Рыбий глаз

О, Петербург! Как я люблю тебя! Сколько в тебе милого моему глазу! Даже твоя серость для меня, как родная сестра! Если бы не ты, быть мне продавщицей или егерем, мыть монотонный кафель. Но ты подтолкнул меня к карандашу: твои черты я радостно рисую. Я так хочу, чтоб часть меня стала частью тебя, и всё рисую, черчу здания, которые должны быть тебе по вкусу.

Знаешь, а я бы и оду тебе написала! Раньше у меня было желание, но учёба никак не отпускала. Так, может, это к лучшему?

Говорят, что всё, даже плохое, случается к лучшему. Это, как когда ты съедаешь сначала все невкусные ягоды черешни, чтобы потом насладиться спелыми и сочными. Послевкусие очень важно.

Наверное, полезно побыть в психушке.

Покопаться в своём Я, победить старые страхи.

Лучше сейчас, чем потом.

Прощай, Невский! Ещё долго я тебя не увижу, прости. Забудь ту девушку, что ты знал.

И здравствуй, умалишённая глушь.

***

Мне говорят, что я сошла с ума, но при этом отправляют в психиатрическую больницу совсем одну, да ещё и на электричке. Наверное, родители думают, что в вагоне мне будет комфортно, — по электричкам ходят множество юродивых. Каждый, кто хоть раз слышал «Белые розы» в поездах пригородного следования, со мной согласится. А вот «Кино» очень даже неплохо поют.

Лабиринты многоэтажек, люди в спортивных костюмах, огромные мусорные баки с надписями «помни своих героев». Всё это так удручает мою и без того сумасбродную голову. Мысли о суициде недалеки. Но, что тебя не убивает, делает сильнее, и, натянув капюшон, я бреду к психушке.

Я не унываю — мне этого нельзя, совсем. Я очень, очень хочу вылечиться, наконец, выбраться из этой «страны чудес». Мигрени мне осточертели, я знаю, что они навсегда, но делать себе хуже мне никак нельзя. Улыбка и всё тут, точка.

Эти холмы напомнили об одной хорошей песне. Я пытаюсь отговорить себя, но рука уже шарит в кармане. Такова моя рабская душа! Сейчас мне нужна музыка —  включаю музыку. Слушаю её так, с телефона, наушники меня могут просто убить. Неудобно, конечно, но, если на горизонте появится прохожий, я нажму на стоп. Лучше пару секунд гореть со стыда, чем напряжённо пытать себя звуками города и собственного сопения.

Одна девушка живёт под поклонною горой

Одна девушка живёт под поклонною горой

Под горой, под горой, под поклонною горой

А под горой, под горой, под поклонною горой

Ой! 

Тихонько притаптывая в такт музыке, я ждала зелёного на перекрёстке, как вдруг поняла — я расту. Снова.

Я выпила таблетки, чтобы быть в своём теле, но, видимо, моё эго считает мир слишком мелким для такой, как я.

Со словами песни слились мои всхлипы и вздохи. Голые клёны кололи мои колени своими макушками, и я замахала руками, отталкивая их от себя. Мои огромные великаньи руки сломали пару деревьев, и те с треском повалились на серые многоэтажки. Чемодан стал таким крохотным, что уместился в моём кулаке.

— Так высоко! О! А вот и моя психушка! Надо отдать ей должное — всегда любила красный петровский кирпич. Кстати, а какой сейчас цвет? — я нагнулась, чтобы разглядеть светофор, но ничего не было видно.

— Ну и ладно, — замахала я руками. Надоедливые птицы так и норовили залететь ко мне в ноздрю или ухо. — Всё равно, один шаг, и я у психушки. Главное, её не раздавить — а то меня там лечить откажутся.

Весёлый праздник под землёй, под поклонною горой

Весёлый праздник под землёй, под поклонною горой

Я перешагнула дорогу. С высоты моего роста машины были похожи на цепочку трудолюбивых муравьёв.

— Глупая птица! Ну кто теперь будет кормить твоих птенцов… — кажется, это была ворона. Она попала мне прямо в глаз, как назойливая мошка.

И тут, пока я возилась с птицей в глазу, резким ударом что-то сбило мой чемодан. Я не обратила внимание на странность этого момента — ведь он был у меня в кулаке — я просто открыла рот от боли в руке.

Пляшет мёртвый и живой под поклонною горой

Глаза заслезились, и всех ворон и галок смыло водопадом. Звук хруста костей волной прошёлся по округе.

Пляшет мёртвый и живой под поклонною горой

Ноги великана неуклюжи, и, задыхаясь от боли, я упала.

Как бы ни была больна твоя голова, небо над тобой то же, что и над остальными. Я всё падала, падала, словно вечность. Я кричала, а небо оставалось холодным. Оно поглощало мой крик и становилось только выше, только темнее и безразличней.

Ну а с первою зарёй, до свиданья дорогой!

* * *

Стресс необходим человеку. Это нормально. Если долго и упорно тыкать в тело палкой, то тело отползёт. Телу нужны раздражители, чтобы ползти. Раздражители — настоящие двигатели прогресса.

Но моё тело крайне неудачно скреплено. Ткните меня палкой, и я развалюсь. Мне нужен клей. Я надеялась, что за клей прекрасно сойдёт романтичный молодой человек лет двадцати трёх. Но пока, к сожалению, в качестве клея идут только наркотики. Ничего противозаконного — немного кодеина никому не повредит.

Бедное, несчастное тело.

— Не волнуйтесь, сломанная рука не помеха нашему курсу лечения, — щекастый врач с усами-щёткой бессовестно листал мою историю болезни. Я всегда чувствую себя голой и уязвимой, когда врачи зачитываются моим анамнезом. И, как назло, сейчас вокруг меня собрались студенты, молодые и успешные. И перед ними я — сломанная и сумасшедшая.

— Итак, наша подопечная страдает от страшных мигреней, — затряс головой врач.  – И под воздействием стресса и вследствие учащения приступов боли у пациентки развилось редкое психосенсорное расстройство, которое часто называют синдромом Алисы в стране чудес. Так… — врач вгляделся в бейдж одного из студентов, — Алексей! Расскажите нам, пожалуйста, симптомы.

Мелкий студент заулыбался, в толпе послышались смешки. Ох, Алексей, я бы и сама тебе подсказала, скостила тебе минуты позора.

— Да, Вас определённо ждёт замечательная карьера, — зачем каждый раз трясти головой, словно бульдог? Наверное, это разновидность гипноза. — Хорошо, Маша, помогите одногруппнику.

Маша, с чёрной головой, блестящей не то от лака, не то от сала, затараторила правильный ответ.

— Синдром Алисы — это искажённое восприятие реальности, — я поковыряла в носу. Всё равно я в дурдоме. — Синдром характеризуется аутометаморфопсией — нарушением схемы тела, потом метаморфопсией — нарушением размеров окружающих предметов, которая делится на макро- и микропсию. — Мне очень интересно, а отличники сами понимают, что говорят? Наверняка эта Маша заучила слово в слово. — Также возможна агнозия…

Вот как можно так сухо рассказать настолько занятный синдром! Мне обидно за себя. Одна машина уже сбила меня, теперь ещё толпа студентов хочет пройтись по моему хребту, пересчитать мои косточки. Я так не могу, мне нужен интим. Мои демоны — это мои демоны, и делиться ими с кем попало некрасиво.

— Извините, —  я тихо обратилась к врачу, — знаете, что-то я себя нехорошо чувствую, такая усталость. Можно мне побыть одной?

Выслушав наставления и пожелания скорее выбраться отсюда, я осталась одна. Хотя остаться здесь одной по-настоящему невозможно.

Во-первых, в палатах нет дверей. Так что прекрасного сада в замочной скважине у меня нет.

Во-вторых, соскучиться мне не дадут соседи и надзиратели. Вот они, снуют туда-сюда: пациенты, одетые поголовно в белорусский трикотаж, коротко стриженные. Зуб даю, что здесь наберётся не меньше пяти человек с голосами в голове.

Я села на кровати и посмотрела в окно. За решётками пасмурно. Посмотрела в коридор — наткнулась взглядом на компанию в халатах, любопытно буравящих меня глазами.

«Одна из нас, одна из нас». Только посвящения не хватает. Кусающая свой большой палец коротышка, медленно кивнула мне головой, как в знак приветствия.

Ладно, надо размять ноги. Мой первый шаг после аварии. Как жаль, что я ступаю не по белому мрамору, а по стёртому линолеуму. В нескольких шагах от моей палаты пост медсестёр. Для начала хорошая цель.

Кто сказал, что жёлтый успокаивает? Все стены выкрашены в этот жуткий, блевотный цвет. И кому нужно здесь столько зеркал и картин?

— Зачем здесь столько зеркал? — спрашиваю у медсестры, — Чтобы нам было легче следить за своим видом или чтоб вгонять в депрессию?

Сестра долго продумывает ответ — с сумасшедшими нельзя иначе. Не знаю, сколько она здесь работает, но наверняка у медиков тоже есть свои голоса в голове по типу: «пациент серьёзен — не смейся», «это вопрос — ответь», «он умирает — молчи». Наконец, спрашивает моё имя, и мы вместе идём к посту.

— А, ты новенькая. Синдром Алисы, — я прямо чувствую, как шкала доверия ко мне всё увеличивается, ведь у меня не шиза —  Именно, это новая методика, точно объяснить я её, к сожалению, не смогу, но вы можете спросить у своего лечащего врача. В принципе, мы просто стараемся сделать отделение более уютным, поэтому так много цветов и картин, эстетика.

— Это точно, но почему тогда просто не сделать ремонт? Потолок-то сыпется.

— Верно, но дешёвые картины на стенах не так дорого обходятся, как сами стены.

Да, и я люблю прятать трещины за красивыми картинками.

— Ладно, спасибо. Ещё хотела спросить… Почему я здесь? — зря я так в лоб, этот вопрос медсестру насторожил. — То есть, здесь ведь так строго.

— А, вы имеете ввиду почему отделение с надзором? — медсестра ещё раз, повнимательней, почитала мою карту, и, нахмурив брови, сказала: — Да, действительно странно, для окружающих ты не опасна. Возможно, это из-за аварии.

— Но это случайность!

Это долгое молчание и взгляд меня пугает.

— Вот мы и проверим.

* * *

Александра, так зовут молодую медсестру, позволила мне войти в запретную комнату. Возможно, Роулинг тоже знакома с системой дурдома, раз назвала уборную Слизерина тайной комнатой.

— Александра, я хотела спросить, а где здесь туалет?

— Прямо по коридору и направо, но сейчас туда нет смысла идти.

— В смысле? Занято или сломано?

— Закрыто. Вот, посмотри, — сестра указала на листок А4, висевший на стенде у поста. Я попросила себе бумажку и карандаш, переписала увиденный беспредел, под названием

Распорядок дня:

7:00 — 8:00 — туалет открыт;

8:00 — 10:00 — приём лекарств;

9:00 — завтрак;

8:30-13:00 — приём лечащего врача

10:00 — 11:00 — туалет открыт;

11:00 — 11:30 — полдник;

9:30 — 13:00 — выполнение врачебных назначений;

13:00 — 14:00 — обед;

12:30 — 14:00 — приём лекарств;

14:00 — 20:00 — консультации врачей-специалистов;

14:00 — 15:00 — туалет открыт;

14:30 — 16:30 — тихий час;

16:30 — 18:00 — вечерняя прогулка;

18:00 — 19:00 — туалет открыт;

16:00 — 18:00 — приём душа (по пт)

19:00 — 20:00 — ужин, приём лекарств;

20:00 — 21:00 — туалет открыт;

20:00 — 21:00 — выполнение назначений врача;

21:00 — 22:00 — подготовка ко сну;

22:00 — Сон.

Как хорошо, что я не росла неженкой. От грязи, как говорят, никто ещё не умирал, но закрытый туалет! Это просто зверство! Особенно, для женщин. Сразу захотелось упиться до смерти. Десяти кружек будет достаточно. Лягу в постель и буду ждать – если у меня лопнет мочевой, их отношение к пациентам явно изменится! Правда?

Как можно жить в таких условиях? Нечего мне здесь делать, я определённо не хочу лечится в этой больнице. Пора звонить родителям.

— Мне надо позвонить родителям, — выйдя из туалета, сказала я Александре.

— Знаешь, я и без этого нарушила правила, — закрывая дверь странным ключом, ответила сестра, — туалет ещё мелочь, а вот телефон…

— Да, кстати, а где мой собственный, личный, персональный мобильный? Где мои вещи?

— На все вопросы тебе ответит твой лечащий врач. Иди пока отдохни. У нас есть комната отдыха, там есть книжки.

— Хорошо. О, кстати, а что это за странный ключ? — внушительных размеров железка, в форме вытянутой гранённой пирамиды, исчезла в кармане медсестры.

— Такие ключи используют в поездах. Это чтобы не было шанса открыть дверь булавкой или чем-то ещё.

— А пытаются?

— Лучше не спрашивай, — махнула сестра, — да, и держись подальше от Гали, она такая с короткой стрижкой, лицо чуть одутловатое, в спортивках всё время ходит.

— Почему?

— Лесбуха с шизой.

— Поняла.

Я пошла в комнату отдыха — так себе место. Пара диванов, детские раскраски на столе и фломастеры. Высоко, на книжном шкафу, стоит телевизор. Пульт, понятное дело, у медсестры. Книжки так себе, любовные романы со смешными постельными сценами. Для высокоморальных есть одна лишь грустная «Муму».

— Нет, если я прочту тебя, то сама утоплюсь.

Я села в кресло и закрыла глаза. Как хорошо, что я сломала правую руку — от природы я левша, но людям этого знать необязательно. Вроде мелочь, но эффект неожиданности присутствует. Любой, кто попробует меня обидеть, получит сдачи, плюс, меньше письменных тестов.

Ладно, не думай об этом. Думай о мужчине из снов.

Рядом на диване играют в шашки две нечёсаные женщины, а рядом третья гладит бельё. Надеюсь, она никого не убила, а то, почему-то, именно убийцам любят раздавать тяжёлые орудия труда. Я сильно зажмурила глаза в попытке успокоится. Не вышло. Какая это комната отдыха? Ложь всё это. Тем более, когда перед тобой сидит привязанная к батарее красавица, чей мозг съел сифилис.

— А вот наша Алиса Селезнёва, — щекастый врач вернулся и выбил всех из колеи. Женщины на диване остолбенели и за гладильной доской работа ускорилась с невообразимой быстротой. Такое чувство, что пар, клубящийся над бельём, вырывается из ноздрей женщины, а не из утюга.

— Псарова, тихо, — дотронулся до плеча женщины щекастый, — гладь своё бельё, не отвлекайся на нас. Так, Алиса, пойдём, я познакомлю тебя с твоим врачом.

— Меня ведь не так зовут, — правда, не так! Это самое обидное… Ну как можно доверять человеку, когда он имени твоего запомнить не может?

— Простите за бестактность, но согласитесь, — начал просвещать меня из-за плеча коллеги сухой, но моложавый старик, — у нас много пациентов, всех и не запомнишь. Нам легче запомнить диагноз, а не имя. А у Вас,  —  странный взгляд. Кажется, он так и не моргнул ни разу, — такое редкое заболевание.

— Да, правда редкое, — вот ведь щекастая поддержка!  — Так, Алиса, иди за Петром Павловичем в его кабинет.

Никаких предубеждений у меня нет, но пухлому врачу доверится намного легче, чем сухому Петру — весь как штык, длинный и тонкий, спина и речь прямая, черты лица и его движения резкие, ничего лишнего. Это ничего, человеческое разнообразие меня всегда радовало, и я могла быть спокойна, если бы не его взгляд. У старости только два взгляда: либо за пеленой сияет любовь, либо безумие.

Надеюсь, я ошиблась.

* * *

Удивительно, как переход из одной комнаты в другую может изменить мир. Это мой первый полноценный день в психушке за всю жизнь — прежде дело обходилось дневным стационаром, и нравилось мне там куда больше, чем здесь, под надзором медиков и шизиков. Запах безумия перебивает классику: хлор, мочевину, кровь и пот простых смертных.

Видимо, за ночь, проведённую здесь после аварии, я привыкла к атмосфере и ничего не заметила.

Точно, сейчас ведь осень — обострение. Твой гипоталамус несёт чушь, играет в сломанный телефон с восприятием и — привет! Даже такая мелочь, как потовые железы, активно принимают участие в бунте. И это очень легко заметить.

И ведь я не смогу проветривать! А душ раз в неделю… Та тёлка из фильма права — нужно засунуть тампоны в ноздри.

— А где мои вещи? — пришлось нарушить тишину первой. Сухой Пётр лишь шелестит бумагой.

— Ваши вещи мы изъяли, как и те чудны’е рисунки из тубуса.

— Чудны’е! Да все мои педагоги говорят, что у меня талант!

— Ваших педагогов я бы тоже с удовольствием проконсультировал, — очень смешно, старый ты хрен, — мне кажется, что ваше восприятие глубоко повреждено, раз вы выдумываете подобные здания. Как прикажете их строить?

Я только недовольно фыркнула. Зря я взяла проекты, знала же, что эти психи-доктора в первую очередь по ним будут вершить надо мной суд. Но я не думала, что попаду под такой строгий контроль, и мои работы отнимут.

— Ладно, но где моя одежда? Мой телефон! Я обязана позвонить родителям, они волнуются!

— Они не волнуются. Я звонил им вчера, они добрались до Вильнюса. Кстати, вам велели передать привет от бабушки. Да, и я не стал рассказывать им про инцидент с рукой. Вашей матери самой нужен отдых. А что до одежды и вещей… Скажем так, здесь ваше имущество может стать камнем преткновения.

Обмотаться простынёй и то лучше, чем эти безразмерные халаты с ромбиками. Или это тоже часть эстетической методики? Расчёт успокоить буйных зацикленной абстракцией?

— Хорошо. А я не могу позвонить родителям?

— Послушайте, вам и вашей семье нужен отдых. Кто знает, возможно от родного голоса у вас участятся приступы.

В этом, к сожалению, есть доля истины. Иной раз, даже в хороший спокойный день, у родных получается надавить на меня достаточно сильно, чтобы я всё оставшееся время следила за тенями на стене.

— Ладно. Хорошо, хотела спросить вас, почему такой строгий надзор? Я думала, что будет как-то посвободнее.

— Но вы и так свободны. За кроликом не побегаете, но вот на чаепитие дойдёте на своих двоих, — и кто тут сумасшедший? — Алиса, я вам всё сейчас поясню. Во-первых, здесь не санаторий, здесь есть правила, которые вы обязаны выполнять. Во-вторых, ваш случай довольно редок, это вы и без меня знаете, но, к сожалению, после проведённых исследований, вам поставили более точный диагноз, который и заставляет нас охранять вас от самой себя.

— То есть? — я в ступоре. На моих извилинах вырезали “страх”: сердце бьёт в желудок как в барабан, кишки завязались узлом. От правды можно пострадать. Только, не лжёт ли он?

— Попытки суицида очень часты при шизофрении.

Такое чувство, что сильная волна внутри меня смела всю защиту от макушки до пят. От правды можно пострадать, а от лжи вдвойне.

— Я не верю. Это… это не было суицидом! Машины казались крохотными!

— Возможно, вы не поняли.

— А я чувствовала себя Годзиллой!

— Возможно, ваше сознание раскололось, и, во время приступов, одна часть вас хочет со всем покончить.

— Возможно, но не факт! Я нормальна! Просто немного галлюцинаций, но они безвредны!

— Так безвредны, что сломали вам руку.

— Никаких живых цифр и дат, никаких крылатых миниатюрных жирафов в фонтанах и говорящего газона!

— Значит, что-то подобное вы уже видели?

Я закатила глаза настолько, насколько умела. Но очень зря. Когда тебя охватывает чувство страха и гнева, не стоит заглядывать ещё глубже в себя. По ту сторону глазного яблока действуют иные законы, жесткие к другим, жестокие к себе. Защита через саморазрушение: никто не потревожит твой покой, если ты сам сожжёшь свой дом.

— Просто читала! Я сама не в своём уме, хотела немного расширить кругозор, узнать о других припадочных!

Он слабо улыбнулся, а у меня ноги стали врастать в пол. Чёртов пол, такой мягкий, словно мох. Моё сердце уже не удержать от дьявольской пляски. Мир уловил ритм моего сердца, миру нравится моя музыка, и он меняется. Как будто каждый удар порождает волну, а волна, ударная волна, сотрясает реальность. Бум-бум — стены комнаты расширились, обои задвигались, поплыли словно реки. Ещё раз —  стекла в окне надулись, как мыльные пузыри.

— Так вы признаёте, что больны?

Это он виноват! Он, словно нарочно, вызвал приступ! Я протянула к нему свои руки. Не хочу больше этого унижения, не хочу кредитов на своём счету!

— Я просто нежная! Нежность — это не слабость, и не болезнь! — я начала кричать на него, а пальцы потянулись к нему бумажными лентами. — Я чувствительный радар! А это не преступление! Не преступление и не болезнь! Детей не лечат из-за слёз по потерянной игрушке!

— Лечат, если детки из-за капризов ломают себе ручки.

Я открыла рот для ответа, но бесполезно, вместо слов одно мычание. Мой язык тоже стал бумажным и раздвоился, как у змеи. Я бумажный змей, и я лечу. Медленно, но верно. Воздух легко подхватывает меня, но, видимо, я ещё не готова к полётам. Что-то в животе тянет меня на пол-мох.

Пётр Павлович навис надо мной. Чему он так рад? На одного безумца больше?

— Не волнуйтесь, Алиса. Быть бесполезным радаром большой грех, но мы найдём вам применение.

***

Комната перестраивается кубиком Рубика унылой расцветки. Надо бы запомнить, интересный подход к пространству. Надеюсь, запомню: в висках до сих пор крутятся винты вместе с мыслью – здорова ли я?

Не думай об этом, не пугай себя, не заводи.

Чувствую руки. Чужие — своими пошевелить не могу. Самые мои любимые конечности, и обе скованны. Это сонное или реальное? Я только открыла глаза, за спиной уже два приступа изменённой реальности, а тут передо мной видение.

Наверное, это сон во сне.

Ведь тут мужчина из снов.

— Разбудил? Прости. Прокапаю Галку и уйду.

— Угу.

— Такая серьёзная. Кошмар?

— Немножко. Тону во сне.

— Разбежавшись, сиганула со скалы?

— Не… снесло с корабля волной. С такого, с вёслами и носом.

— Галера?

— Да-да. У него ещё на носу был нарисован глаз, а второй не стёрт, а вырван. О! У тебя такие мягкие кудри.

— Спасибо. Про сон не думай, он прошёл.

— Но я не договорила. Тот глаз на галере постоянно озирался.

— Конечно, он ведь искал своего брата.

— Он смотрел на Луну, она исчезала в волнах.

— Угу. Девочка, не пугай меня.

— А когда они встречались взглядом, то слепли, потому что, это как…

— Всмотреться в себя в зеркале.

— Точно. Вместе с силуэтами и я гребла. Сзади бил барабан…Тун! Тун! Знаешь, у меня не очень с чувством ритма, так что я постоянно сбивалась. А темп набирал ход, я растерялась. Осеклась, меня сбило волной.

— Ясно. Было что-то ещё?

— Нет, только страшно очень. На корабле я не замечала бурю, а когда оказалась в воде, надо мной нависла огромная волна. Я почувствовала себя такой мелкой. И эта волна показалась мне живой, и я начала кричать на неё, чтоб спугнуть, наверное. И ты понимаешь, это ведь была не просто волна! Это был хаос, госпожа Хаос. Я кричала на неё, а она, волна, гудела в ответ. Так мы и орали.

Я засмеялась и прищурилась. Рассмотрела, чьи кудри теребила, пока говорила.

— Воу, куда ты дёрнулась! Осторожно. Всё хорошо?

— Нет-нет!

— Мигрень?

— Галлюцинации всё ещё в силе, — они никогда не радовали меня, но сейчас, вглядываясь в его лицо, я томно поплыла.

— Что видишь?

— Тебя! – иногда во сне руки чувствуют тепло воображаемого. У него тёплая щека.

— Веришь, что я вымышленный?

— Я видела тебя во сне. Может, ты тульпа?

— Тульпа? Ха-ха, ну понятно. Сначала пугаешь меня своими снами, теперь смешишь. В остальном, как ты? Как голова?

— Знаешь… пива хочется…

— Вот думай о нём и спи. Думай о хорошем.

— О тебе?

— Лучше не надо. А то, снова поплывём рабами на галере.

— Точно, спасибо… Как… тебя зовут?

— Мэлор.

— Мэ-лор. Нет такого имени.

— Есть.

— Ты всё придумываешь, — держусь сна из последних сил, но фигура теряет свои очертания превращаясь во что-то иное.

— Сладких снов, Аврора.

***

Какая по счёту ночь? Я заблудилась, стало сложно отличить сон от реальности. Кажется, сейчас снова отбой, все вокруг меня спят, по-настоящему.  В коридоре что-то трещит. Может, проводка? Может, Псарова повесилась на удлинителе?

— Сестра, — тихо зову я, ответа нет.

— Эм… Мэлор? — его не существует, он часть сна.

Я не хочу кричать на весь коридор, мало ли, взбудоражу и без того буйных. Лучше проверить самой.

Приходится идти босой, тапки куда-то запропастились, и ноги чувствуют, что кто-то из моих сокамерниц любит песочное печенье. Тьма окружает меня, я вижу лишь очертания предметов. Этим походом к посту я нарушаю одну из важнейших заповедей Алисы в стране чудес — бойся темноты. Кэррол не причастен к этому, нет, его Алиса не связана с ночным кошмаром. Но нам, людям с чудесным синдромом, лучше держаться от тьмы подальше. Как бы громко люди не кричали, что человек животное дневное и, чтобы жить долго и счастливо, должен вставать с петухами, мозг больше любит тьму. Любит больше, потому что во тьме легко вообразить самое невозможное на свете, а благодаря романтичному сердцу, которое боготворит одну лишь звёздную ночь, во тьме рождаются самые прекрасные вещи. Как мне грустно от того, что я никак не могу воспользоваться силой ночи! Какие бы чертежи выходили бы из-под моего карандаша! Но мой мозг шальной: даже под тенью век он начинает ломаться. Галлюцинации во тьме — это самое страшное, что мне приходилось видеть, за всю мою историю болезни. Когда-то я наоборот держалась тьмы, а теперь, она губит меня.

А что творит со мной полная Луна! Про это даже вспоминать нельзя.

Обычно я беру с собой светящуюся лягушку — фонарик-антистресс, который я с удовольствием сжимаю в руке, гуляя по тёмному коридору дома, от спальни до туалета. Что сейчас я могу сказать про этот милый фонарик? Изъят, как и все другие вещи. Но мне повезло, что прямо напротив окна стоит уличный фонарь. У меня появляется шанс не сглючить во второй раз за сутки.

Кутаюсь в халат, подхожу к посту — пусто. К сестринской идти неловко, потому, думаю, проверить самостоятельно, что за треск так грубо разбудил меня.

Звук доносится от окна в конце коридора, и, кажется, там кто-то стоит. Силуэт довольно знаком, но трудно узнаваем.

— Простите, что это за звук? — вежливость обязана распространяться на всех людей, даже двуличных. — Простите, вы слышите меня?

— Слышу, дрянь! Спать толком не дают, — видимо, моё «тихо», слишком громко для окружающих, или в одной из палат живёт чуткий музыкант.

