в чудовищную графоманию. «Что делать?» невозможно читать ни как художественное произведение, ни как что-то иное. Нужен некий крайне специфический навык дешифровки текста, чтобы комплексно проглатывать и переваривать монументальные работы Толстого и Достоевского. Оттого и критики у нас необычные: сам старина Белинский чисто художественным особенностям произведения уделял от силы пятую часть времени, а дальше размышлял о жизни, политике и судьбах отчизны, параллельно заочно препираясь по тем же вопросам с авторами. После чего шел разлагаться в кружок Станкевича. Это ведь Белинский зафорсил в нашем лексиконе мем «квасной патриотизм».
А попробуйте эти романтичные логоцентричные мечтания реализовать на практике? Пример декабристов и народников всегда перед мысленным взором. А займись активизмом и несанкционированной публичной просветительской деятельностью? Загнобят и выдавят из страны, как Герцена. Может, хотя бы теологическую мысль можно развивать? Ага, помним, как казаки аж до Афона добрались, чтобы пессимизировать тамошних сторонников имяславия. Нет, только литература. Интим в Петропавловке не предлагать.
С другой стороны, литература стала единственным дискурсом, общим для народа и оторванной от реальности власти. Во-первых, учитывая предыдущий пункт, самые опасные и заразные идеи кочевали под видом художественных произведений. Не так много стран, где правили цари-цензоры. Которые реально читали и даже, превознемогая себя, правильно вчитывались в изощренные полунамеки подбунтовывающих, фрондящих литераторов. Екатерина была вынуждена читать Радищева. Николай I персонально цензурировал Пушкина. Товарищ Сталин немало крамолы обвел своим знаменитым синим карандашиком. Во-вторых, ну а как общаться с целевой аудиторией, которая реагирует только на закрепленное на бумаге печатное слово? Однако в библиотеках бесконечное количество трудов Ленина и, по инерции, Сталина, которому, казалось бы, меньше всего нужно было укреплять свою власть многословными статьями. Однако, с точки зрения осуществления власти, сталинская заметка «Головокружение от успехов» весит во много раз больше всех майских указов Путина.
В национальной культуре разных стран почти всегда наличествует фигура эдакого литературного патриарха, зачастую основоположника господствующей языковой нормы. У нас культ Пушкина, у англичан — культ Шекспира. Чего достигли знаменитые шекспирологи за пределами своей экологической ниши? Ничего. Не потому что они чем-то глупее: просто филологи на Западе остаются филологами и в междисциплинарку не лезут, как никто не лезет к ним. Разумеется, везде свои исключения. Из давнишних — Сэмюэл Джонсон, но он занимался всем подряд. А из современных — Стивен Гринблатт, мировой мужик, создатель Нового Историцизма.
Что же у нас? Два момента. Во-первых, какой бы гуманитарщиной вы ни занимались, все равно уткнетесь в Пушкина, Достоевского, Толстого… далее по списку. Во-вторых, особо мнительным надзорным органам, которые норовят читать все подряд через плечо, можно сказать, что вы занимаетесь исследованиями Пушкина, а на деле заниматься вообще чем угодно. Это прокатывало в Союзе, прокатывает и до сих пор. В 19-м веке Россия породила плеяду великолепных авторов. В начале 20-го века разгребать культурные завалы принялись такие монстры, как Бахтин, Лосев, Голосовкер, Марр, Чуковский. А в шестидесятые вторая волна накатила: Лотман, Нора Галь, Померанц, Синявский. Если кому-то кажется, что в советские годы русская литературная традиция слегка зачахла, то, будьте уверены, это с лихвой окупилось за счет деятельности лингвистов, переводчиков и литературоведов.
И вот, был среди раннесоветских лингвистов господин Виноградов. Именно ему принадлежит авторство термина «языковая личность». Он занимался изучением стилистики и поэтики. От протопопа Аввакума до Пушкина. Языковую личность он охарактеризовал как «вместилище социально-языковых форм и норм коллектива, как фокус смещения и смешения разных социально-языковых категорий«. Это может означать вообще что угодно, тем более, что дальнейшим раскрытием термина Виноградов не отметился. Поэтому нам важна не буква закона, а его дух.
Главная мысль Виноградова, прорывная: всякое литературное произведение прочитывается на двух уровнях. Есть читательское восприятие. Читателю интересны перепетии сюжета, интрига, фабула, морально-нравственный урок. Он эмоционально сопереживает героям, представляет себя на месте персонажей. Бульварная литература этим пользуется. Сентиментальные (женские), остросюжетные (мужские), инфантильные (фентези для тупых тринадцатилетних девочек любого пола, возраста и умственного развития) книги спекулируют на непритязательности читателя.
