Смешная проблема Дарвина
Чарльза Дарвина, создавшего прорывную теорию эволюционного происхождения видов, до самой смерти преследовали два неразрешимых вопроса, которыми ему изрядно подпортили нервы коллеги-креационисты. Во-первых, он не мог объяснить внезапное возникновение цветковых растений в меловом периоде. Но это нам не интересно, пестики-тычинки всякие — этим пусть ботаники занимаются. Другой значимый пробел в его теории (на момент создания) — отсутствие переходного звена между человеком и обезъянами.
Примерно с той же проблемой сталкиваемся и мы, если решим продолжить наше исследование смешного. Каким был доисторический юмор, да и был ли он вообще? И как происходила эволюция шуток от наскальных рисунков-карикатур до мемасиков?
Самое забавное, что над этими вопросами задумывался даже сам Дарвин. Одна из его работ называется «о выражении эмоций у человека и животных«, и в тексте есть небольшое замечание, которое нам пригодится:
«Мы можем с уверенностью полагать, что смех как выражение удовольствия или радости был присущ нашим прародичам задолго до того, как они заслужили имя человека, ибо очень многие породы обезъян издают при удовольствии повторяющийся звук, несомненно, аналогичный нашему смеху».
Что было раньше: шутка или речь? Возможно ли доречевое формирование юмора? Нам точно известны примеры шуток, в которых речь не является необходимой. Та же немая комедия действия. Лингвисты считают, что жест предшествовал речи. Насмешливое пародирование, карикатурное изображение, быть может, является самой архаичной формой юмора.
Господин Джозеф Полимени, автор исследования «The First Joke: Exploring the Evolutionary Origins of Humor» предлагает множество подходов к эволюционной теории юмора. Можно понаблюдать за детьми, чей онтогенез напоминает филогенез человечества. Дети могут различать игру и шутку, когда им нет еще и года. Та же игра в «ку-ку» веселит их, а не пугает, хотя обыгрывает страшный сюжет исчезновения значимого взрослого. Щекотка вызывает смех, хотя имитирует нападение хищника на самые уязвимые части тела: шею, живот, ребрышки. Малыши могут смешить друг друга, просто меняя голос. Дети любят высмеивать невербально, гипертрофированно изображая, как другой жрет или неуклюже падает.
Кроме того, наш язык, наше мышление оказываются идеально приспособлены для понимания и создания шуток, словно этот навык входит в базовую комплектацию человеческой психики. Для понимания юмора необходимо иметь долгосрочную память и развитое ассоциативное мышление. Некоторые люди с психическими нарушениями или механическими повреждениями мозга утрачивают способность воспринимать смешное.
В русском языке возникает дополнительная сложность, связанная с тем, что у нас слово «анекдот» может означать как короткую, емкую шутку с панчлайном, так и затянутую, длиннющую пьяную байку, которую занудно перетирают предпенсионеры, время от времени забывая сюжетные повороты. А не так давно «анекдот» и вовсе означал некий курьезный случай, зачастую реальный и связанный с известными людьми. Предтеча ЖЗЛ.
В других языках есть четкое разделение на анекдот-шутку (немецкий — Witz, английский — joke, французский — blague) и анекдот-историю (собственно anecdote). Изначально anecdotos — греческое слово, означающее «неопубликованное, неизвестные отрывки». В наш язык это слово, по ходу, вошло вместе с придворной французской литературной традицией. В английском есть хорошее определение для всех этих престарелых, протяжных бумерских анекдотов — canned jokes (консервированные шутки) или dad jokes (батины шутки). У нас говорят «бородатый анекдот», причем не всегда речь о чем-то баянистом, известном. Важна сама манера рассказа и исходный материал: если застали передачу «Клуб «Белый попугай»», то представляете, о чем речь. Если нет, то вот вам видео, в котором Никулин мурыжит один анекдот две минуты.