С каждым моим шагом треск усиливается. Я не знаю, с чем сравнить этот звук, кажется, похоже на ток в оборванных проводах или помехи телевизора. Надо было сразу идти к сёстрам. Даже если я и ошиблась, они всё спишут на галлюцинации и особо злиться не будут. Но я иду вперёд. Необъяснимо страшно, поэтому я не поворачиваю. Иногда нужно перебороть себя, нужно привыкнуть к страху и боли, чтобы стать сильнее. Мне необходимо стать сильнее.

— Извините, — просто выдохнула я. — Вы слышите этот треск? Откуда он?

Человек сидит прямо под окном на полу. На голову накинут капюшон, на ней точно такой же махровый халат с ромбами, как и на мне. Она? Точно женщина, здесь все пациенты — пациентки.

— О боже, почему у вас кровь?

В темноте кровь теряет свой насыщенный цвет. Левая ладонь женщины трещит по швам, а в окне зияет дыра.

— Давайте я вам помогу, нужно перевязать руку, — ничего себе, мы делим не только один халат, но и гипс — у женщины тоже сломана правая рука. — Пойдёмте на свет.

Я нагибаюсь к ней, чтобы помочь встать, беру под локоть. В свете фонаря, в её здоровой, покрытой тёмной кровью, будто патокой, руке что-то засияло. Треск усилился. Я плотно сжала зубы, меня бросило в озноб. Прекрасно чувствую, как холодные капли пота стекают по спине, огибая выпирающие родинки. Я стою на стекле босой ногой? Боль фантомна, я вижу остриё в ноге – над ногой – оно не впилось в мясо, а лишь бескровно прошло насквозь.

Звук нарастает.

Волосы на голове встали дыбом, и корни превратились в иглы. Девушка чувствует тоже, что и я? Ведь наши локоны сплелись змеями. Скальп налился металлом, из носа пошла кровь и во рту привкус железа. Голова съёживается, скоро я стану тсантсой. Кто-нибудь! Зашейте мне рот — у меня течёт слюна… Я ломаюсь под тяжестью мигрени!

Звук усилился.

В самый пик, она поворачивает своё лицо ко мне. Моё лицо.

Источник звука это не-я. По силуэту прошла дикая радужная рябь, и он стал растворятся в воздухе. Шум помех стал громким звоном, длинным и навязчивым писком. Спазм, оргазм – как, однако, созвучны слова, — я вытянулась, и пытка мигом прекратилась. Моргнув, рассеиваю наваждение: двойник, битое стекло, капли крови. Остался только звон.

Именно такой иллюзии во тьме я и опасалась.

***

— Не выспалась?

После прогулки к двойнику во тьме, я забылась в болезненном сне. Почти час, до рассвета, я прислушивалась к каждому шороху, у меня ныли зубы, и я никак не могла определится, замерзаю ли или наоборот, изнываю от жары. Как только от усталости я закрывала глаза, меня подстёгивала соседка Наташа, которая дёргано чесалась и отмахивалась от кого-то во сне, а за стенкой безбожно храпели, словно соревнуясь друг с другом. Я готова была заплакать, до того мне хотелось спать. Вдогонку снова разболелась голова. Почувствовав, что мой раздутый чувствами мозг не способен и дальше бодровствовать, что-то во мне пошло спать, пока я, судорожно вглядывалась в стены и в окружение, и думала, думала, думала. Простая мысль вытягивалась, лаконично переходила в другую, пока я не начала занудствовать, доказывая выдуманному собеседнику, что я «вольна уйти из дома в любой момент, я прекрасно проживу одна, но у меня слишком много причин жить с мамой». Этот цикл повторялся где-то в районе лба, когда, наконец, картинка перед глазами расплылась и я не задышала внутри себя.  Спокойная, сонная черепаха, а я её панцирь.
Мне не хочется думать, что было вчера. Это всё сны. Кошмары от усталости и стресса. Но в череде странных картин была одна приятная встреча.

Но то было ночью. Сны кончились, и я смиренно жду сеанса с доктором.

— Александра, вы меня подождёте?

— Конечно, Лиса, не волнуйся. Не обижают тебя?

— Пока нет.

— Оптимистично. Слушай, главное не смейся, не пялься, а если пялятся на тебя, делай вид, что не замечаешь. Даже если будут рассматривать вплотную твою ушную раковину. И убери волосы наконец.

— Да, спасибо, поняла… Александра, а у вас есть врач или брат по имени Мэлор?

— Да, он студент, подрабатывает здесь в ночь, а что?

Что!? Может, у нас на двоих одна грёза? Такого не бывает.

— Здравствуй, Алиса, — распахнув дверь, поздоровался Пётр. Интересно, слышал ли разговор?

— Заходи, садись, пожалуйста, — в первый раз я не обратила внимания, до чего уныл кабинет Петра. Вроде, как у всех, но комната вытянута от окна к двери, и стены будто давят… И душно слишком, и светло чрезмерно, так не люблю.  —  Мы немного поговорим с тобой о разных глупостях. Как перелом?

— Срастается. У нас сейчас по плану гипноз? Знаете, меня от него тошнит!

— Хм, такое может быть. Как соседи по палате? Не обижают вас?

— Не-а. Я не трогаю их, они меня. Да и потом, мы же все накачанные.

— Извини, что?

— Я про успокоительные говорю, — не скалься так, старикан.

— Точно. На самом деле, если пациент не агрессивен, то никаких сильных седативных мы ему не даём. Но, сонливость как побочный эффект может быть, может. Представляю, как вам сложно. Часто бывали в летних лагерях, турпоходах? Первое время всегда сложно приспособиться к столь разношёрстной компании, помню по себе. Так…

О, нет, чувак, я не упущу эту возможность. Продолжай.

— А вам было трудновато в компании?

— Скорее, да. Иногда даже бывал побит, вы понимаете — юность.

— О, я бы про вас такого и не подумала!

— Что, думали я родился немощным стариком? Смейтесь, я рад поднять вам настроение. Для драки всегда найдётся повод, будь то банальная неприязнь или дело чести.

— А что такого вы находили в людях неприятного?

Всё-таки первое впечатление обманчиво, он вполне нормальный. Наше знакомство было в слишком насыщенный день.

— Вы хотели спросить, что было во мне неприятного? Боюсь, я вас не удивлю, всё предсказуемо: я был щуплым очкастым мальчиком, бегающим за всеми хвостиком. Но хватит обо мне: мы здесь ради вас.

— Да нет, мне так легче, правда! Я не привыкла выкладывать свою… сущность, скажем так, природу, кому попало. Да вы и сами это уже поняли, — конечно, он наверняка всё вывернул на себя специально. Но я люблю слушать больше, чем говорить.

— Раз так, то давайте заключим что-то вроде сделки: одна правда от меня, и одна от вас, идёт?

— Окей, но не переходите границы.

— Это невозможно, — крепкая сухая рука сжала мою, она удивительно холодная, но это не отталкивает.  — Отлично, вот вам моя первая правда: сначала меня колотили за излишнюю назойливость. Как я уже сказал, я постоянно бегал за соседскими ребятами, ходил по пятам за всеми подряд, мне не было важно насколько мы знакомы друг с другом. Конечно, всех это раздражало, и я часто получал.

— Так, а зачем вы бегали-то?

— Лишь хотел быть в команде, хотел крепкой дружбы, братства, если можно так выразится. Большую часть времени я проводил дома за домашними делами и уроками. Они не приносили мне радости, поэтому, когда удавалось вырваться во двор, я всегда старался урвать как можно больше. Но сам я никого не интересовал, что неудивительно.

— В итоге, вы нашли друга?

— Это будет второй правдой. Но теперь ваша очередь.

— Ну… вы говорили о лагерях и походах… Бывало ли у вас так, что вы, собираясь в путь, в любой путь, это неважно, надеетесь встретить настоящего друга? Даже больше, встретить любовь?

— Думаю, у многих теплится такая надежда.

— Да. В общем, у меня она теплилась слишком долго…

— И сейчас?

— Ну… да… — долго молчать глупо, я давно стараюсь сказать об этом всем, и здесь самое место этой правде. Я всё ещё молчу: не могу выбрать между правдой и полуправдой.

— Вы не очень общительны?

— Да, так и есть… я… немного мечтательна, у меня всегда яркие сновидения…. Знаете, в детстве у меня был образ…. Вроде дежа вю, так вот, и этот образ…

— Мужчины?

— Да… — Даже пот выступил, как я покраснела! Стыдно выворачиваться наизнанку прилюдно, но я хочу. — Не знаю, то ли это сплав разных героев моего детства, но я не помню каких, то ли он правда был реален. Может, просто снился, нечасто, но, я думаю, что, встретив на улице парня лет в пять, запомнила его на всю жизнь и никак не могла избавиться от тлетворного образа. Знаю, женщины, да, в принципе, люди, склонны требовать себе идеал, но кто-то отрекается от него и становится счастлив, а кто-то ждёт и мучается всю жизнь.

— И вы всё ещё ждёте его, так?

— Да! Да, это очень глупо! Но если я способна ждать, а я способна, разве это не лучший вариант?

— Конечно, многие люди гонятся за идеалом, и, к сожалению, для многих это кончается фатально.

— Как это… фатально?

— Хм. Люди, неспособные отпустить тот идеал, сложившийся в их голове, ведут преимущественно одинокий образ жизни. Одни справляются, находят хобби. Другие, под гнётом одиночества, могут покончить с собой, что уже трагичней, а некоторые пытаются спроецировать этот образ на других людей. Обычно, у них ничего не входит. Но иногда такой человек, если является хорошим манипулятором, может сломать другого и подстроить под свои критерии. Насилие над личностью. Чаще всего так поступают мужчины, да. В основном, правда, образ идеальной женщины у них формируется на основе матери, Эдипов комплекс даёт о себе знать, да… Но, это нас не касается, да?

— Да.

— Что ж, дорогая Алиса. Какой бы ни была наша реальность, её следует принять.

— Я понимаю, да.

— И ждать мужчину из снов, как минимум, грустно.

— Согласна, — очень грустно, если ты не дождалась. Но это не про меня?

— Хмм, думаю, на сегодня откровений достаточно, вы молодец. Вот, выпейте таблетки, и, сейчас-сейчас, я найду тест, решите его и можете идти отдыхать.

Шуршание бумаг отличная последняя нота на сегодня, я ожидала худшего от этого старикана, но, видимо, ошиблась. Таблетки противные до тошноты, такова цена здоровья. Что он про себя бубнит? Я совсем ничего не слышу из-за этого….

…Треска….

Звук уже знаком мне: оглушает, витает вокруг меня… Надо мной и подомной, я как сердце молнии.

— Подождите, я ещё не нашёл. Всё в порядке?

— Да… я просто немного сидеть устала…постою.

Встаю и чувствую, будто меня аккуратно разрывает надвое. Колкий холод сходит с меня и остаётся на стуле. Нервы длинными струнами рвутся, тянутся жилы, и стягивается кожа. Сердце отпустило свою тень биться в одной точке, словно японский барабан тайко. Наэлектризованные волосы тянутся к двойнику, и между нами тысячи игл-осколков ещё не прожитого времени. Это я? Не сейчашная, у фантома нет стакана воды. Запрокинутая голова в проводах, вытянутый язык, от глаз одни белки. Это я, кривая, вытянутая. Это я в агонии.

Здесь меня… ждёт пытка!?

***

Гипноз.

Сон.

Гипноз.

Сон.

Гипноз.

Сон? Нет. Это реальность, мутный досуг. Думала, почитать книгу, но в итоге всё утро я читаю себя. Неинтересно. Псарова передо мной качаетя на стуле – мы все ждём полдника.

— Как рыба в воде — так сказала про меня санитарка своей сестре, ведь грустная безымянная женщина подошла ко мне и вылила на голову стакан, спасибо, что воды. А что? Я не конфликтная. Пока есть таблетки. Пока есть таблетки, я буду тереться о ваши ноги, как кошка об корень валерьянки. Мяу-у-у! Почеши за ушком!

Почеши и успокой моё серенькое вещество.

Всё хорошо.

Дорогая, всё отлично! Если ты волнуешься, то зыбь идёт по реальности. А если ты боишься…

Ешь таблетки.

Всё это пустяки.

Обычный взгляд.

Царица Тамара, грузинка в паранойе, схлестнулась утром в драке с Галюхой-лесбухой. Немного кровь носом, это ничего страшного. Сейчас, как будто этого не было, Тамара складывает оригами, вырывая сказки из «Тысячи и одной ночи». Нос, говорит, болит. Зато не трахнута в коридоре.

Я не конфликтная. Но, спасибо провидению, что мы с Галей расфасованы по разным палатам. Ведь мы с Тамарой пришли парой в это чудесное место! Спокойно шла Тамара, только причесалась и умылась, как вдруг прижалась к стене. Галине она, как я поняла, приглянулась, но сказала чёткое нет. Тамарино громкое, ночное нет, которое вызвало дежурную сестру, Галя не услышала.

Боже, что ни ночь, а я в страхе.

Тамара и Галя напомнили мне кое-что лишнее. Была бы рада, чтоб этого не было. Но, каждому по трагедии, хотя бы мелкой. Помню, с подругой слиняли с урока истории. Накупили колы, бомж-пакет посыпали специями и ели всухую. Ушли на пустырь, болтали на полянке, рвали заячью траву. Лишнее ли это воспоминание? Та девчонка точно лишняя. Будут дети, дам совет — лучше выдумай друзей, чем заведи. Вот я лучше человека, чем мой дорогой брюнет, не знаю. А стоило то — пораскинуть мозгами, и дружи-люби, сколько угодно. Эта девчонка, вот зачем она, такая, была мне нужна? Она ведь всегда отталкивала меня своим хриплым голосом, курильщица с утробы, мне было противно смотреть на её кожу, огромный, потный, плотный шмат мяса. А говорят, не смотри на лицо, я и не смотрела. Проститутка-друг: трать на меня своё время, и я сделаю всё, что угодно! А теперь, вспоминая, не понимаю, зачем? Подружка позвала друга, спасибо, одного. Спасибо, с разбитой камерой на телефоне. Спасибо, что адекватного.

«Раздевайся, а то, я твоей маме расскажу, что вы с Володей трахаетесь!»
«Эй! А что сразу со мной?»

В мыслях обнажённые танцы двух девушек в траве красивы. Поцелуи романтичны. Прикосновения теплые, а влажный мужской глаз вызывает щекотку внизу живота. На деле — стыд и слюни.

Лишние воспоминания, лишние мысли, лишние люди.

Не завидую Тамаре.

Но сама Тамара мне нравится.

— Ну что девочки, пойдёмте! – Вера Петровна тёплым голосом манит нас в столовую.

Полдник – что за сладкое слово? На удивление вкусный кисель мы распивали компанией. Солнце слепит меня и нагревает темя и чашку, я так перегреюсь. Напротив меня моя Тамара чистит крабовые палочки, строит из них дальневосточную пирамиду. Скоро это есть будет нельзя, поэтому, я тихонько вытаскивала палочки из сердцевины монумента и делилась с Наташей, которая уверяла, что Тамарины намного вкусней. Сама я налегаю на йогурт с мюслями, крошу туда печенье «Мария».

Полдник – как небольшой отпуск, новогодние каникулы в десять дней. Ты отъедаешься до отвала и идёшь спать. Перед школьным выпускным я была заражена идеей бросить мечту об архитектуре и кинуться в медицину. Но ничего, кроме сомнологии, меня не заинтересовало, а там платят не очень. А ведь я была бы отличным сомнологом! Выйду отсюда, узнаю, нужны ли им испытуемые?

— Хорошего отдыха! – желает мне женщина в зелёном, раскрыв передо мной халат. Своеобразный ритуал.

— И тебе.

Ещё за столом поняла, что надвигается дрёма, это самое приятное чувство на земле! Глаза устали от яркого света и погружение неотвратимо, пусть в висках и зависла лёгкая мигрень. Из-под ресниц слежу за игрой: Наташа такая азартная! В её руках карты, а в моих – тот ключ? Как у Саши. Ключ из крабовых палочек. Он размяк на солнце и развалился в моей руке. Теперь мне нет выхода из этого поезда!

Да, точно. Я в поезде. В электричке, возможно. И мы едем куда-то вверх. Или нет. Поднимусь по винтовой лестнице из длиннейшей на свете скамьи в первый вагон, потому что я не люблю быть в конце. В окнах мелькает зелень, мне плохо видно, я особо не приглядываюсь. Все двери открыты для меня.

О, надо же! Какой людный вагон. Почему люди не летят ко мне на встречу?  Краем глаза вижу красивого молодого мужчину в чёрном строгом костюме.

— Что читаете?

— Это анамнез.

— Хм, не люблю такое.

—  Что ж, и я.

— До свиданья, я дальше.

— Почему?

— В третьем вагоне всегда шумно.

— До встречи.

Почти у перехода в следующий вагон стоит девушка. Она бросает в окно венок из васильков.

— Это незабудки.

— Правда? Я ошиблась. А зачем ты бросила?

— Что бы забыть.

— Оу. А что?

— Слава богу, уже не помню.

— Понятно. Я вас не знаю.

— Приятно познакомится.

— Да. Я пойду, — мне не нравится эта девушка. Отёчное лицо, дёрганный глаз. И дырки на висках, через них видна полость раковины.

— Ты тоже захочешь забыть.

— Ладно.

Бедная девочка. Венок влетел через окно и приземлился ей на колени. Я ускорю шаг, не хочу быть свидетелем зацикленной сцены.

Снова люди! Снова мужчина и молодая девушка. Сидят на солнечной стороне, не завидую.

— А тебя я знаю! Ты – Женя!

У Жени такие чистые глаза, такие зелёные! В левой радужке родинка, так мило.

— Не мешайте нам, у нас сеанс.

— Зачем вы сверлите ей висок?

— Он хочет пойти со мной поплавать, — мягкий приятный голос, не удивлюсь, если Женя певица. – Но он не умеет.

— Евгения меня научит. Не мешайте.

— Ладно. Счастливого пути.

— Не волнуйся, я сейчас сбегу. Видишь?

Я вижу! Вижу, как родинка поползла по радужке, как по натянутой сетке, распустила крылья и улетела майским жуком прочь.

— До свиданья, ЖеняьААААА! Что вы делаете?! Я же сейчас упаду!  — сильно сжав моё запястье, мужчина тянет меня к себе.

— ЧТО ВЫ НАДЕЛАЛИ?

Толстые мужские пальцы проходят сквозь кожу в мои вены, вся рука ломается судорогой и тыл ладони превратился в синее пятно с жирными ползучими червями внутри; его пальцы наращивают фаланги! Он уже добрался до моей щеки!

— Нет, прошу, хватит!

— Если не она, тогда ты! Садись на её место!

Отпихиваю его со всей своей силы, пинаю его в лицо, мне страшно, нужно бежать! Мне удаётся вырвать его конечности из себя, но несколько моих сосудов пиявками колыхаются на его отросших пальцах. Плевать на них, я должна спастись! Он медленный, старый, пусть и поджарый, он не настигнет меня. Вперёд, в первый вагон!

Мышцы бёдер стальные, ступни я натёрла, лестница не хочет заканчиваться; дыхание ровное мне уже не вернуть! Как же страшно! Он позади? Он меня настигает? Кажется, он идёт назад. Ура? Я с грохотом закрываю тамбур, обрываю лестницу и вижу в окошко, что остальные вагоны падают. Остался лишь один.

Рука до сих пор кровоточит. Весь путь, который проложил мужчина по моим венам, щиплет и жжётся. Нужно взять наждачку и поскрести щёку, она заражена. Наверняка у машиниста есть наждачка, он перевяжет мне руку, он поможет.

Кажется, он играет на гитаре! Я уже слышу его.

— Странно, опять венок. А что это в его центре, шар? Кажется, это динамик. Такой красивый, фиолетовый цвет.

Но цвет динамика меняется. Из фиолетового в красный, в синий, кроме одного пятнышка.

— У этого динамика, будто есть зрачок. Нет. Это не динамик! Это глаз. Но чей?

КЛАЦ-КЛАЦ-КЛАЦ

***

— Это не грязь, а какао, — Безымянная, прикрывая бритую голову капюшоном, никак не верит сонной Александре. — Ну сколько можно говорить. Завтракай уже, а.

Сестра даже не смотрит на меня, а ведь я знаю, как выгляжу. Как безумная. Хочу, прям сильно, чтоб Александра посмотрела на меня и заверила: всё хорошо, все мы по утрам немножко не в своём уме.

Убеди меня, ну же. Скажи: ты нормальна. Хотя бы взглядом.

— Давай, садись рядом, Лиса, ешь кашу, — сонный прищур и adiós. Ну, конечно, всем её вниманием завладела та красотка Женя, всюду связанная, ведь ей нужно помочь с ложкой. Кажется, она мне снилась.

Живот пуст, а голода нет, да и какао вправду на вкус, как грязь. Надеюсь, для профилактики, мне сделают прививку от столбняка.

— Не будешь, отдай мне, — я двигаю тарелку к напротив сидящей девушке. — Красивые у тебя волосы, сочные. Я, как видишь, — возведя глаза кверху, сказала девушка, — своих лишилась. Унисекс.

— Как и многие здесь, я заметила. У тебя ещё не наголо, а так, по-пацански и по-французски одновременно, — приятно говорить с этой девушкой, на вид, пусть и голодный, но она адекватный человек. — Ты здесь давно?

— Ага, часто здесь гощу. Одна ошибка и вот. Меня Наталия зовут, именно что Наталия. Лия, не Лья. Куришь?

— А могу?

— Так точно! Сейчас пересменка, а потом прогулка.

Сигареты — немножко свободы в тюрьме, или ленивая попытка побега? Может, эта милая девушка курит с десяток сиг в день, чтобы хоть как-то ускорить процесс своего разложения? Тонкая, тонкая, с костлявыми пальцами, дышит, чтобы умереть. Приторно… Но ведь и я тоже! С каждым вздохом появляется по новому трупному пятну. Тогда почему бы и не подымить, собственно?

И как долго крутилась эта мысль в моей голове, раз я не заметила, как встала и пошла?

Стадное животное.

Халат за халатом, мы идём вперёд. Караван ковров мелькает в зеркалах.

— Караван ковров мелькает в зеркалах. Что за нелепые узоры?

— Лучше ромбы, чем голые зады. Впрочем, скоро пятница.

Хочу спросить её о диагнозе. Что у неё? Долго ли она здесь? Становится ли лучше? Хочу спросить, но кусаю свой язык, о таком в лоб не спрашивают, пусть меня и пытали подобным вопросом незнакомцы. Внешность моя заурядная, видимо, мои рыбьи глаза выдают.

Выдают что?

Заметила, что с каждым пройденном порогом, легче дышать. Тучная сестра, ещё не знаю её имени, каждой открытой дверью и решёткой возвращает нам статус человека. Свобода выбора: постоять в кругу сосен или посидеть на скамейке у тропинки.

Безумна ли я? До приезда сюда такой вопрос не задавался. А сейчас, как будто всё в моей голове встало на дыбы, перевернулось, и проклятое дно стало поверхностью. Вся моя мерзость вылезла наружу и губит всю суть меня. Шизофрения, голоса в голове, чужие люди, влезающие в мою кожу и творящие зло. Даже сквозь боль и кислотный страх я всегда могла сказать — я хозяйка своего разума. А теперь?

Листья так приятно шуршат под ногами. Золотоносная осень, как говаривал кто-то из моего здорового прошлого. Халат не держит моё тепло и Лия тоже мёрзнет: обхватила себя руками и быстро шагает в гущу сосен. Лия и сосны похожи. Они вытянутые и тонкие, наверное, чтобы не мешать времени течь. Как ни встанешь к Лие-сосне — боком ли, спиной или лицом — а жизнь идёт, огибает и обволакивает ее, мир меняется. Сосны всё тянутся вверх, всё тянутся.

Лия уже затягивается в беседке без крыши. Что со мной стало? Мыслю обрывками. Такое впервые, в этом готова поклясться. Каждый человек имеет второе дно, так кто сказал, что моё — черное? Почему до прихода сюда, после нестерпимых головных болей искривлялась реальность и единственным вопросом было «где я?», а теперь я страдаю от вопроса «кто я?» Даже «что я?», и что же там, на глубине?

Почему вместо того, чтобы идти в беседку, я кручусь на месте исследуя своё дно?

Остановилась, огляделась. Всем плевать на мои телодвижения, славно! Действительно, свобода самовыражения. Ещё круговорот. Со дна поднимаются плохие мысли. Пора убить их никотином.

Беседка просто поражает меня — истинная постапокалиптика в дереве. Пара балок вверх, пара вниз — скамейки —  стенки одной нет. Сажусь на карниз, одна нога здесь, другая там.

— Даже пепельница есть, — кручу в руках чудную вещицу: металлическая тарелка с тройкой осликов-статуэток.

— Ага. На вот, кофеин, — и откуда у неё здесь кофейные сигареты?

— Откуда они у тебя?

— Постоянных клиентов отпускают в магазин время от времени.

— А, класс. Лия, знаешь… ты не беспокойся, я не такая, то есть! Я не хочу сказать, что это не нормально, быть ненормальной, ну отчасти да, но я к тому…

— Нормально всё. Я знаю, ты мне плохого не сделаешь, Лиза.

— Да! Именно! Знаешь, я обижать никого не хочу, но до того, как я здесь оказалась, я была нормальнее. С моей патологией сложно, но можно жить нормально, и никаких безумных… Конечно, есть галлюцинации…

— Но ты способна мыслить разумно.

— Да! Я существую и вообще, а не просто плыву в потоке.

— А сейчас?

— Да вот, что-то поплыла.

Как умело её пальцы зажигают спички. Красивые движения пусть и впустую.

— Это всё от Петра.

— Но это Мальборо.

— Я про врача твоего, дурилка. Он и моим врачом был. Все наши с ним встречи я не могу вспомнить… Тогда я тоже поплыла, — я дотрагиваюсь до её плеча и легонько трясу. На секунду, мне показалась, она перестала дышать. — В общем, странно всё это было, прогрессии никакой, наоборот! Я путалась в мыслях, а то и вовсе способна была лишь на бокетто.

— Ха?

— Созерцание пустоты.

— Красиво.

— Японцы ведь. Да, а знаешь, давай, я расскажу тебе одну историю.

Уселась рядом со мной, дымит. Дымлю и я. Все вокруг дымят, сёстры прикуривают у пациенток. Я заметила, как та самая Галя, лесбуха с шизой, и, кажется, с алкоголизмом, дополняет собой живописный пейзаж. Руки в карманах спортивных брюк, красные рукава куртки, колючие волосы; смотрит вверх, дым обволок её всю. Словно нуар. А узнай, что у неё сейчас в голове, и выйдет арт-хаус.

Мы с Лией молча смотрим на неё. К Гале бежит Наталья, моя соседка, садится в ноги.

Лия набрала побольше воздуха, говорит:

— Знаешь, когда он начал меня лечить, у него была ещё одна пациентка. То есть, нас, конечно много, но Пётр вроде как больше по науке, пишет что-то… не важно, не суть. Так вот, главное, что я уже с первого его рецепта, дурнее становиться стала, поэтому многое пропустила. К нам девушка приехала, имени не помню, помню, курили вместе много. Она только со мной курила. Пока я совсем не запуталась в своём бытии, она успела рассказать свою историю.

— Болезни?

— Нет, но да. Возможно, просто порождения воспалённого ума, но слишком много странного. Нет, наверное, это ещё и мой воспалённый ум прибавил, ну вот, собственно, что она рассказала.