А есть восприятие специалистов, которые представляют себя на месте автора. И оценивают не само повествование, а то, насколько изящно и мастерски оно сплетено. Лично для меня давно уже нет ни спойлеров, ни табуированных тем. Я больше не воспринимаю литературу как читательница, все, этот период кончился. Иногда я даже скучаю по нему. Сейчас я вижу только внутреннее устройство текста: тропы и фигуры, риторические приемы, аллюзии, ангажированность. Вижу и промахи автора, и его сверхзадачу, сильные и слабые ходы.
По мнению Виноградова, необходимо разделять художественные и личные тексты. Это два разных навыка письма. Безусловно, они коррелируют друг с другом, однако, чем талантливее автор как художник, тем проще ему ввести читателя в заблуждение продуманной стилизацией. Если я пишу с закосом под Викторианскую эпоху, то буду использовать лексикон и речевые конструкции, которые мне в повседневной жизни, в общем-то, не свойственны. Большинство фикрайтеров в стилизацию не умеют и не заморачиваются, поэтому выстраивают однообразные примитивные миры, картонные и пустые, а персонажам в рот суют клоачечная речь, переполненная сленгом и вульгаризмами. Плевать на уместность и логику сеттинга. Ах да, за употребление глагола «буркнул» я буду выдавливать глаза и ломать пальцы.
Анализируя художественные тексты, мы, в первую очередь, пытаемся понять плох или хорош наш автор. Практика показывает: начинающие писатели и графоманы пишут так, что художественный и личный тексты у них практически не имеют отличий. А потому можно безбоязненно выстраивать психолингвистический портрет даже на такой зыбкой базе.
Давайте перейдем к практике. Сперва обсудим азы. Что составляет психолингвистический портрет личности? У нас есть неплохие теории: за авторством Китайгородской и Розанова, Караулова (самый влиятельный ученый в этой сфере), Гордеевой. На последней мы и остановимся. По Гордеевой существуют четыре уровня характеристик:
1) Лексикон, языковые единицы. По сути, это словарный запас. На этом уровне пока еще не рассматривается мастерство владение словом, а подсчитывается, какими ресурсами вообще располагает человек. Очевидно, что богатый лексикон говорит о широком кругозоре и эрудиции, а специализированный жаргон может указывать на профессиональную деформацию. Есть же разница, сказать про первый абзац «вступление» или «лид». Помню, как один кардиолог сказал пришедшему деду с аритмией: «Ну что, дед, замерцал?» Если человек способен хотя бы и по случайности сложить буквы в слово «эпистема» и не ржать, это тоже о чем-то говорит. Сюда же регионализмы, иногда выдающие человека с головой. Про особый питерский язык все слышали, а меня в свое время весьма потешило, что в офисе коллеги из Сибири называли файлик «мультифорой». Это нулевой уровень письма, фразы по типу «Я пошла за молоком«. И придраться не к чему.
2) Владение штампами, этикетными формулами, фразеологизмами. Если в начале был лексикон, то теперь тезаурус. Наши чинухи настолько грациозно пользуются бюрократическими оборотами, мало что означающими на самом деле, но громко звенящими в воздухе, что господин Чуковский, тоже знаток лингвистики, даже придумал название этой языковой болезни — канцелярит. На этом уровне человек должен, как минимум, уметь написать деловое письмо, составить резюме, накатать донос, черкануть примитивную публицистическую заметку. Есть и те, кто не может справиться с этими задачами без посторонней помощи. Здесь уже играют роль обучение, погруженность в языковую среду, понимание норм и правил, закрепленных в обществе. Это должно быть крепкое среднее образование или та профанация, которая у нас именуется высшим. Будем считать, что на этой ступени мы делаем шаг от пролетария до клерка.
3) Лингвокультурологические особенности. Сюда входят знания о культуре, умение пользоваться художественным и научным языками. Тут уже требуется солидный багаж знаний и, кроме того, некоторая профессиональная вовлеченность в гуманитарные науки. Вы не можете иронично раскидать аллюзии на «Тома Сойера», если вы его не читали. Правильное применение литературных тропов требует, во-первых, опыта и большого количества прочтенных книг, во-вторых, наличия вкуса, понимания принципов эстетики и психологии. Авторов такого ранга немного, и анализировать их тяжело, особенно когда вы сами до них не дотягиваете. К тому же этот пласт вы элементарно не увидите, если перед вами представитель чужой культуры, китаец или араб. Из-за незнания фундамента их национальной культуры, вы упустите практически весь контекст, помимо самого буквального прочтения: «Моя страна твою страну имел». Поэтому толковых переводчиков только треть времени учат грамматике и лексике, остальное уходит на знакомство с бытом, прессой, культурными артефактами и традициями. Религией, если необходимо.