Разумеется, доисторические анекдоты, как и вся устная традиция родоплеменных сообществ, до нас не дошли. В лучшем случае мы можем наблюдать за архаичными аборигенами где-нибудь в Австралии и Океании. Даже так можно прийти к выводу, что шутка появилась очень-очень рано. И шутка связана с социальным взаимодействием. Есть юмор для удовольствия, для разрядки, для воодушевления и похвалы. Вербальный аналог груминга. А вот, представим, что-какой нибудь косорукий соплеменец криво разводит костер. Ну что его теперь, бить камнем до кровавых соплей? Проще и быстрее подколоть, высмеять, опозорить на глазах у всего племени. И пристыженный косячник впредь ошибок не допустит. Шутка — мгновенно считывается и воспринимается. Она близка к карикатуре, к визуальному образу по скорости захвата и обработки сигнала. Кстати, карикатура существовала уже в 8000 году до нашей эры. Художник высмеял кого-то из племени — за козоебство. Вот уж неиссякаемая тема. 
Однако это не объясняет, как из короткой подколки, шутки с панчем возникли беллетризированные анекдоты, долгие байки. Можем ли мы вообще относить их к одному жанру? Характерно, что смешные байки по стилистике очень близки к сказкам. Например, вот здесь:
«Лезут на Эверест русский, украинец и еврей. Ну забрались почти на вершину, осталось 500 метров. Ну разбили лагерь, тут русский и говорит:
— Ну чего мы все туда попремся? Давайте я туда один слажу, флаг воткну нам всем и зачтется.
Еврей:
— Давай…
Ну русский залез на вершину. а там сидит здоровый такой волосатый снежный человек и член салом натирает. Видит он русского и орет:
— Иди сюда мой подарочек!!!
И два часа интима в полной тишине… Потом русскому пинка под зад. Русский кубарем катится вниз и говорит своим:
— Мужики, не долез я, ноги обморозил.
Полез хохол, вся история повторяется, он скатывается вниз и говорит:
— Ну не долез я, мужики.
Еврей говорит:
— Ну я полезу, что ж делать.
Эти двое ему:
— Давай…
Лезет он, эти двое его ждут и тут раздаются дикие вопли!!!
Русский и говорит:
— Слушай, я молчал, ты молчал, чё ж он так орёт?
А украинец ему и отвечает:
— А я у снежного человека сало украл…»
Во-первых, сама сказочная фабула со сверхъестественными существами. Во-вторых, постоянный троекратный повтор. Либо у нас есть три героя (часто разных национальностей), либо один герой трижды проделывает какое-либо действие. Салли Эммонс в работе «A disarming laughter: The role of humor in tribal cultures. An examination of humor in contemporary Native American literature and art» указывает, что такая форма юмора восходит к очень сложным архаичным религиозным мистериям и комедийным постановкам. Причем мы не всегда можем провести между ними разграничительную черту.
Древнейшие сказки впечатляют неприкрытым похабством. Например, в индейском племени виннебаго существовала легенда о трикстере, который хотел трахнуть дочку вождя, жившую на другом берегу. И далее на две страницы анекдот, как он пытался отцепить свой член и переправить его через реку. Заканчивается эта история не панчем, а морально-дидактическим уроком о том, как важно девушкам беречь свою честь. Так что байка легко может совмещать вульгарность и морализм.
В архаичных анекдотах вопроизводится какой-то ритуал. Это сокращенная, профанная версия сложной церемонии. Панч изначально — это божественное вмешательство. Deus ex machina, даже для древнегреческого театра это самая распространенная концовка. В затянутую байку может превратиться даже карикатура. Вспомним рисунки Duran’а, в которых до кульминации надо продраться через десяток панелей.