Говорила, что шла зимой назад домой с вокзала. Подругу провожала, та утром уезжала. Мороз, солнце на снежинках играет, красота. И тут она почувствовала, что слишком далеко шагнула. Настолько далеко, что все границы миропорядка были разрушены. Она остановилась, в ступоре была секунду, всю её трясло. Мелькало всякое. Но, взяв себя в руки, продолжила путь.

Пришла домой, и всё. Будто её нет. Уже нет. Мать её сначала не видела, та ей говорит что-либо, а мама в прострации. И кричала много, плакала. Но и на разговор себя давала выманить. Через слёзы, естественно. Эта девушка считает тот день последним — больше она маму не обнимала по-настоящему и не говорила с ней.

— А почему?

— Сейчас, не всё ещё. В общем, со многими знакомыми так было. И крики, и полёт вазы в лицо, а чаще плач. Плач по покойнице. Если близким и знакомым удавалось разглядеть её в пространстве, то истерика начиналась, а временами они задним числом говорили: воспроизводили прошлые диалоги.

— А почему?

— Так вот! Эта девушка с ума сходила, но не долго. В туже ночь, когда мама её в последний раз обняла, пришёл человек, парень молодой. Она сказала, что столкнулась однажды с ним в метро, улыбнулись они друг другу. А тут вышло так.

— Как?

— Знаешь, мне кажется, правда всё это. У меня по физике тройка была я не очень в таком разбираюсь. Так, этот парень — её жених. Но нездешний. То есть, нет, не так — это она нездешняя. Он, физик, любил её здешнюю до смерти. А она и померла. То есть, та девушка, которая здесь. Вот. Он не смог смириться и как-то… не знаю.

— Оживил?

— Не-а.

— Клонировал?

— Не, это к биологам. Он вытащил другую версию этой девушки. То есть, как бы из другой вариации реальности, вот. С параллели. Но это всё незаконно. Девушке с параллели нет здесь места. Поэтому все знакомые, даже мельком которые знали её, видели призрак и от этого с ума сошли. А она в первый раз с ума сошла, когда стала чувствовать себя гнилой. Сущность здешняя стала встраиваться в сущность параллели. И вся память её смешалась — вспомнила, как физик предложение делал, как машина задавила. А потом хуже — стала вспоминать всё.

— Какое всё?

— Именно всё. Все параллели сошлись в одну, и все вариации её жизни смешались. Чего с ней только не было! Но в том то и прикол: если было всё, то и не было ничего. То есть, если ты училась в 2005 в школе здесь, а там, в 2005 сбежала с цирком, то одновременно ты сделать этого не можешь. Нет одного верного выбора, но есть один действующий.

Переводим дух небольшой затяжкой. Такое чувство, что этот рассказ переворачивает Лию наизнанку.

— «Чёрный человек всё исправит» сказала она мне. Она его ждала, именно здесь ждала. Он должен был подлатать всю ткань.

— Он поможет ей вернуться?

— Помочь ей исчезнуть так, чтобы остаться. Вернуть те вариации в норму, здесь то уже всё произошло. Представь, какое влияние: десяток человек свихнулись, десяток убили себя. Такое уже не исправить, а вот параллели восстановить можно. Целые миры. Тот человек в чёрном должен был не дать ей раствориться в себе. Если растворится, то всё твоё существо сотрут, причём везде.

— Кто сотрёт?

— Да ты сам, вроде как. Понаберёшь себя отовсюду, всю-всю себя, взаимоисключишь. Типа минус один, плюс один. Как-то так.

— Так этот человек спас девушку параллели?

— Не знаю, я ведь тогда одурела. Может быть да, я его успела разглядеть. Он прятался в тени. Просил тебе передать.

— Что?!

— Сказал, чтобы ты следовала за двойниками.

***

Сигареты потушены, настал вечер. Мои сокамерницы играют в дурака, я вежливо воздержалась. Лежу и вспоминаю разговор у сосен.

Всё-таки, они безумны. Все, без исключения, лишь я обычная среднестатистическая слабачка. Лия несла бред уверенно. Чёрный Человек? Ещё одна фанатка Есенина.

За окном вечер, тьма смолой разлилась по парку, но парк до сих пор виден. Чувствую самую настоящую осень. Фулхауз бьёт семёрки, пусть и козырные, а я вглядываюсь в очертания деревьев. Силуэт, крошечная тень.

Кто-то остался на улице?

Кто-то, в моём халате.

Вскакивать не нужно, я встану медленно. Ошарашенно пялится в окно при игроках не хочу, пусть карты продолжают биться. В столовой прекрасный обзор. До столовой три широких шага.

Я присматриваюсь. Когда я щурюсь, у меня непроизвольно открывается рот. Кажется, вижу. Та-я стою у широкого ствола ели. Дуновения ветра будто стирают меня-ту на секунду, она неустойчива.

Неустойчивая я.

Я, но не я.

Ненормальная.

Надо успокоиться. Видимо, это побочный эффект, гипноз штука сложная. Когда тебя выворачивают наизнанку, сойти с ума легче лёгкого. Да и мигрени участились. И от всего этого участились приступы — логично. Плюс стресс от соседей. Какое разнообразие проблем!

Разнообразие меня.

— Хватит пялится на себя! Совсем свихнёшься.

— Да, я тоже так думаю. Все нарциссы — суки лицемерные, — голос женщины меня напугал, я, вздрогнув, обернулась. Не знаю имени. Просто женщина в зелёном.

— Да, вы правы. Мне пора, — на выходе отсюда можно написать целую пьесу: женщина в синем, женщина в красном, женщина в зелёном. Моя дорогая тень.

— Погодка сегодня, да? Хорошо бы выйти, освежится на воздухе, — сказала мне вслед женщина в зелёном.

Я должна выйти и последовать за мной-ей. А как? Мне даже форточку с горем-пополам удалось открыть. Я не шпион, к сожалению, чтобы из шпилек соорудить отмычку или выбраться по вентиляционной шахте. Да и шахты тут нет. Да и шпилек. Да и замок не под шпильку заточен. Нет здесь выхода.

Нужно идти к себе, ещё чуть полежать, подумать о своей несчастной судьбе. Может, поплакать слегка, чуточку полегчает. Немножко разочарования никому не повредит. Главное, всё тихонько провернуть, чтоб не жалели. Хотя, здесь не станут. Это у меня всё просто, а вот у соседей не совсем.

Мысль сбила настрой на грусть. Я стою в коридоре прямо напротив того самого окна, которое разбилось без единого осколка. Следовать нужно по порядку. А по очереди ель вторая.

Моя рука сломалась неспроста. Гипсом легче пробить стекло, безопасней. Но не тише.

Что случилось? — спросят меня. Поскользнулась — отвечу. Идеально. Верят или нет, неважно. Нечего в таких лошадиных дозах лекарство давать. Так и скажу.

Я разбегаюсь. Зачем? Торопилась в туалет, поскользнулась, результат — рука в окно.

Рука в окно, главное, не боятся боли. Я привыкла к боли, но к другой, к головной. Стекло из руки ещё не вынимала. Давно пора попробовать.

Мне необходимо это сделать. Понять, галлюцинация ли то была или нечто больше? Вдруг и Лия порождение моего разума, помешанного на собственном отражении? Как тогда объяснить то послание мне, переданное ею? Это нужно решить. Одним ударом.

Я разбегусь и врежусь. Выставляю больную правую вперёд и несусь. Животу щекотно от страха, от предстоящей боли и, возможно, унижения. Наверняка Пётр злорадно глянет на меня с мыслью «я прав, тут элементарная шиза. Слышите, девушка без имени, — вы типичный шизофреник!».

Что я творю?

Один вздох — только так выражаю боль. А больно неимоверно. Удар был сильный, гипс не спас от боли. Закрываю рот здоровой левой, я в слёзы. В ушах стук сердца, шум бешено выдыхаемого воздуха и… телевизор? Отчётливый шум. А свет в коридоре погас.

Одним ударом!

Кто-то очень вовремя решил глянуть телевизор в полной темноте. Но не глупо ли сидеть и смотреть помехи? Хотя, глупо задавать подобный вопрос здесь.

Хватит отвлекаться на теле-точку, пора посмотреть, ради чего я билась об стекло, как глупая муха. Аккуратно просовываю трясущуюся левую руку, копаюсь в мерзкой вате с трупиками насекомых.

Пальцы, наконец, ощущают холод металла. Шаги! Я вырываю руку, режусь. Везучая! Обмотаю руку кушаком, потом промою рану.

— Опять барахлит… Кто включил телек? Сейчас тихий час, все отдыхаем! — громко оповестила дежурная. Шум прекратился, дежурная ушла. Стекло лежит, никому неинтересное. А ведь унылое окно сегодня раскрасилось моею кровью.

Но что в моей руке? Пора открыть ладонь.

По граням ключа в виде вытянутой пирамиды пробежали блики от уличного фонаря.

Завидуй, Алиса! Пока ты растёшь и мельчаешь, я уже буду красить розы в красный!

 

***

— Лизочка, — врывается голос Веры Павловны в мои мысли. — Пётр Павлович тебя ждёт. Пойдём, я провожу тебя.

Никак не могу сосредоточиться, расслышать саму себя. В моей тумбе спрятан ключ, а я никак не решусь его взять и вставить в скважину. Когда я превратилась в трусиху?

Не могу, не могу, хочу музыки. Хотя бы радио!

— Что это ты мяукаешь себе под нос?

— Что моя бабушка курит трубку.

— Понятно. Проходи. Я за тобой вернусь Лиза, не беспокойся.

Снова этот кабинет, мой взгляд против света.

— Здрасьте.

— Здравствуйте, Алиса. Как вы? Головные боли не беспокоят?

— Пока, как обычно, пусть чаще стали, но терпимо. Бывает, разболеется под вечер, но я таблетки пью, и нормально, терпимо.

— Это хорошо. Так, немного поговорим, проведём гипноз. Вы писали, что мигрени у вас начались в старших классах, так?

— Так точно.

— А до этого вас не беспокоили?

— Ну, бывали сильные, но не такие, конечно. Плюс, у меня в принципе низкий болевой порок, но я старалась всячески его повысить.

— И как же вы его повышали, позвольте узнать?

— Не позволю! Помните наш уговор?

— Конечно, правда с меня, правда с вас. Так может, раз я первый задал вопрос.

— Женщины вперёд, — старые туши назад.

— Хорошо. На чём мы остановились?

— Вы нашли своего друга?

— А. Частично.

— В смысле, как Франкейнштейн?

— В смысле, ненадолго.

— А.

— Вот, вот. Вы сами знаете, насколько человеческая психика сложна, и какой надлом происходит в молодом человеке, когда он начинает осознавать кто он, для чего он. Каждый склонен в молодом возрасте выдумывать себе предназначение, кичиться своим, пока ещё, выдуманным будущем, — люблю, когда люди пялятся в стену, а не на меня. С Петром это вообще лучший вариант, больно у него взгляд тяжёлый. — С возрастом, жизнь тебя на место, твоё предназначение окажется лишь жалким оправданием к существованию…- занимательно, но не та степь.

— Пётр Павлович, это интересно, но совсем не та степь.

— Да, простите, немного задумался. Но это всё связанно: видите ли, молодости свойственно возвеличивать то, что старость втопчет в грязь.

— Вам бы книги писать, в веке так, восемнадцатом.

— Действительно, у меня бы выходили прекрасные стихи, не хуже Бодлера.

— О, люблю его. Твои глаза блестят как лужи!

— Под безымянным фонарём, да. Удивительно, как нечто уродливое может радовать глаз. Смерть отличный художник.

— О, это правда! Я, со всей скромностью заявляю, тоже художник, и смерть — это отличный сюжет для картины! Надо быть слепым, чтобы не заметить сколько в смерти потенциала! Смерть вдохновляет всех: хочешь драму? Убей героя. Хочешь мелодраму? Убей героя. Хочешь комедию? Убей кота героя.

— Не очень-то смешно.

— Смотря как подать! В общем, смерть — кладезь для идей. Конечно, чужую смерть в реальности сложно пережить, но, что касается своей, я знаю, вы ведь к этому ведёте, сама я умирать не боюсь. На тот свет попадают стерильными. Но! Сейчас, конечно, у меня другие планы… О, но я уже знаю, как хочу, чтоб меня похоронили! Это будет круто: есть капсула, тебя туда кладут вместе с семечком, а потом из тебя вырастает огромное дерево….

— Очень мило.

— Верно! Ну как, моя сегодняшняя правда засчитана?

— Не совсем. Ведь вопроса я не задавал.

— О, — чёрт! Вот чёрт. Чёрт. — Что-то меня немного понесло.

— И меня, к слову тоже. Извините. Так мы говорили о дружбе? Скажу кратко: дружба не оправдала ожиданий.

— Прям всё так плохо?

— Плохо. Как я уже говорил, к чему я, точнее, вёл, я в молодости преувеличивал важность дружбы, любви, словом, отношений между людьми. Потом я, наконец, догадался, что не в силах понять кого-либо другого.

— И вас никто не поймёт.

— Верно.

— Это грустно, — кажется, я немного поняла, что у него в голове. Ведь и у меня в голове это есть. — Поэтому вы психиатр? Хотите помочь человеку понять самого себя и понять его и через него понять себя самого?

— Именно. Одной фразой убили всех зайцев.

— Это я умею!

— Тогда вот вам ещё заяц: как вы относитесь к боли?

***

Пора вставать, одним прыжком, в чёрную лагуну пола. Я встала, пора завтракать. Желудок пуст, камни на рассвете кажутся розовыми, но здесь решётка, здесь не видно, когда я выйду замуж. Это рвота или слюни? Надо есть. Богомолы едят мужей, чем я хуже? Вот почему была голодна — не замужем, некого жрать. Хотя я и не хочу. Но надо. Моё чавканье похоже на монолог. Ели качаются потому, что им нравится блюз, от их ветвей в моих ушах стоны, я люблю лошадей, круглые спины как холмы, а под горой пляшет мёртвый и живой.

Тошнит. В буфете никого и почему же так темно? Или это свет, но почему он чёрный, лабиринт кишечника урчит, бьёт ключом в горах холодная вода. Мне надо в душ? Пусть мама вылезает из ванны, она ни одна в этом доме, столовые приборы украли соседи, я зла? Нет, это тошнота.

— …

— Аврора!

— Ммм, мне кажется. — Кто-то есть. А. Медсилуэт в тени что-то шепчет.

— Почему ты шатаешься по отделению? Аврора!

— Пора завтракать.

— И ты жуёшь бумагу?

— Это мой завтрак.

— Это Кандинский. Ладно, уголок мы сами зарисуем, никто не заметит, пойдём, дам феназепам.

— Ты какая-то смутная.

— Так. Тебе кажется. Пойдём. Расскажешь, чем вы занимались с Петром?

***

От слёз я устала, всё никак не могу прийти в себя. От лекарств накатила дрёма, и я провалилась назад в сон, прикрыв один лишь глаз.

Майские жуки прыгнули с ромашки на мельтешащую Наташу….что-то делает… перекладывает вещи из тумбочки на кровать, с кровати на пол… Пластиковые чашечки, книжечки, блокнотики, ключики, мелки, мягкие мелки — это чтобы ненароком не выбить глаз… Но, а если с размаху? Жуки ускорили полёт и их панцири заискрились изумрудным цветом — красота! А у жуков глаза сетчатые? Нет, они чёрные, как шарики застывшего крепкого кофе. Если взять белый мелок, то можно расчертить им глазки, и они будут видеть круче, как пчёлки. Может, замедоносят, и их мёд будет изумрудным, наверняка…. А синим мелком, что спрятался под подушку Наташи, я покрашу лепестки ромашек и сделаю васильки. Васильки, на могилу Наташи. Зачем ей столько чашек в гробу? Может, это на случай, если гроб даст течь, и, ей придётся вычерпывать васильки, чтобы не потонуть? А красивая смерть — задохнуться васильками. Что-то такое было в Риме… Гелиобал….да, Гелиобал предавался греху, и в наказание его привели в Пантеон, и он умер под синью васильков, падающих из окулюса. Почему он не сбежал? У него было время, пока цветок падал на него с высоты… тридцати метров? Наверное, Гелиобал был влюблён в полёт. Хотя, васильки скорее плывут по воздуху, медленно, из стороны в сторону, застревают в свете. Гелиобал смотрел на причудливый танец и умер счастливым, в мягкой синеве, захлебнулся красотой, пока огромное око плакало васильками. За что с ним так? За что со мной так? Я и есть Гелиобал, у меня целые вёдра васильков! Подо мной две девушки, видимо, Зевс запустил в них по молнии. Зевс всегда так поступает, если человек не открывает ему свою тайну. Вот они и корчатся на удобных больничных кушетках. Я – Гелиобал, я засыплю их васильками и избавлю от страданий.

А тот, кто ворует, пусть утонет в жуках!

— А-А-А-А!!!

— Что случилось! – рывком я вскочила, вижу, как Наташа нависла надо мной и вся чешется.

— Они ползут по мне! Жуки повсюду!

***

Никогда не видела жаворонка. Интересно, какое у него перо? Надеюсь, нежно розовое, под персик, как высь на рассвете. Цвет моей ночнушки. Мне пришлось адаптироваться, вставать в шесть утра, чтобы спокойно прошествовать в санкомнату на чистку своего оперения. Меня запирают на двадцать минут — потому что я нормальная.
— Доброе утро Анечка, — провожает меня санитарка Евгения, — пойдём, уже свободно.
Евгения провела меня к заштукатуренной двери. Мне нравится, как краска, как замазка, застыла каплями. Напоминает выкрашенные стволы деревьев в саду. Защита от паразитов.

Защита от незваных гостей.

Плохая защита.

— Я ещё не всё, — мычу я; весь рот в пене от пасты.

— Что, моешься, курочка?

КАК?

ОНА?

КАК ОНА ЗАШЛА СЮДА?!

Я лишь повернулась… Моё горло в её руках! Чувствую… как шея стала шлангом…. под напором мои глаза лопнут… А Галя, оросит кровью цветы…

— Кха, отпустите, Галина…Дышать…

— Нечем, ага. А что Галине за это будет? У меня зуд от таких курочек, как ты, — нет-нет-нет-нет-нет!

— НЕТ! Опссстите!

Её ломанные ногти, как щепы на досках, царапают моё бедро. ФУ. Обсосанные, грязные пальцы, всё выше и выше, на встрече с моим бельём, ОТВРАТИТЕЛЬНО!

У меня есть силы! Со всей силы даю Галине своим гипсом — незаменимый предмет! — по челюсти. Теперь и у неё пена изо рта, кровавая пена. Толкаю Галю на кафель, вперёд, не жалея живота — её —  кидаюсь на дверь — ЗАПЕРТО!

КАК?

— Выпуштъытэ! — как я дышу? — как псина; кажется, язык прикусила; с выдохом летит по всюду пена и слюна, а слова членораздельные не выходят.

— Ы! Чё мычишь, сука! Я тебя сейчас за это шваброй выебу!

Галя встала и стала бордовой тростью с надутым шаром на конце. Кровь из пасти струится, щёки раздуты, ноздри бычьи, а глаза: белка не осталось совсем, яблоки полностью исполосованы красными ручьями. Я чую её мерзкий тягучий запах.

Я кричу на дверь.

Она в прыжке от меня.

Движение, и бычина врезается в дверь и оставляет о себе красное напоминание — я успела отпрыгнуть, лечу к окну — идея! — разобью его, осколком защищусь от этой твари.

Кулак вперёд!

Голова назад.

Не кричу?

Сумасшедшая тянет меня за волосы, она рвёт их, всё моё тело плачет по кровавым нитям, скальп не сдаётся, не отпускает, Галя тащит, попутно заехала ногою мне в копчик. Таз сейчас прорвёт мне кожу своими крыльями. Я метаюсь от неё волчком, но эта сука вцепилась намертво! Ничего не вижу, всё стремительно темнеет; только кожа говорит, что вокруг меня. Боль ясновидящая. Тварь кидает меня на батарею под окном, я чую, сейчас кулак врежется в моё лицо — нос уже заранее сломлен.

Наступила на горло. Так хоть не дышу.

— Я, блядь, тебя научу, как со старшими разговаривать.

— Ты старая проблядь…

— Что? Ха, сейчас по-другому заговоришь!

— Нет….

— Что нет, тебе понравится. Точно понравится.

Не слышу, но знаю: трещит по швам моя персиковая в крапинку ночнушка.

Бордовый монстр прямо надо мной.

Перед глазами темнеет сильнее, она исчезает.

Наверное, передумала.

Падает на четвереньки. Перед Петром. Узнала ботинки. Он носит кожу, коричневую. Корица. Сейчас бы булочку с корицей.

— Наташа не суйтесь, дайте пройти! Алиса!

— Что…

— В порядке…Сильно избита. Вам нужно лучше… Всё будет хорошо, мы вас…

— Ага…

***

Проспала день, два? Следы от капельниц. Ещё пара синячков для истории. Мне срочно нужен клей.

По углам глаз песок, еле их раскрыла. Тело ломит и болит. Никогда я так не получала. Наверное, это всё место действия виновато. Больница, город вокруг. Сама земля говорит: вставай и дерись. Красный кирпич.

Сижу, все крепко спят.

Не могу понять — как? Меня мучает мысль, с какой лёгкостью смогла Галина вбежать ко мне в туалет и раскрыть передо мной свои грязные объятья.

— ЖУКИ! Синие…зелёные….индиго…- неспокойный сон у Натальи.

Видимо, это её личные демоны. Бедные шизофреники, нет ни капли романтики в их болезни. Рак груди это чёрная звезда, сифилис-  болезнь Венеры; маниакально-депресивный все нежно кличут биполярочка, а за шизой стоят глаза с крысиными хвостами, гигантские насекомые и голос, что попеременно советует — сжечь всё и поесть фекалий.

— Алиса! — меня простонала? — Алиса, отойди от меня! Уйди: из-за тебя выползают жуки! Я спать не могу.

— Из-за меня?

— Я ведь не нарочно, мне любопытно было.

— В каком смысле?

— В синем!

Подхожу и сажусь на край её кровати. У неё тёплые тоненькие ручки, совершенно иссохшие. На вид ей нет и двадцати, по паспорту двадцать два, по рукам все сорок. Мама учила, что кисти рук это нечто больше, чем конечность, она сказала: это книга, если хочешь; не нужно быть цыганкой или знахаркой, чтоб уметь её читать. В ночи ощущаю прошлое на тыльной стороне, и будущее на внутренней. Становиться грустно. Как нас всех легко ломают страдания. Выдуманные тоже.

— Успокойся, Наташа, всё нормально! Мне позвать помощь?

— Нет, ты сама убери жуков…. Ты их наслала на меня! Ты!

— Зачем мне такое делать?

— Ммм… убери!

Нет, я не догоняю.

— Наташа, успокойся, мне не зачем тебя обижать!

— Есть….ммм…

Есть?

Вдруг, на секунду, я увидела тех самых жуков, что ползут по её телу. Такой насыщенный цвет, напоминает поле васильков.

Я помню, как дремала, а она рылась в тумбочке. Своей?

Сволочь!

— Ты взяла ключ! — встала над ней. Слышу, она дышит натужно, давится, — что, рот полон жуков?

— Ммм!

— Они уйдут, только скажи — это ты взяла мой ключ?

Кивает “нет”.

— Врёшь! Когда та тварь меня била, ты стояла за дверью, Пётр твоё имя назвал!

Всё ещё “нет”.

— Если не признаешься, они заползут тебе в задницу! Вот ты повертишься!

Заплакала. Не хотела, но надо. Ведь из-за неё тот монстр прилично меня отделал. А не приди Пётр…. Даже думать не хочу!

—  Сейчас синие васильковые жуки выползут изо рта, и ты должна воспользоваться моментом. Либо ты закричишь, разбудишь бригаду, но помощи не получишь. Множество огромных и проворных жуков заберутся в зад, будут бегать по твоему тракту и изорвут тебя в клочья на куски! Или! Ты расскажешь мне, что было, Наташа, ведь я помню, как ты копошилась у моей постели. Расскажешь — жуки исчезнут навсегда.

Видимо, боится Галины больше, чем своей тьмы, долго думает.

— Не бойся Гали, она тебе ничего не сделает.

В точку! Наташа сильно замотала головой. Местный авторитет, эта Галя.

— Все жуки переползут на Галю.

— Прааавда?

— Правда!

— Я у тебя рылась в тумбочке.

— Зачем.

— Хотелось. Нашла у тебя блестяшку.

— Заколка?

— Нет, железка, слиток пирамидкой.

— Ключ! — какая я умница, как хорошо спрятала. Но откуда мне было знать, что этот ключ рабочий? Я даже не была уверена в его реальности.

— Да, такой блестящий, я взяла. А потом из твоей тумбочки выбрались жуки, обычно на меня нападают только чёрные, а тут зелёные, а теперь синие, и я побежала, и столкнулась.

— С Галей.

— С Галей. Галя хотела забрать железку, но я не отдала. Сказала, больно будет, но я не испугалась, нет, и она сделала больно.

— Как?

— Рукой руку вывернула. Но я извертелась, сбежала. А утром, я после тебя идти должна, а Галя сказала, ей срочно надо.

— И ты открыла ей дверь?

— Да, — так она не со зла… дурочка, сама хотела уступить. Ох уж эти естественные нужды.

— Наташ, прости, что напугала. Больше ты никаких жуков не увидишь.

Радостный вздох. Зря я палку перегнула, воспользовалась её болезнью, но она бы по-другому не сказала. Наверное.

— А Полдень и Полночь уберёшь?

— Кого?

— Это две кошки, чёрная и белая. Они любят метить территорию и лакать мой чай.

— Ясно, а почему кошки тебе не нравятся?

— Это моя территория.

— Хорошо, — сработает ли? Как плацебо, как с жуками, — не будут больше к тебе приходить.

— И мебель на меня смотреть перестанет?

— Перестанет.

— О! Наконец-то смогу переодеваться!

— Рада за тебя.

— Бери, — вижу, её силуэт протягивает мне руку, в руке что-то знакомо поблёскивает. — Я наигралась.

***

Сколько теперь историй у меня на лице? Припухлости спали за пару ночей крепкого сна, остались лишь фонари, затмевающие мои естественные несовершенства. Пунцово-сиреневый благородно оттеняет белизну моей кожи.

Шрамы и синяки лучше пудры.

Мне было сказано сегодня отдыхать, никакой терапии, дан выходной.

Порисовала немного с Наташей, она показала мне своих мучителей. Рисовала жуков с десятью лапками, глаза на курьих ножках, двухголовых или слипшихся мух, которые жужжат ей на ухо “сожги себя сестра”, тех двух кошек и утку по имени Заморозк.

— Когда она приходит, мне холодно. Не хочу больше мёрзнуть. А чего ты ёрзаешь?

— Да насиделась, — на шершавом? Колюще-режущем? Ещё раз проверю рукой сиденье, что с ним не так?

Потом мы нарисовали ей дом мечты, чем-то отдалённо напоминающий раковину своими изгибами. Да, Пётр прав — как это строить?

Наташа ушла, а я сижу в читальне. Видимо, кто-то здесь поклонник Малевича: на стенах чёрный триптих, ещё несколько геометрических фигур и крестьяне, а также немного Кандинского напротив, между книжных стеллажей. Книги в основном детские либо беззубые — кроме Муму — так что, ничего дельного, кроме манифеста супрематизму и быть тут не может. Может, научусь чему у дедушки? Буду строить сложноподчинённые дома. Иллюзии в облицовке. Окна-двери-люки.