4) Прагматический опыт. Это не самый высокий уровень развития, а, скорее, стержень текста. Его сверхзадача. То, ради чего он вообще был написан. Его коммуникативная цель. Зная цель и видя воплощение, мы можем судить о том, насколько автор преуспел. Резюме имеет определенную форму. Слишком фамильярное или слишком витиеватое изложение будет ошибкой, указывающей на то, что у автора проблемы с исполнением и пониманием задачи. Тут же, как в стрельбе по мишени. Вложишь мало усилий — недолет, перетянешь тетиву — перелет. Так что, я предпочитаю ебашить с дробовика. Я считаю, что в тексте (в публицистике) должна быть легкая провокационная небрежность, творческий бардак, хаотичность живой жизни. Набоков — гениальный стилист, но его холодные, перфекционистские, прилизанные тексты отдают шизофренией одержимого шахматиста Лужина. Сюда же включается авторская саморефлексия, интроспекция, что очень важно для дневниковой литературы и всякого рода мемуаров, эссе.
Итак, по общему впечатлению и способности адекватно справляться с коммуникативными задачами мы оцениваем личностное развитие автора в целом. А уже по деталям, при более пристальном чтении, вы сможете определить образование, профессию, возраст, цели, эрудицию и интеллект автора. Если вам доводилось работать с душевнобольными или листать их анамнезы, вы быстро научитесь определять больных людей. В учебниках целые разделы посвящены речи и текстам сумасшедших — и неспроста. Увидите как деперсонализацию, так и эгоцентризм, вычурность стиля или, наоборот, обрывочность и минимализм. У вас возникнет ощущение, будто вы не понимаете половину контекста сказанного или написанного.
Зачем это художникам? Ну хотя бы для того, чтобы создавать целостных персонажей. Каждый герой имеет характер, речь и парадигму мышления, созвучную с окружающей его действительностью. Пират должен быть пиратом, принцесса — принцессой, космический капитан не должен вести себя, словно озабоченный школий. Они обязаны быть экспрессивными: речь помогает не только изобразить личность, но и передать испытываемые персонажем эмоции, подавить чувствами читателей, склонных к эмпатии. Как реальный человек не может выразить себя, если не владеет речью, так это не сможет сделать и герой, если автор оставит его плоской пустышкой с шаблонными фразами и двухнейронными реакциями. Да, есть пародия, есть деконструкция, есть сюр, но это для тех, кто уже научился писать по-нормальному и теперь хочет писать с подковыркой. Настроение, атмосферу тяжело создать и очень легко убить. Буркнул-хуюркнул… Единожды споткнувшись, читатель может начать воспринимать текст со скепсисом, ехидством и недоверием.
К сожалению, в литературе нельзя положиться даже на непосредственный жизненный опыт. Нельзя ходить с диктофоном, а потом буквально переносить записанные фразы на бумагу. Даже в журналистике требуется минимальная обработка той чуши, которую наговорил спикер. Половина речи будет состоять из междометий, а половина от оставшейся половины — вода и косноязычие. Герои сыпят афоризмами и панчлайнами, словно Остап Бендер, или произносят пугающие по длине и сложности монологи, как это заведено у Достоевского. Реалистично? Да ни в жизнь. Но у искусства свои законы. Художественное произведение должно концентрировать смыслы, а не размазывать их по тарелке.
Посмотрите, как с помощью составления речевых портретов анализируются классические персонажи комиксной бэт-вселенной. В дипломной работе госпожи Курочкиной есть и хорошая вводная часть, и крайне подробная часть практическая. Имейте в виду, что это разбор не психологический, а с точки зрения критики художественного произведения.
Зачем это политологам и спичрайтерам? Мы ведь должны работать над имиджем политиков и крупных бизнесменов, верно? Нередко речи, которые они произносят, задают вектор внутренней и внешней политики. В сегодняшних реалиях одно слово может обрушить или поднять котировки на фондовых рынках: Илон Маск прекрасно пользуется этой властью. Поэтому выступления крупных политиков, от которых многое зависит, готовятся коллективными усилиями всего штаба. Сочетание харизмы, ума и воли, какое было у лидеров периода Второй Мировой, редко встречается. Черчилль, Сталин, Гитлер — не только были выдающимися ораторами, но и владели письменной речью на высоком уровне. Спичрайтером Рузвельта был Сэмюель Розенман, мало кому известный советник, оставшийся в тени истории. Однако он оказал сильнейшее влияние на политику Рузвельта, помог с формированием «мозгового треста» из профессоров и экономистов, внес значительный вклад в создание Нового Курса, как такового.