Ограничений по возрасту в архаичной культуре, к счастью, не существовало. Один и тот же миф без всяких купюр рассказывали и детям, и взрослым. Дети получали прикольную историю, а взрослые радовались скабрезному подтексту. Ну, кстати, примерно в том же ключе сейчас выпускают большинство семейных мультфильмов, и многие из них содержат совсем уж не детские шутки и аллюзии.
Во многих архаичных культурах присуствует фигура племенного клоуна, шута. Где-то его деятельность сводится исключительно к развлекательной функции. В других сообществах шут выполняет функцию медиатора и мирового судьи, не давая разгореться конфликту. А кое-где существуют шуты, играющие необходимую роль в религиозных церемониях, изображая трикстера. У индейцев пуэбло были клоуны-имперсонаторы, изображавшие различные грехи: похоть, обжорство, алчность. Живые карикатуры. Вот, как выглядели сакральные шуты у племени хопи.
В фигуре шута соединились множество крайностей. Он аморален, поскольку охотно разыгрывает окружающих и глумится над сакральными ценностями, но дает нравственный урок, ведь большинство его шуток в итоге против него же и обращаются. Шут меняет форму, меняет пол, играет голосами. В одной истории он может быть героем, в другой — злодеем. Он играет простых смертных и изображает богов. Он во всем чрезмерен. Это центральная фигура любого повествования.
В античности мы найдем аналогичное разделение на шутки и байки. Они не становятся единым жанром. В этот период заметно усложняется искусство смешного. По мере совершенствования ораторского искусства шутка становится полезным инструментом в дебатах. Но в то же время в литературе укрепляется байка, приобретая черты басни, а то и притчи. Добавьте к этому развитие письменной речи. Эпиграммы и тексты комедий начинают записывать. Шутка впервые приобретает черты книжной абстракции, оторванной от ситуативной уместности, от мимики и голоса рассказчика.
Античные греки оставили нам один из самых древних сборников анекдотов — «Филогелос» (Φιλόγελως — «любитель смешного»). Вот тут можно найти максимально полный текст на русском. Сначала шутки про некоего «педанта» — собирательный образ умников, сократообразных мудрецов с бесполезными знаниями. Посмотрите, вот здесь чистый каламбур, лингвистическая игра, немыслимая на доязыковой стадии.
«14. Педант купил дом, и, высовываясь из окна, спрашивал прохожих, к лицу ли ему этот дом.»
А тут наша любимая подколка дошколят про килограмм железа и килограмм ваты:
«136. Сидонский грамматик спросил учителя: «Сколько вмещает пятимерная кружка?» Тот переспросил: «Сколько чего: вина или масла?»»
А этот простенький анекдот встречается даже в современном переложении:
«78. Педант купил в Коринфе картины древних живописцев, и, погрузив их на корабль, сказал корабельщикам: «Если вы их погубите, я с вас потребую новые»»
Еще одной изощренной игрой ума, придуманной древними, стали загадки. Они очень похожи на анекдоты, более того, в современном стендапе шутки выстраиваются по той же модели, вопрос-ответ, причем ответ — в форме мощного панча. Легко можно представить стендап-бар «У Сфинкса»: «Кто ходит утром на четырех ногах, днем — на двух, а вечером — на трех?» — «…» — «ЧЕЛОВЕК!» Ахахаха!
Шутка — скоропортящийся товар, чаще всего одноразовый. Можно добиться комичного эффекта, повторяя одну и ту же шутку, но вообще это отдельный прием, лучше всего работаеющий в многосерийных ситкомах со сформировавшейся внутренней мифологией. А вот загадке нельзя становиться баяном. Мы либо знаем ответ, либо нет. И уже знакомая загадка вызовет лишь зевоту.
Если у греков вершиной юмора считалась шутка, то у римлян на пьедестал вскарабкалась басня-байка. Шутка — лаконична. Это очень важно. Юмор хлесткий и резкий, как серпом и молотом. Стих лаконичен по отношению к прозе. Но стих сам излишне многословен по отношению к шутке. А теперь представьте, что текст древнеримских комедий — это, по сути, поэма. Тот же Плавт. С листа — очень занудные и совершенно несмешные произведения. Да, там в тексте иногда мелькают шуточки, но в реале все зависело от таланта актеров. Если сумеют хорошо обыграть — будет смешно.