«Мы обеспечиваем себе право неотъемлемой собственности жизни и смерти.

И кладем это право в фундамент нашего творчества. Не имея этого права, мы не сможем покрыть крышей строящееся наше здание.»

Так, ну не зря взяла.

Хм.

«Именем Идеи Великого Искусства Академия простого грубого ремесла прикрыла свою вывеску. Обещая дать <звание> ученого гения творчества, выдает аттестаты ремесленников — портретистов, пейзажистов, жанристов.»

Так было, будет, что тут ещё, записки.

«В мировом строительстве лежит универсальная сила, творящая миллионы разных видов, претворяющая неустанно систему вида.

Сила, не имеющая профессионального ремесла, она одинаково знает, одинаково профессиональна для каждого вида и будущих видов; все системы ее создаются и развиваются.

Сила невидима, мы не знаем ее формы, не знаем ее разума, но видим ее знаки, изучаем систему знаков и познаем ее мудрость.

Много… систем возникло в природе, …, и возникают ежедневно новые формы нового строительства; в этом уже новом участвую я, человек, я строю и спорю и отбиваю первенство у природы в могуществе своего строения и его мудрости, я пожираю то, что создал.

Я нашел много несовершенного и не могу овладеть и быть на звездах. И я иду к этому, приспособляя себя к полету и большому пути.

Если мною руководят силы природы, то она должна была бы предугадать и создать меня таким, чтобы я был вездесущ; этого не было предусмотрено, я должен постигнуть <все сам> и быть там и тем, чем не наградила меня природа.
Для того, чтобы достигнуть своего совершенства, я разбился на многомиллионные специальности…»

Ух, ладно… Всё сам, ага…

«Меня очень интересует тот момент, когда разум поглотит все, увеличит себя наравне с миром. Предполагаю, что этот момент будет достижением его царства и что все распылится и будет двигаться не примитивным образом, как теперь, а более устойчивы<м> и разумны<м>

…

Через самоцели живописных цветовых масс готовлю сознание к восприятию пространства, чтобы легче было прорыть туннели господства [в пространстве].»

Что я прочла?

— Единственное, что меня с ним роднит, это похожая на его мазню цветная физиономия.

— Подлецу всё к лицу, — дрожь от макушки до кончиков пальцев! — Ну ты как?

— Мэлор!

— Он самый.

Приятная боль в лице — я улыбаюсь.

Боже? На месте ли зубы!? Утром были.

— Ты оптимистка? Рад, что в настроении.

— Не, я в порядке! Побаливает нос конечно.

— Дай посмотрю…

Какие горячие руки. Что может быть безупречней мужских кистей? Хорошо, что я в синяках — тело лучше запомнит его прикосновения.

— Да, Галина — бич нашего отделения. Надеюсь, что этот раз последний.

— Ох.

— Ничего, до свадьбы, как говориться, — нечестно говорить о «долго и счастливо» и так широко улыбаться! О, Малевич! Я влюблена? – Кстати, ты что-то шептала во сне, требовала от меня пиво. Его тебе я, конечно, не принёс, а вот домашний лимонад держи.

— О, серьёзно?

— Да, я работал одно время барменом. Стащил сифон.

— Смело! – все мои сосочки встали колом, я давно не пила ничегоо вкуснее. – И вкусно! Это клубника?

— Сироп, точно.

— Спасибо большое!

— Не за что, принцесса.

— Хах, да, я тут, хотела извиниться.

— За что же?

— Ну, что будто…

— Выдумала меня? Да ладно, забей, это было мило.

— Не знаю, но точно не хочу, быть умалишенной для тебя.

— Ты нормальная, я вижу, просто нуждаешься в помощи, — о да! — Синдром Алисы после двадцати обычно проходит, — мужчина из сна, мой спаситель! Ты единственный веришь в меня!

— О, как я этого жду! Не могу больше.

— Понимаю.

— Открывать глаза бывает страшно. И думать страшно. А если страшно, значит, точно переглючит. Насильно встаёшь с пустой головой, ищешь себе место, действие, чтобы занять голову. Даже изюм перебирала однажды часа два.

— Мы проведём с тобой терапию, и ты выйдешь отсюда здоровым новым человеком.

— Хорошо.

— Я тебе это обещаю, — пахнет правдой.

— Спасибо, Мэлор, — как мне объяснить ему и себе, что это тепло и спокойствие в объятьях мне знакомо и любимо? Не гадая на суженного и ряженного, увидела его заранее во сне? Не понимаю, где иллюзия, а где её нет.

— Мэлор, вы мне нужны — Пётр! Как не во время, — всё хорошо?
— Конечно.
— Хорошо, а как вы, моя дорогая?
— Гуд.
— Вам хорошо досталось. Хотите об этом поговорить?
— Ммм нет, — так покосился на мой лимонад.
— Хорошо, мы не будем вам мешать. А что это у вас?
— Кхм, это я принёс, что бы, так сказать, поднять настроение. Я всё понимаю, Пётр Павлович.

— Да. Пойдёмте.

Успеваю дёрнуть Мэлора за рукав.

— Прости, — ответом на мой шёпот стала улыбка.

А вот наш Пётр шептать не умеет, либо не считает нужным. Я слышу, что:

— Я говорил вам, не стоит заводить любимчиков.

О, мой ранг повышен!

***

— Одиннадцать — смелая цифра, — говорит игрок в красном халате.

— Может быть, но её нет в картах, — отвечает синий. — А вот десятка, туточки!

— Это потому, что она не игривая и у неё много забот. Колодец чистить надо.

Не удивлюсь, если её колодец полон киселя.

Тяжеловато слышать, их так много и долго. Хочу музыку. Столько дней без неё, настоящая пытка. Мысленно начинала миксовать свой стук сердца с шумами палаты.

Так сонливо. Нос всё ещё болит. Мне так меня жалко. Приехала лечиться, а получила ещё больше увечий. Кстати.

— Наташ!

— Я играю. Я вся в покере.

— Хорошо Наташ, я просто спрошу. А куда делась Галя?

— О! Её заперли в одиночке. Что бы не шалила.

— Так ей и надо! — женщина в зелёном с чувством бьёт короля тузом.

— Да, я тоже рада! Но, — Тамара прячет красивое лицо за веером карт. — Я бы ей такого не пожелала, страшно же!

— Что страшно? Посидеть в мягкой комнатке в рубашке смирительной? — я её никак не жалела.

— Тамара, не рассказывай ей, как одиночка выглядит. Пусть сама потом глянет, потом, как откроют, я покажу! Я иногда захожу туда, чтобы Полночь и Полдень там запереть. Они всю одиночку метят.

— Хорошо Наташ, договорились.

Я рада, что Галина получила по заслугам, но никак не могу этому порадоваться. Все мои мысли ушли в левый карман халата. Ключ. Он прожигает мой карман, зачем он мне нужен? Три грани. Треугольник. Масоны? Ха! Время теорий, безумных, как я, и мои друзья.

— Каре!

— Подстричь?

— Деньги давай!

— Ножницы сюда нельзя.

Сегодня очень темно, ветер завывает на танец на траве. Ключ стал неестественно горячим. Кажется, он пытается напомнить мне, зачем он в моём кармане.

Следуй за двойниками, да?

— Чего ты подскочила? — спрашивает Тамара.

— Да… бока отлежала.

Вглядываюсь в окно и понимаю: мне срочно нужно на улицу. Весь двор покрыл мрак, но одно единственное дерево, то самое, у которого стояла я-другая, подсвечено, словно уличным фонарём. Но фонаря то нет.

Нет. Нужно забыть. Ключ выбросить в унитаз. Он прожжёт трубы, те лопнут, и мы выплывем на кровати, как на лодке, через разбитое окно.

— Ах!

Как удобно. Мои мысли рождают случайности мне на помощь.

— Света нету!

Видимо, я не зря подскочила. Это всё дерево. Оно дотянулось своими корнями до нас и поглотило электроэнергию. Оно подпитывается моим светом.

— Всем спокойно! — светя на пациентов громко чеканила Вера Петровна. — Сейчас я включу аварийную станцию, спокойно! Оставайтесь в палатах!

— Алиса! Алиса, мне жутко.

— Я здесь, Наташ, возьми меня за руку.

Один укол страха, вызванный тьмой, и вот, кто-то прячется под кровать и воет, кто-то, надрываясь, вопит. Мы идём направо, интуитивно, идём к сестринской, поближе к рукам, ногам и спинам санитаров. С нами только двое: Александра, медсестра, убежала, и санитар, не помню имени. Помню, что спокойный. И здесь его сестра.

— Тамара! Всё нормально? – сестра прижалась к брату.

— Идём к ним, Алиса.

Улюлюканье не прекращается, Наташа висит на моей единственной и неповторимой руке. Перед глазами начинают бегать яркие, кислотные мушки. Спасибо, мать тьма!

— Ах, Алиса, кошка Полночь, облепилась мотыльками, она здесь! Она ластится о мои ноги.

— Её нет, помнишь? А мотыльки?

— Ругают меня матом и шуршат в волосах.

— Чувствуешь мою руку? Их там я не нашла.

— Да… А! Алиса!

— Чёрт! Кто носится здесь, в темноте! Ты не упала?

— Нет, об стенку ударилась.

— Об стенку…тебя бы ударить об стенку, слышишь ты! Бегунья!

— Мммммммооооооогэээээ

— Это не ответ!

— Так, прекратить всем! – как же сладко слышать мужской голос среди этого шабаша. —  Успокоиться! Или все будете привязаны к кровати до утра!

Тусклая лампа на батарейках заиграла в коридоре. Мы окружаем санитара и ругаемся, как те Наташины мотыльки в волосах. Тамара жмётся к брату сильнее.

— Я тоже обниму тебя! Я тоже обниму! – Псарова нашла себе нового хозяина.

— И я! Мне так не страшно!

— Хэй, отлипните! Отстаньте сказал! Я вас всех не выдержу!

В растерянности, Наташа дёргает меня за руку, намекая, что пора бы и нам присоединится к мега-объятью, как вдруг мы обе подпрыгнули от страха.

В дверь в конце коридора кто-то ломился. Звук заставил всех отлипнуть от санитара и подтолкнуть его вперёд, к неизведанному. Он единственный мужчина сегодня, ему и быть съеденным этим чудовищем.

— Эй! Прекрати! — он выставил лампу вперёд, нам стало лучше видно, как дверь под ударами монстра по ту сторону, начинает слетать с петель. Странные мычащие крики становятся всё громче, мне кажется, что слюна монстра просачивается сквозь дверь. Ключ всё ещё раскалён, и я чётко вижу, воображаю, как со всей силы втыкаю его в глаз этой твари! Я готова! Колени бьются друг о друга, но рука уверенно сжимает ключ! Наверняка, у меня уже готов ожог.

Наши крики оглушают нас самих, я не слышу, что ОНА говорит, но я слышу ужасный запах, смесь мочи, пота и застарелого кожного сала. Галя, привязанная к голому каркасу кровати, как заключённая, несущая за собой свою решётку, без штанов и белья, измученная, обезвоженная, похожая на раздутый труп, выбила дверь одиночки, прожгла каждого своим взглядом и упала, накрыв себя каркасом.

В момент её падения все успокоились. Не знаю, какие мысли роились в чужих головах, в моей была жалость и страх. Желала ли я ей этого? Наверное, желала и хуже. Хотела ли?

Хотела ли я использовать страдания Гали себе на руку? Нет.

Но это слишком удобно. Я провожу Наташу до койки. И спрячусь в тёмном коридоре. Открыла дверь — закрыла дверь. Всё просто.

Ключ всё ещё горит. А моя рука цела.

***

Я проводница в этом безумном поезде, но мне, ненадолго, нужно сойти. Дерево до сих пор сияет. И до сих пор под ним стою я.

— Эй! — мой крик глушит ветер, сегодня он наш царь и бог. — Что ты хочешь показать? Слышишь?

Ветви что, проходят сквозь неё?

— Эй, ответь! Кто ты?

Скользко, но я всегда крепко держалась на ногах, особенно, на адреналине. Фантом отвернулся, нагнулся, вошёл прямо в ствол дерева. Я в миллиметрах от неё, я протягиваю здоровую руку — рука проходит сквозь, и я чувствую влажную кору дерева.

Растворилась.

Исчезла.

— Ой, да что это всё значит! Что за хрень? Мне что, тоже раствориться? Ай!

Не я одна наэлектризована: дерево бьёт меня током. Этого мне и не хватало.

— Да может сразу мне обе руки отрубите! Грёбанная ель с грёбанным фантомом. Я ухожу! Что б я ещё раз поверила своей тени.

Хлынул дождь, придётся шлёпать по грязи назад. Как объясню свой вид персоналу? Хотя, им сейчас не до моего вида.

Оглушительный треск коры.

Жуткий звук пугает и заставляет пригнуться. Вдруг ветер вырвал ель? Но это не так. Я отчётливо вижу изменения.

— Это… вход? — в коре появилось небольшое треугольное отверстие, как раз для моего ключа.

— Интересно. Может, сёстры прячут там свои сиги? Пф, бред. Но попробовать стоит.

Конечно, ключ подходит. Кора смещается в сторону небольшой дверкой, открывая мне своё нутро.

— Ну что ж, итак слишком много правил нарушено. Ничего страшного, если я ещё и в дерево залезу. Вдруг там секретный детский бункер, чипсы и кока-кола? Всегда думай о хорошем, всегда о хорошем.

Внутри ствола затхлый воздух со вкусом плесени — самое то для моих лёгких. Ещё сыро и жарко. Не могу понять, откуда исходит тепло, из самой земли или стенок дерева? Оно будто дышит.

— Думай о хорошем, о хорошем думай.

По ногам ползают насекомые. Мило.

Дверь закрылась и вросла на место.

— Всё хорошо! Это даже логично! Я.. видела такое в одном сериале… где-то есть лестница! В сериале была. С охотником-убийцей.

Страшно громкий удар сотряс всё дерево, как я умудрилась устоять на ногах, не понятно.

— Откройте! Я передумала!

Гипс уже ломал стекло, сломает и трухлявый пень! Главное, колотить сильно. А боль, стерплю, не расклеюсь. Выбора нет.

Мой взгляд цепляется за вырезанных в стволе человечков. Всего их три, двое зачёркнуты. Что это значит?

Как странно трясётся земля! У меня бегут мурашки по телу, а может, это те самые насекомые, что уже залезли в мою обувь.

Кровь прилила к голове, лёгкие отказались раскрываться. Ноздри и верхнее нёбо нестерпимо щекочет – плесень? Мох? Господи, никто не услышит мой последний всхлип. Это не дерево, а гроб! И я сама его заколотила!

Меня всю выгнуло, невидимый массажист будто вправляет мне позвонки. Голова запрокинулась назад и пятки потянулись к ней. Я чувствую, что человеческим кольцом я поднимаюсь вверх. Парящее колесо — карта фортуны. Рот закрылся самостоятельно, сильно, с громким звуком. Недосчитаюсь я завтра зубов.

Если моё завтра случится.

Я вижу вверху синеву неба. Я мельчаю перед ним, я букашка. Маленькая древесная тля.

Дерево-аэротруба. Ствол удлинился, и пошли узоры по его коре, сияющие вены. Я больше не вишу на месте, моё тело легко поднимается вверх. Наконец, ветер вырвался из земли, через корни, я полетела вперёд по туннелю дерева. Вся ломанная и бездыханная. Я мчусь вверх! Если выживу — срублю под корень! Как я ещё жива? Сколько часов я задыхаюсь? Секунду? Нехватка воздуха всегда наполняет собой время сполна, как и любая другая боль.

Перед глазами больше ничего, кроме буйства синевы.

Пусть это дерево оживет, станет человеком и тогда я изобью его молотком! И своих двойников! И Петра Павловича, с его таблетками! И всех ближайших фармацевтов тоже покалечу!

Чёрт, из-за них я тону в небе!

***

КЛАЦ-КЛАЦ-КЛАЦ

— А! Моё тело… не болит? Круто! Видимо, я умерла, раз тут так темно и я ничего не чувствую… Божественная анестезия! Видимо, я передознулась, или анафилактический шок. Надеюсь, их накажут за меня. Ты отсидишь за меня, чёртов Пётр! Если, конечно, в подвале нет тайных печей, и они не сожгут моё тело.

Хммм. А ведь я рассчитывала стать призраком! Наверное, такая благодать просто так не даётся.

А вот, смотрите-ка, звезда!

Как будто я смотрю на неё сквозь воду. И ещё звезда, и ещё! Они зажигаются по одной, будто приветствуют меня. А ведь я обычный человек! Как приятно простой смертной получить привет от тысячи звёзд!

Странные раскаты музыки, внеземной, во всех смыслах, но очень знакомой, подхватывают меня. Реквием по мне или по всему сущему?

Глаза наконец привыкли, я вижу свои руки и вижу небо, но так и не могу рассмотреть: это моя кожа, или очередное созвездие?

Небо вокруг и подо мной, кажется, тоже. Но оно замёрзшее и, как бы острое. Я иду по осколку льда, а вокруг яркие туманности, переливаются иными красками. Как бесконечность умиротворяет. И как же в ней тесно! Она словно длинная узкая дорога, и пройти по ней можно, лишь сложившись втрое. Только вперёд и не развернуться.

— Это шёпот или клацанье?

КЛАЦ-КЛАЦ-КЛАЦ

Отчётливые звуки раздаются под ярким созвездием Нейлос.

— Откуда я это знаю? Я в звёздах полный ноль. А, точно. Мир раскрывает карты после смерти. Что ж, идём к нему. Хоть какая-то цель. А потом к Козерогу!
Надеюсь, под звёздами узнать все тайны мироздания. Кто точно построил пирамиды, куда делись майя, кто же написал мне ту записку в первом классе.

КЛАЦ-КЛАЦ-КЛАЦ

Идти так просто, когда ты мёртвая! Я космонавт на Луне, подпрыгиваю так легко и далеко! И дышать совсем не нужно. Приятно попрощаться со старой потребностью.

— Попрощаться… так сколько слёз принесёт мой полёт? Ха, наверное, нисколько! О, моё собственное дитя меня пугает! Как можно быть такой? Даже кошки о котятах больше заботятся! Ты доверяешь им свою боль, потому что, а кому ещё доверять? А они используют её против тебя. Это… это неправильно… нет… Сука! Нечестно! Я не хочу, чтобы она страдала… не хочу, чтобы она плакала…

Плакать тут тоже легче. Но никаких новых одеяний, даже гипс не сняли. Вот стой и утирайся одной рукой, своим халатом в ромбик. Мои слезы улетели от меня и их поглотила сверхновая. Не дай бог с моими слезами ей передастся моё уныние.

КЛАЦ-КЛАЦ-КЛАЦ

— Хорошо, теперь я мертва, теперь будет легче…

— Не мертва.

Громкое клацанье, непонятное на земле, раскрылось здесь мигом.

— Кто, кто это?

— Мой дружочек жив. Дружочек прилетел поздороваться.

Кое-как раскрыла уже опухшие глаза — бренность тела ещё давит — и не могу им поверить. Что странно, небо так меня не загнало в угол, нежели как огромный

— Богомол! О, я знаю, кто ты! Чёртов цветок! Видела тебя в интернете, — шмыгнув носом говорю гигантскому и прекрасному насекомому. Полупрозрачный, с дорожками звёзд на теле, с психоделикой на крыльях, он возвышался надо мной. Конусовидная голова-бутон, цветущий и увядающий в одно мгновение, лепестки разлетаются по вселенной; финики глаз, усики-рога, длинные и острые настолько, что царапают космос. Он весь острый и тонкий, как лист, на лапках множество шипов. Он зашевелил своими щупиками, затрещал, задвигал лапками, словно механическая игрушка.

— Не цветок. Ахернар, — показал на себя лапками. Теперь, лапка указывает на меня, — Мой дружочек! Не мертва, прилетела.

— Ладно, Ахернар, что я здесь…? Как мне вернуться? И кто ты? Пришелец?

— Разговор, потом назад. Я тихое устье бесконечной реки. Дружочек должна помочь! Ахернар поёт плохую песню.

— В чём? О чём плохая песня?

КЛАЦ-КЛАЦ-КЛАЦ

***

Мрак, мрак, мрак. Моя дорогая тьма.

Горизонт потерян в море.

Опускаясь на чёрную гладь, я чувствую животом дно. Пока есть шанс сбежать. Нутро, как компас, и оно указывает вниз. Как скоро я покину мелководье?

Или я заплыла достаточно далеко, чтобы потонуть?

Никакого шума вокруг, только моё дыхание и гребля рук.

Дно стало иллюзией — возможно, оно всё ещё подо мной, а может, подо мной бездна. Я плыву и разделяю собой небо и океан, я и есть горизонт. Я плыву и не могу остановиться — я плыву. Я создана для этого. В моей мягкой ночи нет звезд, только шершавое, бархатное небо. Я потерялась. Верх и низ не различаются, они бездонны. В темноте направления нет. Я утонула, возможно. Но я плыву.

Меня ослепляет маяк.

Я доплыла?

Где он?

Луч указывает место. Я должна нырнуть. В небо? Или это всё ещё вода? Не важно, я могу нырнуть, я ныряю. Что мешает мне больше: горящие лёгкие или давящий мрак, пока не понимаю. Но плыву.

Кажется, в толще воды виднеется звезда, а может, удильщик вышел на охоту.

Плыву и чувствую, как разрывается моя голова. Ничего больше не вижу. При этом знаю: ещё чуть-чуть.

Кажется, это белый песок. Мне не удаётся дотянуться. Звёзд появилось больше, хотя нет, это не настоящие звёзды, а звёздочки в мох глазах.

Не плыву, а колыхаюсь в панике. Ещё немного и умру.

Ещё чуть-чуть.

И всё повернулось вверх дном. 

*  *  *

— Мне не сложно носить тебя на руках, но будь осторожней! Чувствуешь, что падаешь в обморок — сразу ложись. У тебя и так рука сломана, ты избита, а падение на кафель переломы не лечит.

— Что? Я не специально.

— Понимаю, но пожалуйста! Будь аккуратнее, — люблю зелёный цвет, особенно, когда он заполоняет глаза. Какой у них глубокий оттенок!

Но!

Где я. Жива? Помню, танец во мраке с гигантским богомолом, скрип колец Мрачного Сатурна.

— Бого! …ты ж мой… Я вся мокрая!

— Так точно, — меня укутывает тот самый медбрат. Ради этого стоит биться головой и лежать в луже? Определённо. И что это в моей руке? — А теперь потрудись объяснить, как и зачем ты пробралась в душевую?

— Я? В душ? — Что-то определённо там есть.

— Да, ты. Может, кто-нибудь из дежурных забыл закрыть дверь. И мне сказали вчера вечером из-за бури отключилось электричество. Ладно. Как твоя голова? Сильно ударилась?

— Я… В общем, была мигрень, из-за мрака, и Гали, и вообще, — я умело лгу, всегда это у меня получалось неимоверно честно. Но вот в чём дело: а если это правда? Ведь как-то я в душе оказалась! Может, тонкими макаронинами просочилась через смеситель и заново собралась? Или окно? Нет, маловероятно. На окнах решётки. — И, кажется, я начала расти и прошла в темноте к душевым. Выломала дверь, как-то так.

— Ясно. Что это у тебя?

— Это? Это… ракушка? Неважно! Мэлор, это не моя вина! Эти таблетки какие-то неправильные, — он качает головой, я проворно проверяю карман. Фарфоровая гладь. – Они, знаешь, наоборот, стимулируют бред в моем голове. Снова тут ты.

— А, точно, я ведь твоя тульпа? Но, подожди, значит, меня никто не видит. Саш!

— Да?

— Видишь меня?

— К сожалению.

— Ха.

— О коллективных галлюцинациях слыхал?

— О групповых.

— Вот, как всегда, всё сводится к групповухе!

— Хорошо, извини. В любом случае, тебе следует быть ответственной, это твоё здоровье.

— Да я ведь не специально! Я ведь объясняю.

— И я тебе верю. Только ты сталкиваешься с этим не первый день. Растёшь? Сиди на месте, попроси помощи. Этого будет достаточно. Не обижайся. Ты можешь навредить себе, круша карточные домики.

***

— Саша! Идите сюда, я мельчаю!

— Беги быстрее в процедурку, пока ноги длинные!

— Саша, я тебя обожаю! — интересно, она различила слова? Я так их пропищала.

Часто, после экзаменов, тестов, я становилась такая слабая, подавленная, голова, как в тисках. И вот опять… я трясусь от страха.

Надо было попросить Александру взять меня на руки, коридор слишком огромен, мне час до процедурного идти.

— Ну, пошустрее, три ночи.

— Легко сказать!

— Шшш, не кричи.

— Такие великаны как ты, обычно меня не слышат.

— Ладно, давай помогу.

Люблю белые больничные лампы. Желтый свет кажется мне больно едким.

Два укола оставили во мне дыры с целые галактики, ведь я размером с изюминку, и вино течёт теперь рекой.

— Молодец Лиса, ты хорошо держишься. Как, отдохнула после вчерашнего?

— Ага.

— Видок у тебя конечно. Напуганная анорексичка, больше никак не назвать.

— Представляю.

— Подожди пока, через минут пятнадцать всё пройдёт. Полежи на кушетке пока, мне надо отойти.

— Ладно, — стена медленно приближается ко мне, я становлюсь собой. Немного полежу здесь, вернусь к себе и снова лягу… Так бы всю жизнь лежала! В идеале рядом с…

— Куришь?

— А? — от хриплого голоса мой рост чуть затормозился, и я предательски пискнула.

Чёрт!

Из-за ширмы появилась сама Галя лесбуха!

ОПЯТЬ ОНА.

— Нет…

Мне что, МАЛО? Мало этого ДЕРЬМА? ЕЩЁ? Почему ТЫ не в одиночке?

— Врёшь. Я видела, как ты пыхала.

— Ага, — корни волос одеревенели, стали иглами дикобраза, и по лбу бежит пот.

— О, ещё бы, — протянула мне пачку беломора. Взять? Не могу их курить. Но вдруг Галя отделает меня в мясо? Опять. Надо Сашу позвать…

— Сейчас… мы в больнице.

— Не больница, а стационар, знать надо. Не хочешь, как хочешь, я одна. А ты молодец, сильно мне вмазала, я таких уважаю, а то, думала, ты клуша!

Голова ходит ходуном, но я лучше целая поползу в палату, чем избитая. Или заколоть её моим гигантским волосом-иглой?

— Мне уже пора…

— Да не ссы. У меня настроя нет.  Мне тебе кой-что рассказать надо.

Какой же мерзкий запах. Что это? Её табак или её тело? Наверное, и то, и то. Сало и табак. Кожа, смазанная никотином. Фу.

— Погода сегодня хорошая, аж охота погулять. Пошли пройдёмся.

— Ну, не уверена, что у нас выйдет выйти…

— Ну да. Всегда забываю. Я-то раз десять отсюда сбегала. Так им это надоело, они и выперли меня отсюда. Сказали, приходи раз в месяц за дозой, за таблетками то бишь, мы тебе помогли как смогли, больше буянить не будешь. Здесь, то бишь.

— А почему — может, убила? — вы тогда снова здесь?

— Нравится мне, что ты ко мне на “вы”, эти черти, как только не зовут.

— Персонал или пациенты? — нахрена я поддержала разговор?

— П-пёзды. Все они.

— Ага.