Политика — это PR, это имидж. Пока Пыня символически погружается на дно в батискафе, с европейскими лидерами работают агентства, выстраивающие их образ. Речи продумываются вплоть до звучания отдельных слов. Или, полагаете, хоть одна шутка является импровизацией? Ага, пошути нам, блядь, про червяков и ветряки, а на завтра акции зеленой энергетики обрушатся. Оговорись, что вакцинация носит обязательный характер, и народ наконец восстанет. Каждое публичное выступление выстраивается по определенной модели, используя проверенные тактики. Самопрезентация, ведение дебатов, общение с прессой и народом — все заранее продумано. В тяжелых случаях, вопросики заранее согласованы, а присутствующий в кадре народ имеет чин не ниже полковника.
С таким же рвением политтехнологи изучают речи конкурирующих политиков, составляют на них досье, в котором, помимо прочего, тоже имеют речевые портреты. Они очень пригождаются, когда дело доходит до настоящих дебатов, а не постановочных. Ну и разведке любопытно составить психологический профиль. Ну или хотя бы понять, какой медиа-образ выстраивают пиарщики. Зацените диссер Екатерины Цветковой, если желаете узреть, как далеко можно зайти на этом пути.
Что может быть интересно рядовому диванному профайлеру? О, нам все интересно. Орфографические и прочие ошибки не всегда позволяют однозначно судить о развитии личности. Есть невнимательность, есть привычка, есть цейтнот. Но если человек вопиюще безграмотен и туп, как батон Бородинского, это никак не скроешь. Системность ошибок, чудовищная безграмотность, примитивное построение предложений — вы поймете, а из глаз потечет кровь. Я стараюсь запоминать мемы и слова-маркеры, отсылающие нас к тому или иному поколению, гендеру, субкультуре. Конечно, я понимаю, что такое краш и вайб, но не вижу смысла пользоваться ими, пока того не требует ситуация. Все-таки лучше всего находиться в том лингвистическом пространстве, в котором вам комфортно и доступен максимум выразительных средств.
Также нам очень интересен четвертый уровень, часто совпадающий с развитием личности в целом. Способность к рефлексии, к построению аналогий и рассуждений, к самовыражению. Породить мысль или сразу цепочку мылей и ассоциаций, да еще связно ее оформить — это подвиг. Дискуссии в сети обычно превращаются в два изолированных монолога.
Может ли быть так, что человек, допустим, гениальный математик, программист или механик, но при этом не способен связать двух слов? Ну, может, чисто технически, но это какой-то савант. Если человек в чем-то разбирается, то он должен уметь выразить это и объяснить другому человеку. Развития личности требует любая профессия, связанная с коммуникацией и гуманитарной сферой. По крайней мере, чтобы подняться выше обывательского уровня хоть в чем-то.
Обыватель настолько неискушен в познании собственного внутреннего мира, что попсовые психологические статьи о сепарации или токсичных отношениях кажутся ему божественными откровениями. Сериальчики Netflix — вершиной сторителлинга. В конечном счете, потребитель не обязан разбираться во всем, в чем разбирается повар, а должен только иметь входное отверстие для поступления продукта. Попытки потребителя стать творцом в лучшем случае вызывают усмешку. Многим даже срисовывать, творить по готовому образцу тяжело. И помните, чем больше текстов вам удастся раздобыть, тем точнее и полнее будет ваш вердикт. Чем интимнее, тем лучше — дневники, переписка с друзьями и манифесты подходят лучше всего.
Такова теоритическая часть. Завтра мы добавим немного практики и разберем дневники известных и неизвестных людей. Настоятельно рекомендую ознакомиться с работами по ссылкам, там очень много полезного и познавательного материала. Если отнестись серьезно, инвестировать необходимое количество сил и времени, умение работать с речевыми портретами может стать мощным рабочим инструментом. Как минимум, вы должны интуитивно понимать, как все устроено, чтобы не обращаться к шпаргалке каждые десять секунд, а проводить анализ бессознательно, на автомате.
Скажи мне хоть что-нибудь — и я скажу, кто ты.