Мы можем говорить о юморе как об общечеловеческом феномене, кросскультурном. А это довольно редкое явление, к слову. Шутки других народов оказываются более-менее смешными для нас, равно как и цивилизованные антропологи могли рассмешить жителей примитивных общин. Вспомните арабский фольклор, истории о ходже Насреддине. Все его знают:
«Однажды, на базаре Ходжа увидел как толстый чайханщик тряс какого-то нищего бродягу, требуя у него платы за обед.
– Но я же только понюхал твой плов! – оправдывался бродяга.
– Но запах тоже стоит денег! – отвечал ему толстяк.
– Подожди, отпусти его – я заплачу тебе за все, – с этими словами Ходжа Насреддин подошел к чайханщику. Тот отпустил беднягу. Ходжа вынул из кармана несколько монет и потряс их над ухом чайханщика.
– Что это? – изумился тот.
– Кто продает запах от плова, тот получает звон от денег, – невозмутимо ответил Ходжа».
Давайте еще к китайской цивилизации обратимся, чтобы по-честному. Имеется ссылка на несколько шуток, бывших в употреблении по ту сторону Великой стены. Этот анекдот попадался нам также в немецком фольклоре:
«У уличного торговца, который продавал средство от блох, была табличка с надписью «Первоклассный яд от блох». Покупатель подошел к продавцу и спросил: «Ну и как мне им пользоваться?» На что продавец ответил: «Просто поймай блоху и положи ей яд в рот. Вскоре она умрет»».
А вот специфически китайский анекдот, который мог возникнуть исключительно в Поднебесной в силу письменности, основанной на иероглифах:
«Один неграмотный, но богатый человек однажды нанял учителя, чтобы он наставлял его сына. Они начали с написания чисел. В первый день учитель научил сына, что одна горизонтальная линия — это «один» (一, по-китайски), две горизонтальные линии — это «два» (二), а три горизонтальные линии — это «три» (三). После уроков сын был очень доволен и сказал отцу, что он уже научился писать иероглифы, и ему больше не нужен учитель. Отец был доволен и сразу же уволил учителя.
По прошествии нескольких недель отец хотел пригласить друга по имени Ван (万, «десять тысяч» по-китайски), чтобы он пришел выпить. Утром отец попросил сына написать приглашение. Но к полудню сын все еще не закончил писать. Отец был сбит с толку и пошел спросить сына, что случилось. Его сын пожаловался: «Ну почему его так прозвали?! С утра я все еще нарисовал только пятьсот линий»».
Заметьте, что такой анекдот сразу не расскажешь. Прежде, чем люди поймут, где тут смеяться, вам придется объяснить им, провести небольшой экскурс в китайскую культуру. И это подводит нас к очень любопытной лингвистической особенности шуток. Анекдот — это прецедентный текст. А прецедентный текст, как мы помним у Караулова, во-первых, широко известен в обществе, во-вторых, регулярно используются как ассоциация к чему-либо. Прецедентные тексты держатся на стереотипах и мифологемах. К прецедентным текстам, например, относятся библейские отрывки и мемы, включая набившие оскомину цитаты, типа «Мой дядя самым честным вправил». Хороший анекдот смешон и уместен вне контекста. Из этого вытекают сложности с рассказыванием анекдота, не являющимся прецедентным для культуры говорящих.