Я большая, могу сбежать, но мне даже не сесть. Сигаретный дым гуляет под потолком, и я чувствую, что её рука вьёт мой локон.

Нет!

— Да не ссы. Волосы у тебя красивые. Длинные, — острые! Знай это Галя, не тронь меня….

— Ага. Мне лучше, я… — Не хочу здесь быть… Вдруг, она проберётся ко мне ночью? Пусть попробует… обнять дикобраза!

— Вот и у меня тоже были длинные, но не такие как твои. Хотя… Я маленькая была, уже не помню. Это в колонии меня уже под ноль, и я такая теперь всегда. Из колонии я тоже сбегала.

— Значит, много где сидели? — она удушит меня подушкой и будет делать всё, что захочет, она ведь лесбуха, а соседки ей ещё и помогут, это ведь весело! Весело.

— Да, и сбегала много. Но сама вернулась только сюда. Идти-то мне некуда.

— Это печально, — но мне плевать, я тебя боюсь! Сидишь рядом со мной, хищник с жертвой. Наслаждаешься?

— Не знаю, я не жалуюсь. Не ссы, сейчас отпущу. Я только скажу тебе кой-чо.

— Что? — отстанет от меня! Наконец!

— Про Петьку твоего.

— Про Петра?

— Да.

— А что с ним?

— Сука он редкостный.

— Ох, правда?

— Двоих с ума свёл. Ты третья будешь.

* * *

— Аля, ты совсем не умеешь играть в дурака с подвыпердом!

— Простите, не мой конёк.

— Ничего, я не злюсь. Я пью таблетки.

Святая правда.

А вот я больше нет.

Путешествие к космическому богомолу научило меня паре фокусов. Фокус первый — экологически годная утилизация негодных вещей, попусту мусора, в чёрную дыру. Главное, чтоб никто не увидел, как на моей ладошке растворяются предметы.

Видимо, чёрная дыра — это что-то вроде холодильника или шкафа. Потому как — фокус второй — я еле-еле смогла достать оттуда банку пива. Странного межгалактического пива со стрёмным названием «Ухо отшельника».  На вкус неплохо.

Семёновна ушла к более опытным игрокам, я пока что одна. Аура мигрени не витает в воздухе, таблетки проглотила чёрная дыра, и — Мэлор! Весь вечер мы проиграли в карты. На что только не играли. А ведь я здесь не за этим! Я обязана исковеркать реальность так, чтобы Ахернар запел лучше, чем сейчас. Об этом уже начат куплет, как я поняла.

Иногда я слышу эту мелодию из раковины, лежавшей на дне того света.

— Расскажешь кому, так только лоботомии и добьёшься.

Может, именно этого я и добилась?

Из-за слабости моей сущности уже несколько лет страдаю, блуждаю в лесах ворса ковра или ломаю стены мизинцем. Но я всегда точно знала, что все мои трансформации нереальны. А сейчас пью пиво из космоса. Конечно, проверить просто.

Тоскливо.

Тоскую по дому. По своему письменному столу и играм. По маме и ее занудству. Даже кофе здесь не выпьешь. И тоскую по своим снам с причудливыми, но безопасными сюжетами. Так хочу вернуться.

— Алиса привет, —  Александра показалась в проёме, прячу пиво за спиной. — Я забыла тебе сказать: Пётр Павлович приехал к тебе.

— Что? — ну вот сейчас?

— Да, у него свободный график. В принципе, как такового графика нет, он просто приезжает, когда считает нужным. Врач, одним словом.

— Ясно.

Значит допрос, окей.

— Пойдём.

— Да, я готова.

Шагая по коридору, чувствую себя заключённой, что, отчасти, правда.  Я лишь должна поговорить с ним, как и на других наших сеансах. То, что я предыдущие плохо помню, — это меня не пугает. Не пугает. Не пугает, я вовсе не боюсь! И боли не боюсь, не боюсь ли я боли? Нет, лучше гипноз, чем разговор с ним. Просто гипноз, гипноз — это безопасно. От него ещё никто не умирал. Ну, может только те два человечка, нарисованных в дереве. Что там говорила Галина? Третья я, да? Снова над дверью загорится красным надпись: «Осторожно! Идёт гипноз!», и я на время потеряю контроль над собой, в последнее время, у меня это хорошо получается. Он этим не пользуется — там же камеры. Они там точно есть? В любом случае, в первый раз же всё обошлось! И во второй. Правда, мигрени зачастили.

А почему… почему раньше ни один врач не мог усыпить меня, а Пётр смог?

А не стимулировал ли Пётр лекарствами мои выпады из нормальности?

А зачем?

***

— Итак, Алиса. Как ты себя чувствуешь в целом?

— В целом цельно.

— Хорошо, хорошо. — смотрит отчёт по мне, видит, что я пай-девочка. Это его не радует. Ему нужно безумие чистой воды.

— Так что вы делали пару дней назад в душевой?

Чёрт!

— Я… Знаете, ваше лечение никуда не годится! Вам нужно сменить мой курс, потому что таблетки, что мне даёте, вызывают у меня мигрени чаще, чем переводные экзамены в универе! А вы знаете, что у меня бывает, когда болит голова. В общем, голова у меня вчера болела, да. Ну и глюк за глюком, дверь с петель. Хотя не уверена, что это была я, вон, Галина любит выбивать двери.

— Ясно. Не нужно так расстраиваться — мы подобрали вам отличное средство, но — о, а ты то обо мне заботишься, старая сволочь? — оно, к сожалению, накопительное, и учащение приступов головной боли, совершенно нормальная реакция. За месяц принятия медикаментов всё улучшиться, обещаю. Так что, я даже увеличу вам дозу. Хорошо, что в моём кабинете есть всё — это правда, даже препарат мозга есть, — вот, выпейте.

Нет. О нет, он специально?

— У меня нет воды же.

— Сейчас.

Благо его кувшин опустел! Пока он вышел, нужно действовать —отправляйтесь тупые таблетки парить в вакуум!

В сжатом кулаке в ответ появляются новые: в кульке с надписью «съешь меня» лежит шарообразная пилюля, склизкая и влажная, упругая и с серебристым диском будто из серебренной фольги. В центре этого диска чёрная глубина, словно идеально-круглое озеро. Не люблю это чувство, когда слово просится на язык, а ты никак его не поймаешь. Что за пилюля? Когда-то я такую же видела. Или вижу подобные каждый день?  Глупое чувство. Я быстро засунула пилюлю в рот, прям съела резиновый попрыгунчик из автомата. Тут и вода не поможет. Необъяснимо, но факт — лсд с того света я доверяю больше, нежели отечественному.

— Вот, держите, запейте.

— Спасибо.

— “А” пожалуйста.

Открываю во всю свою пасть.

— Не хмурьтесь так, вам нужна была встряска.

-Типа выйти из зоны комфорта?

-Навроде того. Всё, что мы делаем, на ваше благо, не забывайте. Начнём?

— Да, — мразота.

— Отлично, — сел напротив меня, упёрся взглядом. Какие же светлые глаза у него, он как слепец, бродит в тумане. — Я хочу, чтобы вы, Алиса, удобно устроились и расслабились. Сядьте, положите руки на бедра и смотрите на них.

— На руки?

— Не перебивайте, это ведь не впервые для вас. Внимательно наблюдайте за руками, расслабьтесь, не напрягайтесь. Следите за тем, что происходит сейчас. Явления, которые вы наблюдаете, происходят все время, когда вы расслабляетесь, только раньше вы их не замечали. Я сообщу вам, когда они произойдут, — как монотонно он произносит это, о боже… я цепенею, но не засыпаю, как при прошлом сеансе…Ясность со мной. — Сосредоточьтесь на всех своих ощущениях. Вы один пульсирующий нерв, вы — само чувство и должны как можно более точно запомнить каждое дуновение воздуха, каждую пылинку, что садится к вам на кожу. Какими бы ни были эти явления, запомните их. А теперь, — он сам напрягся всем телом. Видно, влезать в чужую голову ему уже тяжеловато. — Не отрывайте взгляда от своей левой руки. Она неподвижна и спокойна. Пока она остается на своем месте, но в ней уже есть едва ощутимые движения, вы не чувствуете их, это нормально, но смотрите на руку не отрываясь. Постарайтесь уловить момент, когда движения станут более ощутимыми.

Я вижу свои руки чётче, но, так же замечаю каждое его движение. Открыл сервант, выдвинул ящик. Поставил на стол странный забавный прибор, как из старых фантастических фильмов с датчиками. Ага, будет следить за моей мозговой активностью? А раньше надеть нельзя было?

Стоп, ведь на мониторе аппарата карта области.

— Посмотрите: сгибается и приподнимается ваш средний палец. Сгибается указательный, — это он мне моей же рукой фак собирается показать? — Вы чувствуете легкость, ваша рука становится все легче и легче. Она поднимается. Медленно, легко, ваша рука поднимается. Смотрите на руку. Она легко поднимается. Вы видите, как она становится все легче и легче. Она становится всепроникающим светом. Вашей кисти законы физики не помеха: воображение, вот ваша сила. Исказите своё тело, — как он это делает? Монотонный маг. Моя рука распространяется по комнате тусклым лучом… — Одновременно с этим вы чувствуете усталость в глазах, вас клонит в сон. Вам хочется спать все больше и больше. Вглядитесь в свет. Поднимите свою кисть к лицу и рассмотрите её такой. Этот свет — ваша сущность, — отдам ему должное, он — отличный гипнотизёр…- Это вы вся целиком. А теперь присмотритесь, как другой свет, извне, тянется к вам, а вы к нему. Вот она, связь с Нилом.

Я трясусь, колочусь помехой; Пётр покрылся испариной, трясётся его зрачок, отражая меня; колышутся электровышки как колосья на ветру. Я всё выше, легче…

— Ни с места! Слушайте меня внимательно, если не хотите исходить слюной всю оставшуюся жизнь. Вы сейчас — растворяетесь. Ваш череп расколот и все мысли, чувства, память — информация — колеблются, как водоросли на дне. Если ты сейчас поддашься течению, твою личность я сюда не верну! Так, сейчас, будет больно: вернём тебя на землю.

ПА-ДЕ-НИ-ЕЕЕ.

Мой мозг пал на дно коробки с грозовых туч. АХ! Господи, как же жжёт мою вену! Что, что ты колешь мне?! Боже, боже, разъедает, сука! Ах! Горючее, чувствую всю сеть. Что за кислота? Меня уже тошнит, и голова… раскалывается… Это трясёт меня, или начинается землетрясение?

— Напрягись, узнай, как направить течение Нила в одну точку, пусть бесконечная река станет мелким озером! Сделай это! И покажи, где, сейчас!

Кожа волной отреклась от меня от кончиков пальцев; макушка открыта, без хруста костей не обошлось. Мои мышцы, как кирпичи, а между ними хрупкие ветки. Но дышу; ращу жабры.

— Да, да!  Так лучше, но сосредоточься — криви измерение ровнее. Нил должен оказаться в одной точке. Небольшой разряд должен помочь…

Что…

ЧТО?!

Ток?!

Ещё и ТОК?!

Нет, нет, нет, чёрт, чёрт,чёрт, чёрт… ЧЁРТ! В виски?! Что за лоботомиияяя… Хватит, хватит, хватит, СТОП!

СТОП!

СТОП!

СТОП!

И небольшого разряда слишком много…мне.… Как же мне теперь ДЫШАТЬ?! Чёрт тебя дери, гондон! Себя током шандарахни, сволочь!

Мои позззззззвонкииии!

Очнусь, просто порву!

А-А-А-А-А! НЕ-Е-Е-Е-Е-ЕТ!

Почему в молчании ТАК БОЛЬНО?

— Ну вот, теперь всё идёт намного лучше. Так, давай Алиса, постарайся, ты ведь хочешь отсюда выйти здоровой? Не знаю, возможно ещё три-четыре сеанса ты способна выдержать, — серьёзно?! Я УМРУ?! — Снова искать проводника, подделывать бумажки. Нет Алиса, ты уж постарайся.
Я превращу тебя в грёбанный свет, старик!
—  Я слышу тебя.
Я КРИЧУ! Наконец-то!

Моя раковина!

Пётр застыл, зациклился нервный тик у века, вдох так и не начался – его будто поставили на паузу. А та самая ракушка, найденная в космосе, растёт, тоннели завитков вылезли из моего кармана, и меня накрывает её устье. По розовому фарфору я съезжаю как по трубе в аквапарке. Я наутилус, я прячусь от хищников в домике.

Света нет, только мягкий персиковый сумрак. Привязанная к стулу, я опускаюсь на поверхность. Здесь шумно. Слышу Песнь. Вода здесь плещется и переливается перламутром. Тени волн отражаются на лицах. На моём лице. На его лице.

Чёрный Человек.

Поправил запонки.

Ток больше не бьет в гонг моей головы.

— Теперь я поняла, от чего свихнулась… — я отдышалась, расслабилась. По эту сторону нет синяков и ран, есть только шрамы. — Ты тот самый. Явился только сейчас? Значит, провидению не жаль своих маяков?

— Жалости нет.

Меня страшит его холодность. Но есть в нём и что-то тёплое. Возможно, дело в его янтарных, с тонкой оправой, солнцезащитных очках.

— Пилюля не даст размягчиться мозгам. Мы следим за этим.

— Ты Чёрный человек?

— Я помощник. Отпусти себя, слейся с рекой и дай ей нужное направление. Я помогу справиться с волнами.

— Но зачем? Не легче просто кокнуть Петра?

— Смерть не решение, наоборот, у него появится больше шансов на совершение своего плана.

— Поэтому мы позволим?

— Слейся с рекой, приди к ней раньше. Скоро я свяжусь с тобой.

— Что….

— Очнитесь, Алиса! Придите в себя!

— Да… Всё хорошо? — я снова в каморке.

— Отлично, золотце! — Пётр не постеснялся и поцеловал меня в лоб. Фу.  —  Это последний сеанс гипноза, всё прошло просто прекрасно!

— Хорошо… значит, я теперь здорова?

— О нет, Алиса, простите меня. Одна правда на сегодня: вы никогда не выздоровеете.

— Что?

— Ваше состояние будет ухудшаться и ухудшаться, вы забудете себя, близких, даже как есть и пить. В конце концов вы станете овощем, но мы о вас позаботимся!

— Что, что вы делаете?! — я никак не могу выбраться, я связана, а в его руке шприц!

Носик ампулы крошится в его руках, а Пётр только радуется.

— Нет, не смейте!

— Один укол, вы просто проспитесь! А завтра будет новый день, вы забудете мои слова и продолжите мечтать о счастливым будущем! Которое невозможно, конечно. Очень грустно, малютка, очень, но, что поделать.

По вене побежал холодный поток, всё, что я успела разглядеть, это как Пётр порезал себе руку, а из окна на меня смотрел Чёрный Человек.

***

Моя спина.

Моя бедная, несчастная спина. Что с тобой, моя опора?

Я открыла глаза, но до сих пор вокруг мрак.

Моя кожа спины, рук и ног, превратилась в поле сражение шахмат. Что-то делит меня на клеточки. Хотя, скорее это не шахматы, а сапёр. Проволока! Проволока ужасно въедается в кожу, проходит сквозь неё. Я больше не могу лежать.

Но встать я тоже не могу.

— Я что, связана?

Рука в гипсе примотана крепче, остальные конечности тоже не подвластны.

Мрак, мрак, мрак. Я сильно замёрзла, но мало обращаю на это, благодаря режущей боли. Попытки перенести вес на другую часть туловища помогают плохо.

Не дышу. Сердце? Сердце, не стучи. Мрак сгущается в силуэты, которые можно потрогать. Но не надо. Могут ли клыки быть чёрными, как ночь? Наверное, когда впиваются в мясо. В моё мясо. Боль в спине ушла на второй план, я всем своим телом пытаюсь ощутить силуэты во тьме. Есть ли здесь кто-то?

Боже, как страшно.

Кровать подо мной заскрипела. Я не могу остановить эту тряску.

Кровать — это западня. Знала, догадывалась, но не верила. Ты думаешь, что она мягкая и тёплая, но нет, на самом деле она жёсткая и холодная. За что, кровать? Скольких ты уже пытала? Сколько снов и покоя ты отобрала? Кровать, ты только обещаешь быть нежной!

Моё сбитое дыхание отражается от стен, я совсем одна. Никто мне не поможет, а себе помочь я не в состоянии. Может, отгрызть себе язык? Так жутко здесь, так темно и холодно! Это ведь не больно? Если раскрыть рот по-настоящему широко, и со всей силы клацнуть зубами – у меня получится?

На счёт три!

Ноль запятая один.

Ноль запятая два.

Ноль запятая три.

Ах? Что я чую.

Кто-то курит. Кто-то курит, а я лежу голая на голой кровати, распятая и униженная. Голова гудит. А кто-то курит во мраке.

-Кто здесь? Где я? Кто-нибудь…

Мой голос как писк крысы в холодном подвале. Его никто не услышит, а если услышит, то какая разница?

Мне есть разница!

— ПОЖАЛУЙСТА!

— Всё будет хорошо.

В углу одиночки, этой проссаной комнаты, валяются мои вещи. На халате лежит ракушка и из неё, словно из прожектора, вырывается свет. Как голограмма, Чёрный Человек висит в потоке этого света. Но дым его сигареты проник в комнату. Я даже благодарна: на пол мочилось столько людей, что запах впитался, и ничем, кроме никотина, его не перебить. Хотя, мои глаза всё равно слезятся.

А может быть, я плачу. Только легче не становится.

— Тебя выпустят. Скоро.

—  Какая разница?! Ты его слышал? Я обречена! Я потеряю рассудок и останусь здесь, как Женя… Меня привяжут к батарее, и я отожгу на ней задницу, а потом умру от сепсиса… Или хуже! Доживу до старости! Представляешь? Здесь! Всю жизнь!

— Не будет этого. Всё хорошо. Слушай волны. Скоро эта дверь откроется.

Силуэт ЧЧ не пропал, но всю одиночку заполнили тени волн и музыка! Прекрасная музыка.

Двое девушек в белом спустились с потолка. Я видела их давным-давно во сне, а Женю и наяву. Я рада им. От девушек пахнет персиковым цветом, они прозрачные и фарфоровые, как куклы.

— Не бойссся нассс!

— Не бойссся!

В их руках по венку из васильков. Ароматные цветы окутывают меня свежестью, мне становится легче дышать.

Я чувствую, что проволока сделала своё дело, и на мне тихо и медленно появляются шрамы, и я покоряюсь волнам, бризу, который приносит с собой дрёму. Боль не уходит. К ней присоединяется тяжёлый пустой сон.

***

— Ох, я такого не ожидал.

— Пётр Павлович переборщил! На девушку недавно напали, и это видели все, а его порезанная рука как доказательство не катит!

— Ну вы же понимаете…. О, Алиса моя, вы пришли в себя! — доктор-бульдог?

— Как я рада вас видеть!

— Конечно-конечно, сейчас мы вас освободим. Мэлор, Саша, помогите ей.

Как раньше мои ноги ходили? Я не помню, но я так счастлива! Мне даже только чуть-чуть стыдно перед Мэлором.

— Сколько я здесь пролежала?

— Пётр Павлович взял две смены подряд, так что…

Два? Нет, полтора суток? Ясно, почему я не могу контролировать свои мышцы. Ещё немного, и я вся расстрясусь. Я уже не могу дышать, потому что плач из обычного нытья перешёл в истерический. Мэлор и Саша заботливы, одевают меня…. В конце концов, Мэлор берёт меня на руки и несёт в палату.

— Я думала, думала, такого больше не делают.

— Ну… бывает. Забудь это. С тобой такого не должно было случиться.

Меня укутали, мне принесли ужин. Не легче. Доктор-бульдог обещал разобраться. Не легче.

— Мы разберёмся. 

**** 

Наверное, я теперь никогда не усну. Только если со светом. Только если на полу. Даже сидя на кровати, с более-менее удобным матрасом, я чувствую себя скованно. Но теперь, у меня с ЧЧ есть связь по рации, поэтому, я могу не спать хоть всю ночь. Ракушка всё ещё лежит в моём кармане. Я ухожу ночью в комнату отдыха вместе с одеялом, и так сижу в норке на диване. Дивану я доверяю больше, он свой парень.

Я должна дождаться своего связного — Чёрного Человека. Он, видимо, сейчас не хочет говорить, сидит, читает на берегу газетку, или какой пустой роман. А трубка валяется включённой на песке и передаёт мне всплески: “Труд не является совершенством человеческой жизни, которая по существу ленива. Я хочу сделать лень не матерью пороков, а матерью совершенства.”

Согласна чувак, согласна.

Пётр уверен, что стёр мне память. Обвинил меня в нападении.

Я столько говорила ему, делилась, а он меня — током. Закрыл в одиночке! Теперь я поняла Галю.

Могу ли я реально порезать Петра? Ведь я уже наказана.

Знаю, он скоро снарядится в путь. Мне как-то нужно выбраться, добраться до места раньше него. Но я-то знаю точно, куда излилась река, а он вот нет! Ладога — это всё, что показал его монитор.

Можно, конечно, было сконцентрировать реку в Сингапуре, давно хочу там побывать, но попасть туда проблематично.

Молюсь теперь на эти пилюли из космоса — ни одно лекарство так ещё не помогало! Боль от тока уже забыта, стёрта, тело как будто и не страдало; голова — лёгкая, дремота — сладкая, а со мной такое редкость, я ценю потуги друзей с той стороны.

Пока я в палате, не все ещё уснули, верчусь. В окно барабанит дождь. Матрас бугорками напоминает мне, кто здесь хозяин, но звук дождя успокаивает, в стуке мне слышен совет: отдыхай. Такое чувство, что я персонаж в компьютерной игре, и, открыв глаза я начну новую главу. Нет, не сегодня. Накрою голову одеялом, и неважно, кому оно принадлежало до меня! Сжимать веки крепко-крепко мне нельзя: однажды перед экзаменом пробовала, но красные мушки спровоцировали кислотный трип. Что за проклятое, слабое тело.

Сильный храп вдруг исчез, странно. А я так привыкла к нему.

У меня такое чувство, что дождь звучит наоборот.

Надо проверить.

Не хочу.… не буду! А то снова начнётся ересь, лучше спать, спать.

— Аах!!! Боже! — резкая прохлада, я лишилась и одеяла, и дара речи.

— Наконец, я у-за-м-жи-ру-ву заново и всё придёт в норму! — стриженная длинноволосая с тату на лице и без носа, одновременно худая и толстая, одновременно прекрасная и напугавшая меня, сука, до смерти!

— Лия!? Что с тобой?!

— Всё в порядке, она вся собранная, — это первое мое говорящее отражение, за всё время, что я… И я здесь? И он? Почему?

— Всё нормально, — Мэлор! Откуда?! – Всё нормально.

— В темном парке лунной ночью — их трое, но в голове звучит хор голосов. Звук прошёл прямо в мозг, даже не задев мои уши. Нависшая троица похожа на дождь — обдаёт свежим холодом и одновременно делится теплом. Их глаза сияют с каждой секундой сильнее.

— Ааа! Исчезли… Ай!

— А ну спи давай! — стерва, кинула в меня подушку, — и без тебя голосов хватает. И подушку верни. Пожалуйста.

* * *

Люди правда получают наслаждение от еды? Я редко понимаю вкус.

Сегодня я беру пример с уток: мой паёк пролетает по пищеводу с огромной скоростью. Сейчас мне не до наслаждения, к чёрту сервелат! Мой Мэлор вышел на смену.

Мне редко удавалось с ним пересечься за время пребывания здесь, но Мэлору было достаточно раза два мне улыбнуться, чтобы влюбить в себя. Такая, немного кривая улыбка.

Столько доказательств, что Мэлор реален в моей вселенной: его тень, личная кружка, ссора со старшей.

И одно недоразумение. Одного достаточно?

Мэлор разговаривает с Лией.

Забавно, но это первый раз, когда я вижу человека рядом с Лией.

Почему же я раньше никак не отмечала эту странность?

— Всё нормально, – Какой он странный. Мэлор весь покрыт испариной, бледный, словно труп.

— Снова это будет повторяться снова и снова…

— Что? Всё нормально.

— Привет Лия, — встрять в бесполезный разговор достаточно культурно, — доброе утро Мэлор!

— Что? Всё нормально.

— Что?

— О… доброе утро, принцесса! Больше ничего не ломала? — что его могло так напугать? Его зрачки дёргаются, как будто в них барабанят изнутри.

— Нет, берегу ваши нервы.

— Чудно! Что ж… Мне нужно заняться делами и, во-первых, встань с земли.

— Что? — я не поняла. — Мне кажется, ты его сломала, Лия.

— Я всех ломаю. Такова учесть путешественницы.

— Знаешь…

— Нет, ты знаешь. Отойдём в уголок, к окну.

— Ладно. Всё это не очень смешно.

— Я давно забыла, что такое юмор. И это притом, что в это время я веду стендапы.

— Ясно.

— Да. Ты ясно видишь. Всегда так было ясно?

— Прости? Я обидела тебя?

— Нет, нет это…из-за перевозбуждения. Я вся готова к сегодняшней ночи.

Так. Я должна спросить.

— Это как-то связано с тем медбратом?

— Он не важен мне, а тебе?

— Есть чуть-чуть.

— Помнишь, ту историю, рассказанную за сигаретами?

— Такое сложно выбросить из головы.

— Знаю. Я спрошу тебя, — её руки цепкие, как у мертвеца! Что за слёзы? В них будто призма, рассевающая свет. О, боги, как я ещё жива?

—  Ты спасёшь меня?

— Я попытаюсь… Я не..не..не знаю как! Человек в чёрном, он говорил со мной! — кошачий глаз — трупный глаз. Но сколько жизни в радуге! — Говорил, и о тебе говорил, но не объяснил толком ничего! Я лишь знаю, что сегодня в полночь, он вчера, с-с-сказа-а-а-л Л-л-ия! Лия, ты с-с-слишком с-сильно с-схватила! Ах! Сука!

— Прости. Меня слишком много.

— У меня всего одна рука цела!

— Да. Она тебе пригодиться.

— С этим не поспоришь.

— Не злись… Прошу… я так устала…меня много! Понимаешь, МНОГО! И все здесь, именно тут, в одной точке! Я разрываю себя сама! Всех своих близких прикончила…. Туча крыс бегут по трубе, по спинам друг друга…. К выходу? А выхода не может быть, когда ты давишь сам себя… к земле, и не сдвинуться с места… Я счастлива и одновременно больна в секунду… взаимоисключаю каждую свою частицу!

— Тише…тише, мы всё решим! Главное мы вместе!

— А-а-а-а!

— Я помогу, постараюсь!

— Вместе! Отвратительное слово… Не обижайся… Это не про тебя, а про меня, и меня, и меня…

— Снова тебя.

— Да…. Я так ждала тебя! — я не могу положить голову к ней на плечо, мешает ещё одна голова. Никто ещё не обнимал меня так сильно! Тепло миллиона сердец. Но сколько трупных пятен на сердце. Не посмею её оттолкнуть, просто поплачу, тихо потерплю мурашки. Не вздохну. Запах аммиака…. Как лето в морге.

— Не волнуйся Лия. Никто не может так долго страдать, и, тем более, в такой концентрации! Сегодня всё решится, я тебя раздроблю.

***

Я слушаю прошлое, надеюсь, расслышу совет ЧЧ. Ведь до полуночи три часа, а я так и не решила, как бы мне сегодня сбежать. Ох, вот, из ракушки раздаётся голос юного Мэлора! Сбегал с уроков, учился игре на гитаре, пел Летова. Прелесть. Прелесть с пелёнок.