В средние века юмор окончательно раздваивается на высокий и низкий. Низкий — бытовая шутка, подъебка, частушка, пародия. Высокий — ужасно разросшиеся в объеме новеллы и поэмы. Что такое «Декамерон»? Это тоже сборник анекдотов, в котором процесс беллетризации преодолел все мыслимые пределы. Фривольное содержание и обязательная ханжеская мораль. Появляется новый комический жанр — Фаблио. По нему есть исчерпывающая статья в Вики, так что не будем тормозить. Нас интересуют лишь определяющие признаки: низкий жанр, стихотворная форма, анонимная сатира. Фаблио отлично вписываются в предполагаемую программу вагантов или бродячих театров Дель Арте. На сцене могут добавлятся лацци — постановочные драки и трюки.
Держите, вот вам содержание известного фаблио. Проникнитесь средневековым юмором:
«Богатый граф выдаёт дочь за «молодого крестьянина» и делает того рыцарем. Этот рыцарь не соблюдает обычаи рыцарства и проводит время в праздности в течение первых десяти лет брака. Когда его жена, уставшая от его позорного поведения и лености, заговорила о величии рыцарей своей семьи, муж решил доказать, что и он достойный рыцарь. Он облачается в доспехи и уезжает верхом в лес. Оказавшись в лесу, он вешает свой щит на нижнем суку и бьёт в него, покуда тот не принимает вид побывавшего во многих сражениях. Вернувшись к жене, рыцарь показывает ей свою помятую броню и хвалится своими победами. После нескольких таких поездок жена задаётся вопросом, почему рыцарь сам остался невредим, когда его броня повреждена. На следующий день она предлагает ему взять с собой слуг. Когда он отказывается, госпожа облачается в скрывающий тело доспех и следует за ним в лес. Видя, как он в ярости рубит собственный щит, она появляется перед ним и угрожает убить его за его позор рыцарства. Рыцарь не узнаёт жену по голосу; он просит пощады и предлагает сделать что угодно, чтобы только уйти живым. Его жена, прикидываясь могучим рыцарем, предлагает ему выбор: биться с собой и неминуемо умереть, либо поцеловать «его» в задницу. Из трусости рыцарь выбирает — поцеловать в задницу. «Он» спускает штаны; рыцарь вместо того, чтобы узнать женские гениталии, поражается тому, какой огромный анус видит перед собой. Он спрашивает у «рыцаря» имя; «тот» отвечает, что «его» зовут Bérangier au Lonc-Cul (Беранжье Пышнозадый), и «он» подвергает позору всех трусов. Вернувшись домой, рыцарь застаёт жену с другим мужчиной. Он пытается возмутиться, но та говорит ему, чтобы он заткнулся — она может делать что ей нравится, ибо Беранжье Пышнозадый защитит её от всех его обвинений».
Госпожа Оксана Гаврилова в своей дипломной работе отлично описывает, как салонные анекдоты заняли нишу в изящной словесности:
«В XVII веке сборники различных фрагментов историй, анекдотов были литературной пищей гурманов. Огромные куски, написанные на латыни, делали эти тексты доступными в основном ученым. Ярким образцом занимательных — анекдотических — фрагментов о короле и его окружении могут служить два анонимных и безымянных памятника, которые получили названия манускрипты 10421 и 4529 из Французской Национальной библиотеки, их авторы до сих пор неизвестны. Одним из первых (если не первым) термин «анекдот» в название напечатанного произведения вводит во Франции Анту-ан де Варилас: в 1685 году он создает текст под названием «Флорентийские анекдоты, или секретная история Дома Медичи».
Анекдот у Вариласа становится несатирической «секретной историей», анекдот все менее и менее преследует сатирические цели, становясь в первую очередь занимательным, забавным повествованием. Забавные, любопытные детали и подробности, из которых состоят «Флорентийские анекдоты», были взяты Вариласом из малоизвестных, «секретных» исторических источников. Тенденция как можно полнее осветить Историю, показать максимальное количество событий и фактов, даже скрытых, очевидна у Вариласа (недаром полное название его труда «Флорентийские анекдоты, или
секретная история Дома Медичи»)».
В 1793 году в Российской Империи выходит фундаментальный учебник грамматики русского языка — «Письмовник» Николая Курганова. Книга обстоятельная и крутая даже по нынешним временам. Треть учебника посвящена непосредственно правилам, орфографии, грамматике и так далее. Вторая часть — это что-то вроде уроков стилистики и воспитание хорошего вкуса в чтении и письме. Приводятся в пример удачные оды, басни, наставления, диалоги. Есть даже список пословиц и тексты песен. Полное погружение в культуру. И третья часть, «Краткие замысловатые повести» (мы вам даже нашли красивое сетевое издание), идет как приложение. Если уж говорить прямо, это — сборник анекдотов. Некоторые из них когда-то были ровно теми беллетризированными анекдотами и воспоминаниями о проделках царских шутов, но Курганов сократил их до самой сути. Он наконец-то осуществил обратный процесс и сократил анекдот до необходимого минимума, за что ему честь и хвала. Его правкам подверглись истории от античности до современности. Вот несколько отрывков:
«Кавалер, будучи жестоко влюблен в некую девицу и некогда гуляя в саду и увидясь с ней, спросил вдруг: «Позвольте сказать, сударыня, каким средством можно дойти до вашей спальни?» — «Церковью»,— отвечала она.
Турецкого посла посетили многие придворные дамы, чрезмерно разрумяненные. Тогда он, будучи вопрошен, которая ему кажется пригожее других, отвечал: «Сего я сказать не могу, ибо я в живописи неискусен».
Антисфен вопрошен: «Каким образом должно ко двору приходить?» — «Как к огню,— отвечал мудрец,— не очень близко, чтоб не ожечься, и не очень далеко, чтоб не озябнуть».
Во время обеда некто, захотя посмеяться над шутом, стоящим по другую сторону стола, спросил его: «Какая есть разность между тобою и дураком?» Шут ответствовал: «Только стол».
Людовик XI, король французский, спросил у своих министров, чем бы они присудили подарить английских послов без дальнего себе убытка. Тогда один из них сказал: «Еще прибыль получите, ваше величество, ежели подарите им ваших комедиантов, коих содержание вам очень дорого становится»».
На секунду прервемся. Вот мы тут рассуждаем-рассуждаем, а вы хотя бы представляете, как обстояли дела с распространением информации в России при Екатерине II? Надо абстрагироваться, настроиться, включить воображение, а горючие слезы польются сами собой. Интернета нет. Телевизора, радио, телеграфа и мобильников тоже нет. Газета есть, но тиражом в 1000 экземпляров, и до вашего уездного города N она доезжает с опозданием в год, в пятнах, дырах и с разгаданным кроссвордом. Никаких новостей. Никаких уж, тем более, сука, анекдотов.
И вдруг проездом заглядывает на обед ваш однокашник из Петербурга. Да его облепят, как мухи творог! Из него досуха выжмут все, что ему известно. А теперь представьте, что этот чувачок к тому же раздобыл «Письмовник» Курганова и запомнил оттуда пару десятков анекдотов. Это ж экстаз. Это к-а-е-ф. После его отъезда вы собираете местных элитариев и каждому пересказываете услышанные новости и анекдоты. Ваша социальная ценность моментально достигает заоблачных высот.
Поэтому Достоевский, Тургенев и Толстой были мемами своего времени, классиками еще при жизни. Поэтому дворяне, купцы и чиновники слетались в салоны, ведь другого способа включиться в круговорот обмена информацией о том, что происходит в самых важных сферах государственной жизни, не существовало. Остроумные анекдоты и свежая информация — вот, что отличало интересного человека, которого все любят и ждут, от унылого и душного хуилы. Это сейчас, в эпоху интернета и новостных дайджестов, светские разговоры растеряли всякий смысл, но раньше вы иначе в приличном обществе, в придворной тусовке не удержались бы.