— Алиса, прислушайся к волне.

— Что?

—  Алиса, у меня к тебе дело.

Свежий персик выпал из моих рук, только откусила. Зря только замаралась соком.

— А у меня к тебе! Как мне выбраться на воздух? И как помочь Лие? Ответь мне, пожалуйста.

— Сейчас, я хочу предложить.

— И что же?

— Сделку.

—  Но мне казалось, всё ясным… останови старика и…

— Выполни своё предназначение. И выполняй его на протяжении всей своей минуты, пока не вернёшься домой.

— То есть, пока я в больнице?

—  Ты всегда будешь в больнице.

— Но ты ведь говорил другое!

— Тихое устье реки не делится секретами с каждым. Каждый, кто слышит, нужен, а если нужен, то его не отпустят. Пока он не вернётся домой. В поток.

— То есть… меня выжмут до смерти?

— Да.

— Чёртов Пётр знал… Даже не пожалел меня. Но за что?

— Что бы не пропадать без дела.

— Это… несправедливо… Чёрт! Слышишь?

— Поэтому столкни Петра в омут; здесь, он потеряет рассудок. И ни один Пётр не сможет отравить поток. Безумие затронет все его реки.

— Так, а разве Архенар не …

— Ахернар сожрёт его, сотрёт, иссушит повсеместно. А ты останешься проводником. Твой разум перенасытится потоком окончательно, и ты потеряешь своё сегодня и завтра, — голой ступнёй раздавила персик. Мякоть между пальцами. Это вся моя надежда. —  Останется лишь в-н-и-с-чт-ёо. Чужие воспоминания, чужое будущие по капле впитается в мозг, как в губку. И своей жизни ты лишишься.

— Я не хочу этого.

— И этого не будет. Не плачь. Утри слёзы и делай, что я скажу.

— Нет. Просто нет, слышишь? Ты и твой мутант можете идти нахрен. Это вы всесильные, я обычный человек, и я хочу обычной жизни. Со своей Лией также разбирайтесь сами, мне эти трупы не нужны. Я разобью эту чёртову раковину и позвоню родителям, они поверят мне, поверят, что здесь мне несладко, вызолят меня. А вся эта супернатуральная проблема… Вы можете решить без меня.

— Не можем, иначе не позвали бы тебя.

— Ищите себе кого-нибудь другого!

— Закрой глаза Алиса. Алиса, вслушайся в гул: я расскажу тебе историю.

— Ах…Ладно. В последний раз.

— Закрой глаза. Свет проходит сквозь ткань твоих век, они трепещут, зрачок не терпит яркости, но ты терпи. Перед тобой нежно розовое полотно, видишь, это закат. Он пробивается через окошко твой спальни. Стоит лето, зной оставляет окна открытыми, на подоконнике хвостом машет кот, на тумбочке почти опустошён графин лимонада. Чувствуешь тепло мужской ладони?  Это он сделал лиманд для тебя. Вы могли заняться любовью, но сейчас слишком жарко, да и вам достаточно лежать плечом к плечу, вы наслаждаетесь друг другом. Сейчас ты улыбаешься. И приходит ночь. Ночь, вторая, третья. Снова тёплый закат, снова зной, но ты больше не улыбнёшься. Ты видишь?

— Ах!

—  Не открывай глаз, — а я и не могу… веки склеились. Перед глазами… — брюшко мухи. Верно. А опарыш поселился у тебя в конъюнктиве. И ты чувствуешь его: он елозит своим телом в уголке глаза, своими крохотными жвалами откусывает один кусочек, второй. А муха? Где были эти лапы? Сейчас, они на твоей роговице. Ты могла поплакать, но вместо слёз падают личинки. И ты вынужденно рассматриваешь все сегменты мерзкого насекомого, ячеечные глазки. А ведь муха пришла ни одна. Тобой занимаются многие виды. Твои мягкие губы сживал кот, но и сам он давно надулся газами. Иногда ты слышишь его горький плач. Шматок шерсти и отложений. А сама максимум способна издать хрип. Попробуй, тебе ответят. Вы с Мэлором до сих пор держитесь за руки, они сплелись коркой плесени, склеились слизью и гноем.

Вы до сих пор живы. Вы потеряли всё, кроме друг друга и розового заката.

Так могло быть, будь ты на свободе с Мэлором. Но ты здесь. А значит, ты так же лишишься рассудка, из-за экспериментов Петра. И после, как и другие, начнёшь гнить живьём. Пётр выбрал бессмертие, а оно не свежо.

— Вечные… трупы?

— Вечные трупы. Утри слёзы, Алиса. Сбрось старика в омут, и твой дар уйдёт. А за ним болезнь.

* * *

Мэлор оказался прав. Сбегать за сигами удается лишь постоянным клиентам, а я здесь не вип. Пока… Да и до полуночи у меня бы не вышло прождать на воздухе. Я рассчитывала хотя бы выяснить обстановку, благо Галя, та самая, домогавшаяся меня, но, внезапно, подобревшая, всё разъяснила. Предлагала набить мне карту на бедре или ягодице, я поблагодарила и отказалась. Бесплатное тату это всегда круто и сомнительно.

Руки дрожат. В руках трехгранка, снова. Я сунула в карман пачку печенья, на час хватит. Но после миссии с Лией мне отправляться к реке. Ничего не продумав бьюсь головой об стену, вот что я делаю. Ни плана, ни возможностей. Хорошо бы немного денег.

Надо мной кружат богомолы и шумом крыльев сбивают с верной мысли.

Если Пётр успеет раньше меня? Его, что удобно мне, куда-то послали по работе, он отнекивался, понятное дело, ведь столько лет ждал своего шанса. Шанса на что? Я так и не поняла, что точно он хочет. Навредить мне и другим — это уяснила, но вот как?

Я соломенная кукла, и голова моя забита шелухой.

Десятый час. Иду в комнату отдыха. Лия, как и обещала, пропала. Никто не встрепенулся и это отлично. Сестра ещё ходит по коридорам. Как мне стать невидимой? Я сижу в углу с ракушкой. То шум моря, то кто-то читает стихи, кто-то плачет.

А ты никогда не плачешь, правда, Женя?

О ней забыли? Хотя, Жене нравится сидеть в песочном кресле. Если ей вообще может что-то нравится. Рука как всегда сцеплена с батареей. Женя смотрит куда-то сквозь пол, блуждает в лабиринтах узора линолеума.

— Привет, — Женя не реагирует, я не удивлена. Глаза пустые. И, я могу разглядеть, что в правой радужке будто есть пустое место, более светлая часть. Когда-то майский жук улетел, оставив свою скорлупу в одиночестве. – Спасибо тебе за всё, Женя.

Как можно до вести до такого? О Пётр, что ты за человек? Ведь это хуже смерти. Но даже тебе, я такого не пожелаю. Не дам всем гнить безвольно.

Я не знаю, что мне ещё сделать?

Я целую её в лоб.

Женя расслабляется в кресле. Её свободная рука указывает костлявым пальцем на телевизор.

— Включи телевизор.

И голос снова потонул в шуме прибоя. Её голос?

Не вижу, дышит? Вроде.

— Прощай! И, спасибо, ещё раз.

В телевизоре мелькают картинки. Реклама, реклама, в мире животных, реклама, насекомые, крутой фильм, реклама. Кто его смотрит? Наверное, только я. Все заняты своими делами. Надо выключить.

— ….КЛАЦ КЛАЦ КЛАЦ — наконец телевизор определился с каналом. Богомол, с шершавым пятнистым тельцем похожим на чертополох, на фоне красной марсианской пустыни, разбрасывает конфетти из разноцветных букашек. Где-то в песке играет оркестр, но его не видно, богомол загородил всё действие своей огромной головой.  – КЛАЦ КЛАЦ КЛАЦ КЛАЦ

— Разнообразие вашей марки поражает. С удовольствием попробую.

Картинка мерцает, сложно разобрать, что же за люди передо мной, но очертания строгого чёрного костюма углядеть можно. Богомол радостно клацает, ему, наверное, льстит комплимент Человека в чёрном. Я не вижу его лица, вижу только, как ЧЧ принял из вытянутых лапок сияющую баночку… пива.

— Мягкое, освежающее, с запахом огурца и рыбным послевкусием. Мне нравится, — я протягиваю руку навстречу, прямо через экран, в коридоре я одна, можно не стесняться, — но оценить смогут не многие.

Я хватаю баночку и вытаскиваю из передачи, бегущая строка новостей падает на пол. Буквы лежат передо мной в разнобой, теперь в них мало смысла. Конечно, кроме гласных, чертовы грамма-индивидуалисты. Сжимаю своё звёздное пивко. Странный выбор маскота – корюшка в шарфике. Пора! «Щёлк» приятный каждому звук. Только бы никто не проснулся.?

На вкус не очень, водянистое, больше похоже на горькое желе. Сюрстрёминг-сироп. Внутри много каких-то резиновых шариков и… я что, проглотила виджет?

— Производитель напоминает вам, что напиток ещё не протестирован и имеет ряд побочных эффектов, кхм — часть огромного списка выпала из экрана на пол. Бля. Я влипла. — возможны аллергия, тошнота, смена цвета, выпадение к—кххх-краснота кх кх кх пиииииииии

Хорошо. Ладно. Спокойно ноги, не гнитесь коленями назад. Всё ещё впереди

— Я не хочу никаких выпадений! Надеюсь, мой желудок выдержит. Как-никак, я петербурженка.

Пиво медленно, но верно, замораживает мой пищевод, лёд охватил меня изнутри. Отвратительно чувствовать, как сахара рассасываются, распадаются на компоненты и всасываются в кровь. Волосы на руках и ногах, везде, со скрежетом, встали дыбом, и кожа от этого натянулась ещё сильнее. Весь мой воздух ушёл в живот, и мне стыдно оттого, как меня поглатила мысль об отрыжке.

— А-а! – один громкий выдох, всё прошло, так приятно отпустило… Почему всегда после боли наступает экстаз? Глупая природа, ты — госпожа, а всё живое — твои сабмиссивы. Странный прилив силы: меня прямо-таки несет наверх.

Как правильно сложить слово вечность своей холодной кровью?

Квадрат.

Чёрный квадрат на стене.

Он начал шуметь и всасывать буквы.

Оставшиеся буквы в пивной пене сложили… Что? Тут написано: «вАзмоЖЖну пеРьемеСЧения в прАстранННнстве». Да, не зря говорят, русский язык — один из самых сложных языков во всех четырёх измерениях! Ладно, на том свете я уже была, а до городского парка рукой подать. Ох, только без рвоты, ну.

Трехгранка универсальная. Прохожу по креслу прямо к картине и последний взгляд на Женю – поломанный жизнью манекен. Квадрат размяк, но всё ещё не пускает на ту сторону.

— Хм!

Соседка квадрата, “Поперечная линия”, вышла из себя и разлетелась цветоформами по комнате. Сам же квадрат пошёл зелёной рябью, как ночью гладь глубокого пруда. Отделившийся от “Поперечной линии” оранжевый треугольник завертелся прямо передо мной и присоединился к краю квадрата. Ключ замерцал.

— Ясно. Крепкое пиво.

Поворачиваю ключ в треугольнике. Он отгибается от квадрата и вместе с треугольником я снимаю чёрную плёнку-нефть, прямо как с экрана телефона. Чёрная гладь стала мягче. Я поняла — можно нырнуть!

Линии с поперечной выстроились лесенкой, и я с трамплина ныряю во мрак.

Плыву или иду? Движусь вперёд, это точно. Снова темнота, как тогда, в коридоре. Надеюсь, не встречу никакого бегуна. Дышать здесь не выходит, но лёгкие в норме. Становится прохладно… не представляю, что на улице, у меня ведь и шарфа нет. Тяжело спасать мир в одном халате. Полотенце не помешало бы.

Иду вперёд чисто интуитивно… Вот, начали появляться очертания… деревьев?

Я вышла!

Где я? В лесу?

В парке. В густом парке.

Удивительно.

Стоило только моргнуть, как во тьме появился парк.

Хм. А ведь полёт к звёздам меня не так удивил.

Холод в крови исчез, но ветер не даёт мне этому нарадоваться. Тёмные верхушки царапают небо, и оно истекает светом через звёзды. Люблю это. Метеоритный дождь, Луна, ветер.

***

С детства приучена: сразу подставляю палец к серпу месяца, сегодня вышла буква Р.

— Растём, брат. Я тоже пока молодая. Хотя, точнее будет сказать, сестра, если, конечно, у камней в космосе есть пол. Интересно, какой ты себя видишь? Вот я вижу себя прекрасным лебедем. Родись уткой, будь счастлив! Но нет, я лебедь. Не пойми неправильно, я себя не превозношу! Утки тоже очень милые, просто у них намного короче шея. От этого больше пользы, чем вреда! Пищевод короче, желудок ближе, препятствий меньше, легче управлять телом. А я? Вечно изгибаюсь как могу, лишь бы поместится, заполняю все пространство собой… а как иначе? Ты меня понимаешь, знаю, ведь сколько ты сама занимаешь места, и на небе, и в моей голове. И в чужих тоже! Ты популярный кусок камня.

— …..

— Знаю, ты не ответишь. Но мне приятно быть с тобой наедине, ведь это так редко бывает. Ну, ты знаешь. Расстройство, всё такое. Мама говорила раньше, что ты на меня плохо влияешь. Не волнуйся, я знаю, ты не со зла, это не твоя вина. Скорей моя. Завязала шею в узел, и кровь плохо поступает к мозгам.

— Кто здесь?

— Кхаа! — дыханье перехватило, как дура упала в траву, а надо было бежать, спрятаться за спину сосны. Боже, ну почему выбрали меня, такую ловкую? Пусть у него не будет фонарика, прошу!

Конечно же, он есть.

— Аврора?

О, мужчина из снов! За что?

— Эм, нет. Я Алиса-путешественница.

— Так, ладно. Во-первых, встань с земли. Во-вторых, как… хотя потом. Просто встань для начала.

Бабушка говорила мне, что хорошеньким всё к лицу, а я всегда была миловидной. Даже грязь не испортит моего внешнего вида. Я верю в эту чушь.

— Я понимаю! Понимаю, как всё это выглядит.

— Сейчас я возьму тебя за руку, по дороге ты мне всё объяснишь и…

— Нет! Я не могу, никак не могу!

— … и мы пойдём назад. Это всё для твоей безопасности, я не хочу навредить. Давай руку.

— Я верю, что не хочешь, знаю, что это просто твоя работа! И… а что ты здесь делаешь?

— Это не твое дело.

Шаг назад.

— Хорошо, хорошо! Только не убегай. Я скажу: выходил отнести другу кое-какие вещи.

— В двенадцать часов ночи?

— У него завал на работе. Да и у меня тоже.

— Логично. Хорошо, теперь я.

— Пойдешь со мной.

— Но!

— Расскажешь по дороге. Я понимаю, у тебя много… причин бежать, но побег не поможет.

— Не, не, не я не…

— Нет, пошли!

Только не это! Как можно спасать мир, когда влюблён? У Мэлора такая горячая, шершавая рука…. Господи, он даже догадался отдать мне свою куртку! Она тёплая и пахнет шарлоткой. Удивительно. Главное, не распалится, главное, держать себя в руках и говорить спокойно и вразумительно. Шарлотка… он что, ещё и готовить умеет? Он знает, как покорить женщину.

Красней, сколько хочешь, темнота скрасит твоё лицо, но язык лучше держи за зубами.

— Колись, как ты выбралась? Тебе помог кто-то? Не бойся, ему не навредят, уволят и только-то. Не молчи.

— Ммм. — Моё красноречие проявлялось лишь виртуально, я до сих пор не в курсе, как правильно открыть рот, так боюсь, что из меня вылетят бабочки.

— Давай-давай. Мне это очень интересно. Не вырыла ведь ты туннель за плакатом Риты.

— Я с ней даже не общаюсь.

— Ясно.

— Понимаешь, мне очень нужно… — ужасный грохот ввёл меня в ступор, качнулись ветки деревьев, и крепкая рука Мэлора не дала мне упасть. — Что это было? Здесь рядом полигон?

— Да нет вроде. Пойдем быстрее.

Сильный ветер принёс нам не только шум, но и отвратительный запах гнилой плоти. Я никогда, никогда-никогда не пойду ни на какие похороны! Что бы ещё раз услышать это, никогда!

— Аврора, безрассудно вот так бежать сломя голову в ночи. Всё позади, мы заменили тебе лечащего врача, более того, он сменил место работы! Хочешь, я могу ходить на приёмы вместе с тобой? Кха-кха. Скажу, что нужна практика. Кха-кха, что это? Что за запах?

Я и так измучена перебродившим пивом, так теперь ещё и эта жуткая вонь…Ох, мои кишки…. Зачем вам на свободу? Как будто кто-то невидимой рукой сжал мои потроха и пытается их отжать, как мокрое бельё… Мэлор рядом скрючился, подобно мне, и я вижу боковым зрением, как нечто падает с деревьев. Демоны? Нет, всего лишь белки и птицы. В воздухе не осталось кислорода. Все мы дышим тленом.

— Не… не дыши… сейчас… — сколько силы иногда прибавляют страдания! Мэлор с лёгкостью порвал плотную рубашку, лежавшую до того в рюкзаке, на пару лоскутков. — Обвяжись.

Легче не стало, но дышать теперь я могу. Жаль, это не рубашка моей тётки, она повёрнутая на сверхприторных духах.

— Теперь поспешим… ох…

Две скрюченных тени, мы тащимся назад в диспансер. Со стороны нас можно принять за террористов: лица замотанные, крадёмся во тьме; бедный Мэлор волочит за собой рюкзак; лунный свет еле-еле пробивается через ветви деревьев, полная Луна, как повод к жертвоприношению, сияет в полную силу. Птицы падают с небес замертво. Всё сходится.

При таком сильном ветре, нас окутала странная тишина. Видимо, слишком много гнили попало в кровь вместе с кислородом. Она проделала долгий путь, через альвеолы прямо к сердцу, от чего, то билось как безумное. Стук сердца заложил мне уши, перепонки надулись, я ничего не слышу, кроме этого ужасного запаха, даже через рубашку любимого, он душит меня.

Тут поняла, откуда запах. И ведь мне нужно к его источнику. Срочно.

Мэлор слишком сильно сжимает мою руку, я и так плачу от вони, так ещё и боль терпи. Я не могу идти за ним. Мне нужно к Лие.

— Посмотри вниз!

Моллюски в морях может и светятся, но я никогда ещё не видела, что бы наши родные дачные улитки сияли голубым.

— Они как будто указывают дорогу….

— И мне надо туда.

— А? — пока Мэлор кривит бровь, я с силой рвусь из его рукопожатия вперёд, по улиточному следу.

Ветер, благо, мне помощник, дует в спину. Вокруг меня роятся светлячки, а запах становится сильнее. До меня доходят звуки жужжания. Направо, налево, прямо, прыг через бревно. Улитки не дадут мне заплутать.

— Аврора стой! Кха-кха, — закашлял бедный Мэлор.

— Не беги за мной! — до меня не сразу дошло, что он побежит следом. Жаль я не огромная бабища, я бы вырубила его, да силы нет.

Вперед, через чащу; ветви царапают моё лицо, ну и что, мне нужно вершить судьбы. Вперёд, налево, вправо.

— Стой! — боже, ну и хватка!

— Отпусти Мэлор…

— Куда ты несешься?!

— Пожалуйста, мне нужно! Я всё расскажу!

— Не важно, кха, понимаешь? Мне не важно зачем, кха-кха, что у тебя за дела, мы немедленно идём!

— Нет!

— Да ты… ты что, идёшь по следу из улиток?

— Вовсе… Нет! Не дави их! — множество маленьких душ отправились к склизким праотцам.

— Аврора! Я считал тебя более адекватной, чем все эти блядские психички! У тебя будут большие проблемы, если ты не пойдёшь со мной, ясно? И… да что же творится…

Жуткий хор. Женский хор. Я люблю подобную музыку, но сейчас, этот рой голосов, смешанный с жужжанием мух, заставляет меня истерически смеяться.

— Пойдём отсюда!

Я лишь хохочу и рвусь сквозь толпы мух. Они практически облепили нас, Мэлор отчаянно машет рукой, стараясь спасти глаза. А мне всё равно. Они уже у меня в ушах. Лучше слышать их крылья, чем заупокойный хор.

— Нужно уходить!

— Мэлор, — слова обретают свой смысл тогда, когда ты смотришь человеку в глаза. — Я хочу уйти, но не могу, — я шепчу уверенно, сквозь грохот он слышит меня, я знаю. — Глупо говорить, потому что ты и так в курсе: мы должны помогать людям по мере своих возможностей. А я способна помочь этой…армии трупов, а если могу, значит — должна. Я обещала. Иди к чистому воздуху, я вернусь к тебе.

— Нет.

— Я боюсь, — что ты пострадаешь? Но ты нужен, сейчас и всегда, ты видишь меня правильно. Мухи не дают мне времени на выбор. Ох Мэлор, тебя следует прогнать. Прости. – Я боюсь, но, если пойдёшь со мной, не стану!

— Боже. Видимо, не зря нам молоко выдают. Хорошо, если ты должна… трупам, то я должен тебе. Я не могу просто взять и отпустить тебя. Но кха-кха ты уверена?

-Да! Ты нужен мне!

— Пойдём.

— Спасибо! — Возможно ли улыбаться глазами? Я хочу, чтобы он знал, как я рада его словам. Если я видела его… значит, ему можно со мной? Мне страшно, с ним я смелее, но я боюсь за него. Один страх сменятся другим. Лучше бы я вообще не родилась, в жизни слишком много разрывающих меня чувств.

— Но будь осторожнее, ладно?

— Да.

***

Хорошо во тьме, твоя тень не отвлекает тебя. Моя голова иногда ломалась из-за этой игры света. Да и тьма меня часто ломала, но сейчас никто мне не причинит зла. Я не одна, я с ним, и мне спокойней.

Мух всё больше, они, словно живой пульсирующий шар, скрывают что-то в сердцевине. Кого-то. Улитки плавно, но внезапно очень быстро, образовали круг вокруг шара. Нужно ли мне в этот круг?

— Да.

— Человек, который везде и негде, это ты?

— Да.

— Ты поможешь мне?

— Нет. Ты уже знаешь, что делать. Я лишь сведу всех девушек в одну точку, я обниму её. А ты вернёшь всех на своё место.

Хорошо, но я…

— Зря мальчик здесь. Но больше нет времени.

— А? Я не смогла… Я боюсь…

—  Ты никогда не одна. Я — наставник, он — свидетель, звёзды молятся за нас.

-Наставник, да. Я не помню, чтоб ты чему-либо меня учил.

— Ты не помнишь здесь, как мы плыли. Но мы плыли. Луна готова, начинай.

Чёрный человек в ночи, Мэлор стоит рядом, Лия — впереди. Прекрати трястись! Ты обещала всё исправить!

— Лия! Я здесь.

— Я ВИЖУ.

Пелена мух расступилась, и вся земля задрожала. Это Лия опавшей листвой покрыла собой поляну. Её настолько много, что она не вмещается на Земле, и ей приходится сливаться с рядом стоящими Лиями. Видимо, в некоторых параллелях люди способны летать, иначе как Лия и небо над поляной заполонила?

— Аврора, что-то со мной не так… — о Мэлор, твой мозг не может осознать эту склейку?

— Прости Мэлор, я не хотела… я не думала!

— Всё нормально. Всё нормально.

— Мэлор. Отвернись.

Он приседает на траву, белый-белый. Зрачок прыгает. Он ведь не пострадает?

— Нет. Ты поможешь, всё хорошо. Пора.

Чёрный человек, кто научил тебя танцам? Как ты размахнул свои объятья! Наверное, ты часто вальсируешь со звёздами. Какие интересные у тебя ладони! Ни одной линии, ни одной загогулины на подушечках пальцев. Как хорошо не иметь будущего, полная свобода действий. Я сегодня днём обнимала Лию, думала, буду плакать весь день от такого контраста боли и радости. А ты? Знаешь, может я слишком чувствительна, но ты обнимаешь её с такой любовью, что мне не завидно. Меня захлестнуло счастье. Так, наверное, матери радуются, когда их дети целуются с суженными на свадьбе.

Держи её крепче, Чёрный Человек! Я знаю, что делать.

Улитки вокруг кружат, светятся уже по белому. А ветер взбил влагу в туман, нас скрыла от мира белая пелена.

Лия простирает ко мне руки. Богиня Кали, ты тоже была замучена влюблённым физиком?

Гипертония. Вот что ждёт меня в будущем. А потом ишемия. Сердце не может так биться, как моё сейчас. Я сама кровь, сама импульс, сама жизнь. Я концентрат.

— И ты концентрат, Лия. Мёртвая Лия утонет. Живая Лия вырвется из потока. Два русла иссохли, но ещё тысячи примут тебя в свой поток. Ахернар поёт, и я слышу, потому что слушаю. И я скажу тебе: прощай.

Звёзды в моих волосах, а магма подземная в жилах. Я дышу ветром, а из слёз моих состоит море. Так и есть. Сущее требует исправить оплошность, сейчас я — сущее, и я только за. Никто не должен так страдать, и я свою сестру поцелую, и поцелуй этот подарит ей сладкий сон.

Мгновение я вижу, как ко мне подходит каждая Лия, и я целую её в губы. Я целую её всю разом, всё её существо и распускаю на волю. Мёртвые, живые, я чувствую весь вкус за один раз, и каждый вкус ярок, он не смешивается, хоть миллион поцелуев — лишь один.

Сколько света! Лучами Лия возвращается на ветки, где Лия ещё способна существовать. Мертвецы разной степени и двое, чьи ветви переплелись, сияют рядом со мной. Где-то наверху, в тучах, шумит вода. Поток Нила сильный, одно удовольствие нырнуть в него.

— Плыви!

Я ясно вижу, как её свет души сплетается. Вижу плавники. Я отражаюсь в радужке гигантского глаза.

Сияющая рыба, заполонившая собой почти всю поляну, бьёт хвостом. Плавники активно машут. Как красиво искрится её чешуя! Узоры на её спине складывают истории. Ветер вернулся, он гонит рыбу под облака. Она бьёт тучи и рывком вырывается в небосклон. Я не вижу, но знаю, что река уносит её.

— Прощай.

* * *

— Приди в себя! Очнись, очнись! — застывший Мэлор совсем не дышал, был бледен и похож на гипсовую статую. Я трясу его и трясу, а у него и волос не шелохнётся. — Ну же! Ты нужен мне!

Руки мои тщедушные тростинки, не смогли удержать Мэлора, и он упал столбом на землю. Как я рада, что он не рассыпался на куски! Его тело цело, осталось собрать разум по кусочкам.

— Он очнётся? С ним всё в порядке? Помоги ему, ты должен!

— Ты помоги.

— Как? Вызвать скорую?

— Поцелуй его.

— Не помогает! — мне хватило секунды на поцелуй и в губы, и в щёки, но розовее они не стали. Изображение стало размытым, голова затрещала, и я слышу, как моё горло выдаёт горе.

— Это нечестно! Он никак не связан с этим! Какого хрена?! Слышишь ты! Чёртов дятел! Сука! Какого хрена мои поцелуи скрепили ту дохлую тёлку, а на него не действуют? Я не хотела этого!

— Он поперхнулся вечностью, всё хорошо. Помоги ему задышать снова, поцелуй по-другому.

По-другому?