Конечно, бытовая шутка никуда не исчезает, но остается ситуативным коммуникационным инструментом, не представляющим литературной ценности. Добавим анонимность низового юмора. Беллетризированные анекдоты, басни и поэмы имели наивысшие шансы уцелеть в горниле времен. При дворе получают развитие памфлеты и сатира. Не надо идеализировать и думать, будто юмор был оружием, бичующим исключительно пороки и страсти сильных мира сего. Тогда было то же, что и сейчас.
Скажем, когда во Франции разразилась революция, перешухерившаяся Екатерина моментально заказала и распространила серию реакционных памфлетов. Вы только по названиям пробегитесь, сразу прелым запахом RT повеет: «Ах! как вы глупы Господа Французы», «Путешествие Йорика по Франции», «Анекдоты женщин, славных со времен Французской революции», «Злодеяния Робеспьера», «Мысли беспристрастного гражданина о буйных французских переменах».
Анекдот приобретает привычные нам очертания в начале XX века. Решающими факторами стали рост городского населения, повышение общей грамотности, информатизация общества и рост числа мещанских газет, брошюрок и книжек. Аркадий Аверченко, писатель-сатирик и признанный современниками остряк, в рассказе «Еропегов» оставил нам такую сцену:
«— Нет ты, брат, расскажи лучше анекдотик какой-нибудь. Изумительно анекдоты рассказывает, — обратился ко мне оживленный, веселый Еропегов. — Право, расскажи!
Демкин потупил голову и гудящим, унылым голосом покорно начал:
— Один купец пришел в ресторан. Видит — висит клетка с соловьем. «Сколько, — говорит, — стоит». — «Триста рублей». — «Зажарьте».
— Этот анекдот мне известен, — сказал я. — Купец, когда зажарили, сказал: отрежьте на три копейки. Да?
— Да, да, — кивнул головой Демкин. — А то другой анекдот есть: армянин застал жену с приказчиком на диване. Они целовались, и он…
— Знаю! — перебил я. — Потом он еще диван продал.
Демкин тяжело вздохнул и замолчал.
— Ты расскажи об еврее, который пришел в театр, а потом ушел, не желая ждать, когда прочел в программе, что между вторым и третьим действием проходит полтора месяца, — подсказал Еропегов.
Мрачный Демкин покорно рассказал анекдот об еврее.
Анекдот был тоже мне знаком, но я сделал вид, что впервые услышал его и, поэтому, насильственно смеялся.
Еропегов громко хохотал и одобрительно повторял:
— Этакий весельчак! Удивительно! Вот ему бы, — обратился он ко мне, — с Подскокиным познакомиться! Надо будет их познакомить. Да что, брат, там думать… Пойдемте сейчас все к Подскокиным. Они будут очень рады.
Я категорически отказался, ссылаясь на работу. Демкин встал и стал прощаться со мной. Еропегов хлопал его по плечу, одобрительно говоря:
— Уморушка с тобой! То-есть, откуда у него берутся эти анекдоты?!. Прямо удивительно!»
Как видите, и анекдоты, и сама манера рассказывания практически идентичны тому, что мы имеем сегодня. Анекдоты рассказываются походя, для удовольствия, для веселья. Анекдот-шутка вытесняет анекдот-басню. В дальнейшем русский анекдот ожидает трансформация в советский политический, но эту тему мы рассмотрим в отдельном материале.
И вот уже наши дни. Анекдот-басня превращается в эстрадный монолог, наполненный шутками-перебивками. Отныне никто не будет тратить эфирное время на то, чтобы несколько минут выстраивать экспозицию, задавать настроение и долго вести зрителя по нарастающей к одному единственному панчу. Это считается ошибкой плохого рассказчика. В том числе и потому, что все хорошие рассказчики выбрали более динамичный жанр стендапа.
Кровь, смех и слезы — единственное, что объединяет людей. Остальное — смешные частности.