Нервная дрожь и пелена слёз препятствуют, но не сильно. Я беру лицо Мэлора в свои руки, нахожу губы и дышу. На двоих у нас одно дыхание. Я чувствую, его лёгкие начали работу, сердце стало разгоняться и толкать кислород каждой встречной клетке. Я чувствую, он ожил! Чувствую ожившую тёплую руку на своей шее. И губы больше не ледяные. Тело теперь не хочет дышать, у него другие планы.

— Нет времени. Он нужен тебе.

— Он… мой суженный?

— Он человек с машиной.

— Серьёзно?

— Вперёд. Не дай разбиться лампе.

— А?

Мэлор вскочил с травы пристально вглядываясь в проступающую сквозь туман тьму. Не знаю, всё ли он видел от начала до конца, но уверена, ЧЧ для него всего лишь тень тени. Он не отвечал мне, особо не моргал смотря на меня. Раз я стала миражом, меня надо потрогать — детская логика. По-детски взял меня за волосы, не до боли, но с требовательностью младенца.

— Это я, Мэлор, всё нормально.

Мне кажется, что мужчины, как копьё, — пытаются тебя проткнуть насмерть. Грубым словом, делом, членом. Мэлор встал и тихо ушёл, не обращая на меня внимания, оставив меня с зудом на губах.

Но он мне нужен.  Я помогу ему, донесу его рюкзак. Мэлор с лёгкостью пришёл к своей машине, как к родному дому, сел за руль.

— Прости. Я сяду?

Сухой кивок.

— Мэлор, ты в порядке?

— Ты… серьёзно? — его глаза заблистали. Зря я спросила.

— ТЫ СЕРЬЁЗНО?

— Прости, я лишь хочу знать это, перед тем, как ты всё узнаешь и…

— ТЫ СЕ-РЬЁ-ЗЗЗЗ-НО?! -в ночи раздаются гудки, а я хватаю его за плечи, Мэлор разбивает лоб об руль, выбивает из себя остаток разума.

— Хватит!

— Всё… всё нормально, —  успокоившись начал он. — Не волнуйся обо мне, говори. Поздно волноваться.

— Ладно.

Стоит отвлечь его, как удачно, на заднем сиденье покоится гитара.

— Мэлор, ты играешь? – я неумело задела струны и пожалела, настолько ни к месту сама мысль о музыке.

Раздражённый, бледный, взъерошенный Мэлор смотрит, не мигая на фонарный столб. Дёргано хмурясь, глянул в мою сторону. А что мне говорить?

— Знаешь, да, дай мне её сюда, — с соседнего сидения чую его жар. Только бы не разбил гитару об мою голову. – Мне проще размышлять, перебирая струны. Ну, Аврора, говори.

— Думаю… думаю, стоит прийти в себя для начала, нам обоим. Сыграешь мне? Может, «Мельницу»? У них красивые баллады, самое то.

— Слышал про них, но ни одной песни не знаю, прости. Не люблю фолк. Мне по душе «Гражданская оборона», например. Аврора, давай ты ответишь мне на пару вопросов.

— Ладно. Мелодия приятная, кстати.

— Ты принимала наркотики? – не сказал, а пропел. Странное начало песни.

— Что? Нет! Вообще нет, с чего такой вопрос?

— Правда?

— Один раз предлагали гашиш, я не стала, но дымом надышалась. Это считается?

— У тебя был доступ в сестринскую?

— Ну, я заходила однажды, когда искала Александру, но, то есть, нет, я не заходила, а просто постучалась и дверь открыла.

— И ты не залезала в холодильник? – эта мелодия начинает мне надоедать.

— Хах, нет, — правый глаз дёргается, — Еда у вас, конечно, дрянь, но не настолько, чтобы воровать. А ты думаешь, я могла бы?

— Нет. Ты когда-нибудь…хм, лучше так, тебя никто не подговаривал подсыпать что-то кому-то в еду?

Меня с первого вопроса бросило в краску, а подобная его мысль размашисто ударила по лицу, перебило мне дыханье. Лучше ответить или разбить об него свой гипс?

— Как ты можешь? Нет конечно!

— Я не виню тебя. Просто ответь честно, Аврора, было ли что-то странное в этом месяце?

— О да, странного было навалом. И ты это видел!

— Я не знаю, что я видел.

— Но ты знаешь, ЧТО со мной было! Меня сбила машина! И кого в этом обвинили? МЕНЯ! Пётр пичкал меня непонятными пилюлями, возможно, незаконными! Херачил по мне током, а потом запер в одиночке! На кой чёрт вам вообще нужна одиночка? Вы поголовно садисты? Вам это нравится? ТЕБЕ это нравится?

-Послушай, — гитара замолкла, Мэлор всмотрелся в моё лицо, больше обращая внимания на движение моих губ, чем на слова, что я бездумно тараторила. – Я согласен с тобой, Пётр ужасный доктор. Его все недолюбливали, но уволить не могли, сама понимаешь. Сейчас дело не в этом. Всё, что произошло сегодня – невозможно. Это, во-первых. Во-вторых, не обижайся, но ты – пациент, ты помнишь об этом? Свой диагноз.

— Ты смеёшься? То есть, шизофрения теперь по воздуху передаётся?

Это не разговор, это игла под ноготь. Палец распух, покраснел и гноится. И вот мы сидим с Мэлором и выдавливаем весь гной наружу. Только, чей палец-то, его или мой?

— Нет, конечно, ты права. Но кто-то мог подложить мне в еду наркотическое средство, к примеру.

— Я бы ни за что так не поступила!

— Или кто-то мог внушить тебе отравить меня. Ты ведь ходишь на гипноз к Петру?

— Да…Но Лия!

— Лия… признаюсь, рядом с ней мне правда бывало не по себе. Как и остальным. Я часто испытывал де жавю последнее время. Но это лишь игра воображения.

— И ты видел, что с ней стало!

— И подобная работа, близость с психически нестабильными людьми, понимаешь. Каждый начнёт видеть больше, чем есть, на самом деле.

— Ты…во всём прав. Всё логично.

— По-иному быть не может, — струны снова задрожали мелодией.

— Да. Мэлор.

— Хм?

— Я люблю тебя.

— Тебе это только кажется.

— Я видела тебя во сне много лет назад! И ты видел точно такой же сон, что и я! Ты помнишь?

— Такое часто бывает. В этом нет ничего сверхъестественного.

Я вся растерялась. Как можно гореть лишь на одном кругу ада? Или у каждого грешника есть расписание, почти как в нашей психушке: во второй круг с семи до девяти утра, с девяти до трёх на пятый.

Я катаю по нёбу шарик гнева. Все дни-пытки, что я прожила в этой гнилой больнице, с его легкой руки превратились в пшик! В сраный вымысел, который я неспособна разъяснить… Я ломалась и зачем?  Я ведь и про него рассказала… Это снова слёзы? Или кто-то пускает мыльные пузыри?

— Что с тобой?

— Оставь меня покое!

— Аврора, посмотри на меня!

Снова! Тяжело дышать и руки-ноги упираются в крышу и двери машины.

— Мне нечем дышать!

— Успокойся, я рядом.

— У меня огромные лёгкие… слишком мало места! СЛИШКО МАЛО! Воздуха!

Это стены давят на меня или я на стены? Что лучше, разбить машину парня или превратится в желе?

— Я не рыба!

— Тихо, Аврора! Успокойся!

— Я человек! Мне МАЛО МЕСТА!

— Аврора! Аврора, слушай меня! Ты нормальная, ясно? Посмотри на себя в зеркало!

— А-а-а-а! УБЕРИ!

— Хорошо! Смотри, смотри, я обниму тебя. Будь ты огромной, смог бы?

— Конечно! Обхватишь лишь моё запястье, на большее не способен.

— Всё, тихо, соберись. Ты в моих объятьях.

— Да.

— Лучше?

— Да.

— Всё хорошо, не плачь.

— Ты не веришь мне!

— Аврора….

— Поверь мне! Это только что было! Вспомни, что ты видел! Это не было помутнением! Посмотри в окно. Давай выйдем, и посмотрим на мёртвых гусениц!

— Только послушай, что ты предлагаешь.

Этот аргумент спас меня! Я либо слепа, либо тупа, раз сразу не указала: на окраине парка валялись трупики птиц. Слишком много, слишком неестественно.  Мэлор задержал на них свой взгляд. Глянул повыше, но сломанные ели. Взлёт рыбы-Лии был неудачным. Но удачно прошёл мимо старик с собачкой. Псы любят дичь.

— Что ты хочешь? Что мне сыграть?

— «Королевну»?

— Я не знаю песни, — слёзы кончились, я прищурилась. Мэлор в моих глазах размыто двоился и третьей рукой открыл машину, я проморгала, как его тень ушла прочь. Нет, Мэлор со мной, я целую его в колкую щёку. То были его сомненья? Тогда хорошо, что он избавился от них.

— Мэлор.

— Да?

— Ты врушка. Но мне приятно, — приятно целовать его в щёки снова и снова.

— Да, и почему?

— Говоришь, что не знаешь песен «Мельницы», а сам играешь!

* * *

Мы тронулись в тишине. Все обсудили, и я рада, что моя тайна раскрылась для него. Но облегчение быстро испарилось. Кажется, это всё, что я смогла ему рассказать, больше во мне он не нуждается. Как только мы выбрались из парка, мы долго говорили в бистро. Мы сидели вдвоём у окна, ждали свою шаверму на тарелке, я сбивчиво говорила. Ненавижу плакать, но огромные слёзы падали на мои кисти без разрешения. Он всё видел, но так и не поверил до конца. Стоило ли давать ракушку? Мэлор ничего не услышал, но подглядел.

Я заметила страх на его лице.

Мы целовались. После было так легко и тепло, сытая, я тут же уснула в машине. А теперь? Мэлор даже не смотрит мне в глаза, а ведь как пристально он вглядывался в них. Ему неловко? Ему страшно? Зачем делать вид, что меня нет? Все мои слёзы, выплаканные под тяжестью пережитого, болезни, груза ответственности, так некстати приобретённого страха за его и мою жизнь, превратились в огромную глыбу под именем “позор”. Искренность! Что за атавизм?

Уже минут сорок мы едем в тишине и темноте. Временами, я чувствую его мимолётный взгляд, чувствую его вопросы; он никак не может начать говорить со мной, только курит. Открывает окно, выбрасывает окурок и впускает дождь не замечая. Так и меня впустил. Как призрак, села в его автомобиль, Мэлор промолчал. Он был против? Он был за?

Он ненавидит меня?

— Знаешь, он, Пётр, вводил меня в гипноз, а потом проводил через меня электричество…

— Да, ты говорила. Электросудорожная терапия.

И это всё?

Я так люблю путешествовать на машине. Для меня это не приключение, скорее покой с пейзажем за окном. Наслаждение. Я рада ехать с ним, я была бы рада тишине, люблю её, но!

Что мне думать?

Мне не пять лет, чтоб виновато притупиться за чужое неудобство. Но!

Сказать, «хэй, это всего лишь сверхъестественное дерьмо, всё решено, успокойся!», будет нехорошо. Он мог пострадать — он пострадал! — и требовать от него прийти в норму щёлкнув пальцами нельзя. Возможно, он вернётся в психушку уже как пациент?

О чём я думала!?

Я ведь знала, что он не в курсе! Почему я решила, что он выдержит, примет всё как есть? Потому что я приняла? Детка, ты безумна, да и некрасиво судить по себе, чему тебя только учили….

Целоваться? Поцелуи наша единственная опора и связь.

На пустой дороге загорается красный, мы стоим. Когда мир у тебя на глазах рушится, голове нравится выполнять правила. Иллюзия порядка.

Мы остановились на пять минут в ночных полях. Уже два часа не видно никаких заправок, магазинов, деревни редки. Один сосновый лес. Мэлор курит. Он снова застыл струной, но сейчас он спокоен. Вот бы надышаться гадким смогом его сигарет, заголовокружить, упасть на траву и пялиться в небо. Может быть звёзды — это просто дырки в ночи? Как в простыне. Какой-то австралопитек слишком долго смотрел наверх и просверлил взглядом дырку в небе, вот тебе и звезда. Может, если я плюну на всё это, на Петра, ЧЧ, святого богомола, просто останусь здесь, с Мэлором в траве, может мы сможем раздвинуть тьму и пройти сквозь звезду?

— Долго нам ещё? – ему интересно, я рада.

— Нет, скоро приедем. Это на берегу, там маяк.

— Так мы не на той стороне.

— Нет, всё правильно.

Правильно? Как что-то сейчас может быть правильным? Я потерялась в своей иллюзии. Почти растворилась и никак не хочу возвращаться.

— Холодно?

— Немного.

— Сейчас, — достаёт мне плед, прикольно. После поцелуя мертвеца ничего не согреет.

— Спасибо.

— Не за что.

— Нет, правда, спасибо! Спасибо, что поверил мне, что согласился помочь. Ты так смел!

— Глупости.

— Не говори так, ты ведь и представить не можешь, на что подписался.

— Смелость — это глупость, я сказал.

— Знаешь, этот шелест в поле напоминает море.

— Да? Похоже.

— Мне всё напоминает море. Глупо наверно, но это так. И когда вспоминаю его, всегда так грустно становится.

— Да, как всем.

— Я не любитель идеальных пляжей и нежного бриза, мне надо, что бы в ненастный день волны бились о скалы и чайки кричали. Хочется видеть эту силу. Вот ударит тебя такая волна и ты растворишься,  – вижу, ему не интересно. — Извини, наверное, не к месту.

— Не извиняйся. Иногда и мне хочется растворится. Только это глупо.

— Почему?

— Скажем так, я не за тем столько пахал, чтобы просто исчезнуть.

— Но это не совсем так, ты просто…

— Меня вот что интересует. По твоим словам, ты перемещалась в пространстве, так?

— Так!

— Тогда почему ты не можешь сразу переместится туда? Прямо в эпицентр этой…силы.

— Я.… ну потому что!

— Ясно.

— Нет, ну я.…дело в том… Как тяжело это объяснить! Во общем, это что-то вроде воронки… Чёрный человек тормозит Петра, и птиц, и местных… Туда сейчас трудно попасть. Вот, как-то так.

— То есть, скажем, “космос” не способен на два дела одновременно?

— Конечно способен, что за глупости ты говоришь! Сейчас не до телепорта, понял? И почему ты спрашиваешь, бензина жалко стало?

— Нет, интересно, вот и всё. А тот человек в чёрном, он…

— Хватит с меня, я и так многое рассказала! Поехали!

Громко хлопнув дверью, села в машину. Чуть погодя садится и Мэлор. Я вижу, насколько способна видеть в полутьме, что он расстроен и одновременно зол. Он добрый, не хочет мне зла. Но любопытный чересчур. На всё не ответишь, когда ты всё-всё забыл, стёр и действуешь лишь по инерции.

— Прости меня, Мэлор, но я не энциклопедия сверхъестественного.

— Всё нормально. Я помогу тебе, в этом не сомневайся. Пусть я ничего и не понимаю.

— Я сама ничего не понимаю.

— Но ты могла всё понять, да?

— А?

— Ты говорила, что на том свете знала всё, так?

— Ну да.

— И что с того света, когда тебе это необходимо, ты можешь вытягивать информацию, так?

— Так.

— Так почему ты не воспользуешься этим?

— А я пользуюсь. Я знаю, куда надо ехать.

— Нет, смотри. Ты ведь можешь узнать всё! К примеру, как построить подводную лодку или высчитать третью космическую.

— Да, могу! Но это не…

— Нет, нет, только не говори этого!

— Почему? Это правда неправильно!

— Это глупо, Аврора, очень глупо! Ты лишаешь человечество таких возможностей.

— Да это как вывалить всю науку на пещерного человека.

— О, значит, мы недостаточно умны, ты так считаешь?

— Нет, что ты! Всему своё время, мне так кажется.

— Ладно. Тогда давай о личном.

— О нет!

— Почему ты держишься одна?

Мэлор всё мучает меня этим вопросом. Мы припарковались на опушке у дороги.

— Слишком сложно!

— Ты не ребёнок, не отвертишься. Давай, говори.

— Боже, сложно-то… Ты должен понять, что так безопасней.

— Кому? Ты ведь не буйная.

— С характером.

— Этого не отнять, но это не плохо, со временем научишься общаться. Всем в этом плане тяжело, ты не одна такая.

— Да, я понимаю это, да вот только хаос у меня в голове! Какая-то нескончаемая буря. Сначала бьёшься как рыба о камни, всё тело — больное место, и всё! Больше ты ничего не чувствуешь, у тебя только онемевший синяк. И тебе приходится надавливать на него, ковырять до крови, чтоб хоть что-то снова ощутить. Влезать в споры, разжигать их сильнее, доводить до слёз, до криков, до драк. Вандализм! В десятом классе это было моим призванием. Только, я до того себе наковыряла, что любая магнитная буря вызовет кислотный трип.

— Хм. Ты из-за вандализма в архитекторы?

— Почему ты так решил?

— Не знаю, подумал, что ты так вину заглаживаешь.

— А, может. Эх, я часто думаю, боюсь, что… не зря мне шизу ставят…

— Истеричность — это ещё не приговор.

— Нет, но… Только ты не суди… Помню, как деда хоронили: я его любила, он играл со мной, на гитаре учил играть, а я выдала про себя — как он посмел в мои каникулы умирать! Я тогда в одну классную онлайн-рпг играла, у нас квест был…но не в ней дело, мне на всех близких как будто было наплевать одно время….

— Да, у меня так с кончиной дяди было, я, восьмилетний, с поминок сбежал в бадминтон играть. А как сейчас?

— Сейчас по-другому. Очень боюсь потерять, по потерянным скучаю… Но бывает… как волной накроет, и все вокруг как будто чужие, и я сама себе чужая. Ненавижу. Читала, что такое при шизе как раз.

— Не обязательно. При разных расстройствах бывает и без расстройств тоже. Я не скажу, что тебе легко будет с этим справится, но я верю в тебя.

Рядом словно крепость. Я обнимаю стены, мне не пробиться сквозь них, но это и не нужно. В меня не стреляют лучники, не льют на меня горящее масло. Я боевая подруга.

— Спасибо.

— Вот и решили.

— Но! Это не отменяет того, что я чёртов экстрасенс и обязана выполнять задания с того света.

— И что?

— В смысле “и что?”? Ты так уверен в том, что всё пройдёт как по маслу? А вдруг, мне придётся пожертвовать чем-то, к примеру, своей лодыжкой? А если — кем-то?

— …

— Я не понимаю, ты улыбаешься?

— Ты смешная.

— То есть, никакого страха смерти?

— Никакого. А что касается лодыжки… найдём стильный протез, не переживай.

***

Вселенная! Вот можешь, когда хочешь: воронка Чёрного Человека оказалась настолько сильна, что целых два раза нашу машину сносило на противоположную сторону озера. Вроде до деревни от города по ночной дороге и недалеко, а времени мы потратили с лихвой.

Ещё эти ошибки на заднем сиденье.

— Аврора, вставай. Мы приехали.

Пара домов, скромные, жить можно, если не любите мыться. Берег Ладоги перед глазами, синяя табличка с названием деревни гласит: «О! Сторожно!»

— Думаю, стоит сначала заглянуть в заброшенные дома. Наверняка Пётр остановился в одном из них.

— Думаешь, он уже здесь? Машины тут нет.

— На всякий случай. Стой здесь, я сам посмотрю.

— Мэлор!

— Да?

— Я должна сказать тебе одну вещь!

— Какую?

А я и сама не знаю. Он должен БЫТЬ НА МЕСТЕ. А где его место? Дома? Со мной?

Меня тянет в маяк. Пусть будет в машине.

— Не входи в маяк!

— Что?

— Держись подальше от маяка!

Махнул рукой. Услышал? Ладно, потом.

Не могу я стоять на месте, топаю к берегу. Ветер сейчас сильный, но я иду легко. Что мне ветер.

Солнце яркое, а совсем не греет, только бьёт в глаза. По правую руку мою маяк. Интересно, видит ли Мэлор его свет? Пока мы ехали, он не замечал. Мне кажется, в этом виновато солнце.

Мне удивительно здесь хорошо! Замечательное место. Будь мы свободнее, устроили пикник. Пили чай, кофе, танцевали. Прямо вижу, как я, в лёгком белом платье, несу арбуз. Вот я иду по извилистому каменистому берегу, мне сложно, а Мэлор меня ждёт, сидит на валуне и открывает пиво. Следит за горизонтом. Чайки в небе кричат. А я несу арбуз и попутно злюсь: ну как так, я же женщина! Но всё равно безумно рада, ведь день такой солнечный, и я с ним — с моим Мэлором! — и у нас пиво и арбуз. И тут: бам! Я роняю арбуз, и он разбивается. Эхо захрустело от удара. И сахарная мякоть на каждом камне, зелёных полос не разглядеть. Я стою с раскрытыми глазами, даже солнце не слепит, а Мэлор смеётся надо мной, так по-детски, дико и искренне.

Я обязательно предложу ему пикник, думаю, он согласиться.

Надо только спросить.

Надо будет узнать.

Как очнусь, сразу спрошу.

Крик? Его или мой?

***

— Очнитесь, Алиса. Мне очень жаль, простите меня за этот удар…

Голова, мякотью наружу.

— Мэлор!

— За всё, прошу прощения.

Едва открыв глаза, царапаю ресницами потолок… Снова, я выросла во сне. Сижу, свободная рука умело привязана к ногам, сломанной кулак замотан изолентой.

— Что ты с ним сделал?

Хмурится.

— Ничего. Так значит, те сплетни правда. Ну что ж, вы молоды, это норма жизни.

— Что ты бубнишь! — я не слышу, ведь он так мелок по сравнению со мной. Придётся задержать дыхание, чтоб не заглушить его. — Где он!

— Спокойно.

Я так громко существую, дышу, стучу сердцем, а маяк цел! Как и Пётр. Это ненадолго. Нет, так не пойдёт. Мэлор говорил: ты нормальная! Я не могу расти и дальше, пока он страдает, я не знаю, что с ним, где он… Пора прийти в себя!

Моя голова сейчас точно тельце клеща, раздувается от крови. От её прилива моя кожа тонка и горяча, ещё минута, и останется одна хрустящая корочка.

Глазам в моих орбитах нет места.

— Не стесняйтесь, я понимаю: молодой, будущий врач, помощь всегда под рукой.

ААА! Этот гул в ушах! Рот открыт, глаза слезятся, Пётр потонет в моей воде… Ботинки еле сдерживают стопы, а бедрам больно от сковывающей ткани. В кожу на запястье и на лодыжках врезается верёвка, как раскалённая проволока. Зачем! Зачем я ношу бюстгальтер? Его кости ломают мои. Ещё чуть-чуть и я вся сломаюсь, лопну, ничто меня уже не склеит.

Алиса!

Алиса, хватит!

Мне нет места! СНОВА.

Старик не заинтересован мной, смотрит на волны, пока я задыхаюсь.

— Надеюсь, вы не очень сердитесь на меня?

— Пфыв, что? Ты добился моего доверия, бил меня током, закрыл меня в камере пыток, а теперь вырубил меня и моего парня! Где он?

— Да, всё верно. К сожалению, последние года я.… был никудышным врачом.

— Что? Вам совестно? Ага… Те, те девушки! Женя! Несчастная Женя, от которой осталось одно измученное тело! Вы хотели и мне такой участи?! Как вы могли так поступать?

— Я не хотел, я был обязан.

— Что, чёрт возьми, обязан?

Старик не может стоять на месте. Снуёт, как муравей. Мне даже не раздавить его!

— Помните нашу сделку?

— Сделку? Причём тут.

— Вы закроете свой рот, пожалуйста, а я продолжу. Если хотите знать всё.

Сука!

— Ладно, давай, — а я пока займусь делом и освобожу свои руки.

— Понимаю, после наших сеансов терапии и гипноза, я, определённо, вам враг. Я сам себе враг, никогда не хотел калечить… Пытать… Бить вас током, помните? Обвинять вас в несчастьях вашей семьи. Но, мне было необходимо подстегнуть вас, раздразнить, скажем, включить ваши способности. Зачем? К месту будет выразиться так: в страну чудес не пройти без Алисы. Вы лишь посредник, и, отдадим вам должное, сильный посредник. Ты лучше, чем предыдущие испытуемые.

Я не уверен, касались ли вы античных метафизиков, но Вернадский должен быть вам знаком. Его книга «Биосфера и ноосфера» когда-то навела меня на мысль об абсолютной свободе… Вы, дорогая Алиса, понимаете, о чём я говорю, знаете, что такое ноосфера? Это нить, крепкий канат, связывающий нас. Ноосфера, уважаемая, это как… поток информации. Нил памяти жизни.

— Эридан.

— А, так вы сведуще в древнегреческой литературе? Отлично. Да, Нил, Эридан, неважно как вы назовёте. Все страсти, все боли — там. И всепрощение, в том числе. Каждая наша мысль — это капля из Нила. Вы в курсе о круговороте воды, тут тот же принцип. Я мыслю, следовательно,… Без Нила не может быть жизни, любой, даже крошечной, этакая река души. Река-бог.

Нил очень илистая река. Плодородная. Сейчас, вы опутаны её водорослями, она тянет к себе, по-другому никак. Вы говорили о двойниках…

— Не говорила!

— Говорили, я стёр вам память, извините. Не хорошо вышло, но иначе никак. Так, двойники. Объясню: вы опутаны крепко, я это говорил, и поэтому получаете информацию, предостережения из ноосферы. Ясновидящие, медиумы — они получают ответы из ноофсеры, ныряют в Нил и достают со дна ракушки. Им нужно будущее или прошлое, без разницы — нет ограничений. На дне есть всё.

— Так вы хотите проникнуть…нырнуть в Нил через меня что бы…. Получить что-то? Знание?

— Нет. Я хочу свободы. – я понимаю, пялиться в оно, но что он видит в серости пола? — Что случится после смерти? Я точно знаю. Было бы замечательно, будь смерть трамплином, дверью в зазеркалье, где продолжится наш путь…. Но нас ждет лишь единение.  Полное стирание всего того, что делает меня человеком, самим собой.

Изрезанным рукам тяжело приходится, но другого выхода нет, я должна освободиться. Я вижу луну — она прямо напротив лампы маяка. Это очень плохо.

Громкий хруст — старикан сломал ручку пополам.

— Мою историю запишут, мысли учтут и сотрут в порошок, расплавят, как пуговицу в оловянной чашке. Моя жизнь, моя работа, мечты будут просто плыть по потоку общих слез. За что? Ммм, Алиса? Может быть вы, как пифия, можете мне ответить? Какой смысл всю жизнь бороться за право быть самим собой, чтоб в конце так бездарно слиться со всем мраком? Я берёг свою душу не для того, чтоб каждая сволочь, ненавистный мне человек, мог заглянуть в неё и поглотить! Этого не будет. Я не дам больше людям тонуть и растворяться. Помнишь, я сказал про связь? Нити, канаты, водоросли. Всё можно разорвать, даже цепи. И я знаю, как. Я это сделаю! И вы будете благодарны!

— Так это ты сумасшедший!

— Понимания от вас я и не ждал.

— Ты хоть понимаешь, к чему это приведёт? Хочешь лежать падалью и гордиться собой?

— Лучше так.

— Старый придурок! Ты даже и не знаешь, как это, раствориться!

— Знаю, милая Алиса. Твои сёстры меня просветили.

— Чушь собачья! Они там не были, а вот я! Я была! Это как будто всё растворяется в тебе, а не наоборот!

— Простите Алиса, я не верю невменяемым.

— Что? Это ты, ты погубил двоих из-за своей безумной идеи! Да кто тебя вообще просил о помощи, а, спаситель человечества?

— Как минимум… как минимум несчастные, замученные люди. Никто не ждёт фашистов в раю.

— О боже, вспомнил! Тебя там тоже никто не ждёт!

— Тише! Началось.

— ….

Земля вступила в разговор дрожью. Маяк-близнец вырос на горизонте, чётко очерченный, он подал нам знак. Как будто Фейя Моргана повернула стёклышко калейдоскопа: маяк отразился на поверхности воды, появился по бокам, слева-справа, делился митозом, как раковая опухоль моего деда, и, наконец, маяк вырастает на острие месяца.

Лучи близнецов сходятся и выстилают дорогу к друг другу.

— Теперь, моя дорогая, — оглянувшись говорит мне Пётр, — мы в равных условиях.

Выйдя балкон, Пётр спокойно перешагивает через поручень, забирается на луч, восходит на Месяц.

— Стой! Где Мэлор!? Ответь!

Обернулся, глядит на меня, за спиной ореол.

— Уезжайте, Алиса! Завтра мир изменится!

Я могла бы полезть за ним по лучу, как кошка по парапету! На корточках, я елозила весь его трёп, пыталась порвать верёвки, а в итоге, они лишь впились сильнее. Старик увлекается шибари?

О чём я сейчас думаю?

Он так скоро окажется на Месяце! И что? Все мои шрамы — зря?

Мне бы только уменьшиться! А мои позвонки хрустят от напряжения, и обжигают изнутри раскалённые диски. Моё ухо расцарапано штукатуркой потолка, я всё ещё расту!

— Ракушка! — раковина звонит! Нет другого выхода — разбиваю лампу! Может, луч потухнет, и Пётр не доползёт?

Нет, луч не потух. Логично. Ладно, зато стекло в моих руках, я режу свои путы, крошки стекла кружат в водовороте отпечаток пальцев. Если я сейчас резко уменьшусь, не пойдёт ли по вене стекло? Лучше не думать, просто режь.

— Да сейчас, сейчас! Минуту! — раковина никак не уймётся, а верёвка всё не сдается и ломает меня. О, последняя петля, лопни наконец!

— Есть! — своими скользкими от крови гигантскими пальцами, шарю в бездонном кармане, — вот ты где… Алло! Мне нужна помощь!

— Ныряй в отражение Луны.

— А это нормально?

— Ты окажешься в нужном месте.

— Чёрный Человек! Я боюсь.

— Хорошо.

— Аврора?

— Мэлор!

— Что он сделал с тобой! У тебя руки в крови. И лоб разбит.

— О Мэлор, спасибо! Я так переживала за тебя! Помоги мне!

— Сейчас, — в его руках я раскалённое сердце.

— Что с тобой было, Мэлор?

— Я пошёл проверить дома, они оказались пустыми. Прошел чуть дальше и в камышах нашёл его машину. А вернулся, тебя нет. Так что случилось?

— Должна всё устроить! Старик уже наверху. Так что, я пойду, Мэлор. Жди меня.

— Что?

— Я должна нырнуть.

— Так. Ты уверена?

— Да.

— Я не думаю, что это хороший вариант…

— Мэлор! Подними глаза!

Мэлор заценил обстановку, отблески красного ослепили нас обоих.

— Так… Тебе точно не нужна моя помощь?

Моих рук не хватит, чтобы обвить его достаточно крепко, могу лишь прижаться, уткнуться в грудь, глядеть исподлобья на довольную улыбку. Один поцелуй в макушку — на удачу, один в переносицу – чтоб не глупила, один прямо в губы – чтоб поторопилась.

— Хорошо, я понимаю. Ты должна сделать это одна. Я буду здесь, — ветер подгоняет, дует в спину. Я не могу его подвести, иначе, мы будем вместе навсегда, но ходячими трупами, с язвами вместо воспоминаний, — удачи!

— Я скоро.

Карабкаюсь на решётку, его руки хранят моё равновесие.

— Нет ли другого способа?

Если спасателю страшно, человек в беде впадёт в панику. Вперёд.

— Мы уже попрощались, Мэлор. Жди!

* * *

Я не кричу, когда мне страшно.

Ветер влез мне под веки, всё размыто от слёз; руки — вперёд, разверзните воду, я ныряю в озеро Месяца!

Меня подхватил ледяной поток. Я путаюсь в волнах, они бьют меня со всех сторон, жадно тянут к себе. Тряпичной куклой меня подбрасывает волна-победитель и прибивает на берег.

Голова идёт кругом, лунная пыль забилась в ноздри. Передо мной раскинулась пустыня де Кирико, а прямо на моём пути лунный маяк. Мощи карлика в жёлтом за спиной, моя тень впереди меня, и, дойдя до маяка, тень устраивает мне парадный вход.

Мои шаги бесшумны – я ведь в космосе. Ветер, не касаясь меня, гоняет пыль и камушки, а я забыла, как звучит мой собственный голос.

Я внутри. Я снова мала или это крепость великана? Мне не дотянуться до ступеней винтовой лестницы.

Что за цветочный аромат? Чья-то тень скользнула вверх.

КЛАЦ-КЛАЦ.

Ахернар!

Мне нужно прибавить скорости и покончить с этим. Если я спасу и сведу с ума старика, все только выиграют. Ахернар не должен до него добраться.

— Алло, Чёрный Человек! Что мне делать? Алло? Не ловит…Что же мне…Может, ключ снова поможет? Посмотрим… Маленькой скважины здесь нет.

Но ведь я на том свете. Делай, что хочешь!

Трёхгранка отлично царапает бетон ступени. Ступени на ступенях, рисую себе лестницу шаг за шагом.

— А!

Ветер сегодня мой враг. Только бы удержаться на лестнице!

Триста пятьдесят одна линия, всего лишь. Ещё немного, и первую ступень я осилю!

Пятьсот восемьдесят четыре – теперь штурмую вторую ступень!

О боже!

Да я же проведу здесь вечность!

Алиса, может, ты вырастешь? Нет? Кисть уже болит, я чувствую, что мне грозит отит, а то и пневмония, лунные ветры сделают своё дело. Рука совсем окоченела, пальцы не разогнуть. За что провиденье рассержено на мои руки? Говорят, у плода одновременно развиваются пальцы и речевой центр, вот и калечит Ахернар мне и голову, и руки?

Четыреста восемь чёрточек, та гора далась Магомеду быстрее… Может, каждая ступень ниже предыдущей?

Так и есть.

Триста девяноста!

Двести семьдесят шесть! Наконец, ключ мне уже не нужен.

— Что-то закололо в боку. Когда эта лестница кончится? В тот раз, в космосе, ничего не болело! Везде обман.

Ступени становятся всё уже и меньше. Алиса выросла? Нет. Это Маяк, как раковина, сужается по спирали. Стены давят на меня, я нежеланный гость.

Снова вода – ступени стали волнами, лестница пришла в движение, и гонит меня назад. Волны-пощёчины стараются сбить меня с ног, думают, я не смогу ползти?

— Быстрее, глупая, быстрее! Ах!

Не было ещё ни одного лета, в котором я так часто бы ныряла с головой.

С грохотом сверху на меня пошёл вал. Темнота хлестнула по лицу, но сквозь неё я вижу: свет маяка!

Я близка!

— Удержаться! Ещё раз!

С размаху ключом пробиваю стену, это мой единственный шанс удержаться на месте. По узкому коридору идёт Вал. Больше первого. Лицо разгорелось от удара, течение тащит меня вниз, но ключ! Я всё ещё держусь!

— Давай!

Прыжками добираюсь в колпак. Третий вал!

Держаться на месте нет смысла. Прощай, ключ, я поплыла!

***

Выйдя из бассейна теряю очертания. Огромное пространство нагромождено линиями, ложными лестницами, что завиваются и становятся ноликами, яркими шариками. С моими шагами, линии-лестницы видятся мне деревьями, а их ступеньки чёрными мазками на берёзах. Я думала, я в колпаке.

Или это он и есть?

Освещённый колпак. Душный лес.

Ладно. Спокойно!

Надо привыкнуть.

Шаг вправо, шаг влево. Что-то есть за этими берёзами! Что-то зелёное, что-то красное. Сумасшедшее копошение. Тысячи букашек, разбились на чёрное и белое, и воюют с друг другом, иначе никак мне не объяснить эту древесную возню.

Природа любит это дикое сочетание. Сколько тварей она сделала чёрно-белыми? Но этот контраст закрывает собою что-то по ярче. Что-то дикое, едкое.
Бегу сквозь: воздух здесь раскалённый, в груди со скрипом надуваются два пластиковых мешка. Я так устала от подъёма, и снова бегу, бегу, как старуха, дайте мне палки, и я буду чемпионом по скандинавской ходьбе. Хотя, я бы не отказалась от острых палок. Щурюсь, вязну в тени деревьев. Под ногами стало хлюпать, я ускоряюсь, мышцы горят. Где же эти сучьи сучки, мне надо за них ухватится, а то потону! Края халата отяжелели, спина окаменела, ногами я иду, но на месте.

Умереть в болоте? Я лишь недавно показала голову, и вот, назад?

Бросаю руку вперёд, тянусь к стволу.

— Ах!

— Я держу тебя!

— Мэлор!

— Держись!

— О боже! Что ты здесь делаешь?! – за чёрно-белой рощей снова показался полуденный зной.

— Я видел достаточно, чтобы, не боясь, пойти за тобой.

— Но теперь и ты рискуешь!

— Алиса, мы всегда рискуем.

— Ты нырнул за мной! О, Мэлор! – кидаться к нему в объятья моё спасение. Удивительно, видимо, на Луне, мышцы крепче. Я словно обняла камень…

— Со мной всё хорошо. Это всё… безумие. Мы с тобой в нём потерялись.

— Ничего, возвращаться будет легче! Знаешь, а ты смешно пахнешь.

— Хм. Пойдём скорей, мне здесь не по себе.

— Понимаю. Ты что-то видел?

— Ммм, издали. Не могу знать, что это.

— Дьявольский цветок! Такой огромный богомол, верно?

— Хм, на вроде. Я видел только тень.

— Ты видел Ахернара! Он мог уже добраться до Петра. Или Пётр до лампочки.

— До лампы?

— Да, нам нужно туда! Не дать её разбить!

— Хорошо. Предположим, это так. Как мы найдём его? Я еле смог разглядеть тебя. Здесь так ярко и всё будто вытянуто.

— Вытянуто, да. Как нити… А если… подожди!

Я тяну руку вперед, прямо перед собой, стараюсь приглядеться.

— Поймала! – Тонкое дерево вдали, белый ствол, чёрные поперечные линии. Я держу его на пальце словно натянутую нить.

— Мы сплетём лампу!

***

Почему же я в начальной школе отказалась идти в кружок по вышиванию?
Неумело и медленно пальцами дёргаю нити леса, берёзы вдалеке переплетаю друг с другом, плету из них узор. Я знаю его, видела однажды в музее оптики лампу маяка. Она похожа на страусовое яйцо своей формой и размером, выполнена как люстры в Автово, массивная, из толстого хрусталя.

— Чёрт! Опять соскочила!

— Дай мне, скажи куда — он ловчее!

— Где ты так?

— На гитаре, давай, эту куда?

— Сюда! Видишь, правая грань уже проявляется!

— Да.

— Не торопись, я не успеваю…

— Алиса, я знаю, что делаю.

— Конечно. Не кричи. Поменяй эти части местами и готово.

— Разве?

— Да. Похоже на вывернутый колодец Чанд Баори.

— Или на две пирамиды склеенных друг к другу дном. Тебе надо было выдумать что-то надёжнее, надеюсь, никто не свалится с мостика. Пошли.

— Давай. И Мэлор, ты только не оборачивайся.

— Почему?

— За моей спиной кирпичами выложена тьма. Позади тупик.

— Я знал, что назад пути не будет.

А впереди, изнутри строение ярко светится и по его граням пляшет тень. Человека?

— Что по-твоему Пётр собирается делать?

— Думаю, разобьёт центр.

— Лампа в лампе?

— Типа того.

— Хорошо.

— Мэлор! Чего ты так припустил? – один его шаг, как два моих. – Ну подожди!

За сегодня я точно накачаю либо мышцы ног, либо мышцу сердца. Я не поспеваю за ним, а Мэлор больше не оглядывается. За один мой вдох он оказался у входа, мне до него только прыгать, бежать я никак не могу.

— АВРОРА!

Что?!

— Аврора, беги от него!

Я смотрю на своего червонного валета, и не могу понять, как правильно развернуть карту. Под аркой стоит мой спутник, а под мостом, в нижней пирамиде, бегущий по лестнице, как паук по потолку – кто?

Но стоп.

Я дура!

Для одного я принцесса, а для другого проводник.

Передо мной стоит старик в теле юноши – как я не заметила? Ведь на его глазах пелена!

— Спасибо, что доставила меня сюда.

— Не подходи! Я здесь сильнее! – а он всё равно подошёл. Моему сердцу не хватает места в груди.

— Спасибо, — каменная хватка. Впившись в мои плечи, он приподнял меня, как ребёнка, над собой, — что разъяснила, как поступить! Прощай.

— Нет…

Снова падение. Когда я встану.

— Держу!

— Отпустите её, мой мальчик. Я ведь говорил вам, не заводить любимчиков.

— О, Мэлор! Отпусти меня…Уходи отсюда… Прости! Я тяну тебя за собой…

Страшно смотреть вниз, там столь темно, что чернота смогла отразиться в глазах Мэлора.

— Успокойся, я тебя выдержу.

О, Мэлор, куда бы я попала без тебя? Разве я здесь для того, чтобы рыдать, уткнувшись в твоё плечо? Спасибо.

— Прости меня, прости, прости.

— Боже, Аврора, успокойся. Всё нормально.

— Как ты здесь…

— Постоял, подумал и сиганул за тобой. И, видно, не зря.

***

— Я не узнала, не поняла. Старик хитрый.

— Я бы сказал похлеще, он…

— Что-то было не так, но, я решила, во всём виновата Луна, это место.

— Понимаю. Аврора?

— А?

— Что мы будем делать?

— Не знаю. Не знаю, и знать не хочу! Давай вернёмся!

— Но мы не можем.

— Можем! Плевать на всё! Я не могу больше, а если, если с тобой что-то случиться?

— Так. Поздно, Аврора. Ты уже настроила меня. И я вовсе не хочу становится живой кучкой… перегноя. Вставай.

— Да, ладно, — самой встань не вышло, Мэлор бережно поставил меня на ноги.

— Нас здесь двое, а твоя раковина, она с собой?

— Да, держи.

Линия перегружена, иначе, не пойму, почему ЧЧ так долго молчит. Сколько мы потратили времени, стараясь поймать сеть? Бегаем по лестницам, лабиринтам комнат, я блуждаю в зазеркалье и теряю тень Мэлора в стенах из толщи хрустальных жуков.

— Стой, дай мне руку.

— Я за тобой, дурында. Как часто он отвечал тебе?

— Не очень, только в подходящий момент.

— То есть, сейчас не подходящий?

— Я не знаю, но, может быть, если мы пойдём повыше?

— В том то и дело, что мы уже не знаем, где верх.

— Ну…. Нам надо в центр…

— Это ясно. Ты заметила, как меняется шум в раковине? Когда мы были на краю, помехи были тише, значит, чем чище и громче звук, тем ближе мы к центру. Так что, пока будем двигаться, там будем думать дальше. Давай руку.

Мне не нужна моя голова, я довольна следовать его мыслям. Наши отраженья помогают нам: Мэлор уже столкнулся с ложью зазеркалья и, дотронувшись до хрустальной стены, погубил нас по ту сторону стекла: отраженья прошлись по мосту первые и упали вниз. Мы свернули.

— Здесь узкие каналы как в Венеции.

— Ты там был?

— Нет, но если выберемся отсюда, то поехали, пока она не ушла на дно. Стой!

Молодость Петру стала на пользу, он бегает и крутится на балконе над нами.

— Он не понял, куда идти!

— Тсс! Да, так и есть.

— Это плохо! Он должен попасть туда, а мы сбросим его в чёрный омут!

— Ладно, тогда побежали, звук становится всё чище. Не смотри на него.

Мы побежали наверх, я как можно громче начала стучать каблуками. Свернули в комнату и в отражении заметили – он пошёл за нами. А за ним чёрные воды. Уровень воды поднимается за нами, и я уже боюсь потонуть в этой темноте.

Очередная уловка перед носом – наши отражения побежали вперёд, а я больно ударилась лбом об зеркальную поверхность.

— Чёрт! Ты в порядке?

— Ничего, а ты?

— Мы как будто застряли в алмазе. Аврора, я что-то слышу.

— ЧЧ?

— Нет, это не из раковины. Прислушайся.

Я легла рядом и приложила ухо к полу. Сколько у нас ещё есть времени?

КЛАЦ-КЛАЦ-КЛАЦ

— Так, не волнуйся.

— Хорошо, что это?

— Так…насекомое.

— О боже.

Мои ноги сами стали хрустальными, отяжелели, но смогли почувствовать тьму подо мной.

— Мы не успеваем!

— Это просто вода, она не страшнее гигантского богомола, Аврора, вперёд.

— Нет, это не просто вода! Мы не успеваем и не успеем! Дай мне эту чёртову раковину, алло? Алло! ЧЧ нам нужна помо…

Тошнота наступила внезапно, заставила меня согнуться пополам. Мне ведь так не хватало ещё и рвоты, ещё и перед Мэлором. Дыхание прервалось, снова и опять, челюсть, кажется, хрустнула. На язык вернулся мерзкий рыбный вкус пива из корюшки, оно вышло мне на туфли, а за ним, со склизкой чешуёй, вызывающей чесотку на нёбе, и плавниками, оставляющими шрамы на внутренней стороне щёк, вышел тот виджет, что был в банке.

— Дыши носом, всё хорошо, ничего страшного, в такой момент это нормально,

Нормально. Так бывает, чтоб у людей жизнь шла нормально? Я буду жить нормально? ПОЧЕМУ? Почему сейчас из моего рта вырвалась двуногая рыба?

— Мэлор, не смотри.

— Твою мать.

— Мэлор, отвернись!

— Спокойно. Я говорил им поменять поставщика, те рыбные котлеты никогда не отличались свежестью.

— Не смешно!

— Прости пожалуйста, я потерялся, не знаю, как на такое реагировать. Всё в порядке?

— Меня тянет наблевать ещё раз.

— Давай, спокойно, — не заражу ли я Мэлоры, если чуть поплачу на его плече?

— Всё нормально, всё нормально! Вперёд, вперёд! – тварь, как мерзко шлёпает своими лапами. Тварь начала расти ещё в моём рту, теперь она приблизительно размером с осла, не знаю.

— Садись, садись! Вперёд, вперёд! Нормально! Нормально!

— Прекрати пинать рыбу, Аврора! Может, она поможет нам добраться до лампы быстрее?

— Ладно, но я тебя за это ненавижу.

К моим и без того сумасбродным прозвищам добавляется весёлое «наездница рыбы». Мэлор сел впереди, и, как только я обняла его за талию, рыба снова выросла в размерах и прыжками понесла нас к связующей лампе. Сидеть на этой твари отвратительно! Но удивительно, как высоко и незаметно она перелетает мосты. Своей походкой она похожа на деда в ластах, а прыжками на кузнечика. Прекрасно. Я мечтала творить, созидать, создавать прекрасное, в итоге, изрыгнула пивной виджет, что под воздействием моего желудка превратился в рыбу с ногами атлета. Спасибо, дорогой ЧЧ, ты знаешь, как помочь девушке.

До лампы два прыжка, мы готовы к финалу, но за спиной раздался

КЛАЦ КЛАЦ

Ступеньки лестницы пересчитали мои рёбра.

— Мэлор, как ты?

— Хорошо, а ты? Нашего приятеля отбросили на дно, ты видела?

— Ничего, мы на месте, смотри!

Лампочка-яйцо, прямо в центре, на постаменте. Убери её, и мы не найдём пути назад.

— Это и есть источник.

— Ага. Вон, видишь, мы можем спрятаться за колонной, а когда он подойдёт…

— Да, но ты подумай, Аврора. Он может заподозрить, что мы его поджидаем.

— И что ты предлагаешь делать?

Как легко он тут освоился! Бродить по чужим грёзам вещь опасная. У каждого психотерапевта должен быть свой психотерапевт. А у каждого психотерапевта психотерапевта, свой психотерапевт. И так идя по кругу анонимных алкоголиков, мы придём к ясности ума. Мэлор схватил меня за руку и зациклил наш бег в стенах хрусталя.

— Иллюзия должна его отвлечь, для Петра мы заплутали и пробежали мимо.

— Идеально!

— Подожди, нам снова помогают. Смотри, та рыба жива.

Наш «приятель» пришлёпал прямо к лампе и, сев рядом, превратился в точную копию лампы с постаментом.

Я вцепилась в рукав Мэлора, и слушаю шум раковины, что доносится до меня из его кармана. Его вена на шее бьётся в суматохе, Мэлор нервничает, как и я. Это последнее действие, что нам осталось пережить.

Звук шагов. Я вижу двойника Мэлора, со спины не видно, но ясно, что он в растерянности. Я, я! не смогла отличить Петра от Мэлора, куда ему найти нужную лампу? Я тихонько закрыла на молнию карман куртки, так, чтобы раковина не выпала у Мэлора, у моего Мэлора. Один поцелуй, он поддаётся вперёд.

И мы оба видим, что Пётр сделал правильный выбор.

На цыпочках, по стелсу, подкрался к Петру. Пётр пытается выкрутить лампочку, один оборот уже есть. У меня в глазах темнеет, и капли пота скатываются со лба. Мэлор медленный как кот, я готова закричать от напряжения.

Быстрее, пожалуйста!

Я не дышу. Спорю, мой Мэлор также. Картинка застыла, только локти Петра движутся туда-сюда. Я дышу через чур громко, даже закрыв рот руками я ему мешаю. Кровь прилила к ушам.

Со вторым оборотом всё началось.

Началось!

Что делать мне?

Виджет снова принял рыбный облик и, до того сильно впился в руку Петра, что страх от близости к этому чудовищу, к этому хищнику с глубин моего естества сковал мои ноги и зациклил мысль: моей вины тут нет!

Мэлор обхватил Петра за шею и тащит к краю моста. Пётр, из последних сил пнул по лампочке – всё, что я смогла издалека, это лишь завопить, пока рыба не подставила свой синий бок, удержав лампу на месте.

— Мэлор, бросай его! Бросай!

Вод под мостом видно не было, одна беспросветная ночь, личное забвение Петра.

Я не могу стоять без дела!

Мэлор нагнул Петра через перила и вместе, мы перекидываем врага в бездну. Уцелевшей рукой Пётр держится, пусть, я знаю, что все его планы рухнули. Я не готова бить человека по пальцам, хотя и жажду его падения. Не заставлять ведь Мэлора?

Но Мэлор сам решился на это.

— Шум! Аврора, ответь ему, – судорожно достаю ракушку, ЧЧ на той стороне.

— Мы всё!

КЛАЦ-КЛАЦ-КЛАЦ

— Мэлор, не смотри…- прижать к себе, спрятать, он не должен видеть, не должен! Сидя у перил, я закрываю руками его глаза, пытаюсь заслонить собой.

Я видела, как меня бьют током, и только. Это жутко.

КЛАЦ-КЛАЦ-КЛАЦ

Чёртов цветок, чёртов гигантский богомол потянулся к Петру своими лапками. Ахернар узнал его, не спутал с моим Мэлором, это главное.

Но и я, и мой Мэлор видим, как Петра, что надел маску и не снял, по кусочкам разрывает гигантский богомол Ахернар. Полетели ноги в знакомой джинсе, красивые музыкальные пальцы, кишки намотались на ту самую лампочку, что мы так рьяно защищали.

— Закрой глаза, умоляю!

Свет налился кровью, Ахернар защёлкал жвалами и раздавил голову. Такую же голову, которую я обнимаю сейчас. Лицо, на которое я смотрю с любовью, а Мэлор в зеркале, лопнуло. Глаз упал прямо перед нами.

— Умоляю, Мэлор! Не смотри! Пошли, я умоляю тебя.

Ахернар потянулся к нам и, моя дорогая глубоководная тварь, кинулась на него, спасая нас от сияющих звёздами клешней.

— Дружочек глупый!

Мэлор пятится за мной, я тупо тяну его за собой.

В хрустале стен отражается, как в потоках исчезает Пётр. Его больше нет в судьбах, теперь он белый шум.

Шум в раковине.

— Брось раковину и плыви.

Раковина поднялась на волне и приняла нас на свой борт.

***

Луна позади, мы на корабле, том самом, что снился нам обоим. За нашими спинами ещё раздаётся чавканье плотью, которую пожирает Ахернар.

— Сраная тварь.

— Мэлор, как ты?

— Он сожрал меня.

— Это был не ты! Слышишь? Забудь, умоляю тебя! Мы скоро спустимся на землю, поедем в Венецию, помнишь? Умоляю, приди в себя! Это был не ты!

— Да, хорошо, хорошо…. Аврора…

Дождь бьёт его по лицу, он застыл сидя прямо передо мной, оглядывается на меня, одни желваки бешено дрожат. О, Мэлор, куда ты смотришь?

— Прости меня, Мэлор, — я обняла статую, холодную, как могильная земля. А я плакальщица, что полностью отдалась своему делу.  – Умоляю, прости! Очнись!

— Прекрати. Мне нужно время, чтобы прийти в себя.

— Да, прости.

— Прекрати извиняться.

— Хорошо, прости.

Пока я бьюсь в слезах, наше судно бьётся о волны. Мы отходим от Луны, и я различаю бой барабанов. Вёсла на месте, соседние места пусты.

— Мэлор, это последнее, честно. Нам надо взяться за вёсла, давай вместе.

Скользко, мокро, холодно и страшно. Сидим спиной вперёд, а перед нами красная Луна. Шум грома и волн еле скрывают звуки поедания Петра Ахернаром. Он будто зациклился на поглощении маленького тельца, смакует и никак не может докончить, доставая из пасти застрявшие в челюстях кусочки.

— Мэлор, старайся попадать в ритм, это необходимо!

Он передо мной, и я вижу, что он не справляется.

За что? Что я натворила? Я погубила тебя?

Пусть, главное, что Мэлор цел и невредим. Пусть оставят мне мой… дар, пусть я буду больна. Всё отдам.

Барабаны ускоряются, волны сбивают со скамьи. Меня сильно отбросило к борту и вернуло назад, Мэлор смог усидеть, но перестал грести.

— Ты в порядке? – лучше бы не поворачивался. Мои слёзы скроет дождь, его взгляд не способен скрыть самый кромешный мрак.

— Греби, Аврора.

— Прости меня.

— Это не твоя вина. Аврора, не обнимай меня сейчас, мы должны плыть.

— Я сделаю всё, что скажешь, только не ненавидь меня за всё это!

— Замолчи, хорошо? Молчи и греби.

— Я люблю тебя! – сжал мою руку, меня трясёт всё сильнее, нутро пустое, во мне одна вода.

— Я тебя тоже, но замолчи. Не сейчас.

Поцелуй от меня в затылок, от него – лёгкое касание губ к пальцам. Что мы не так сделали?

Над нами вырос вал. Смешно, ведь, сначала, я обрадовалась. Этот хаос скрыл Луну и заткнул чёртов цветок. Волна растёт, растёт, растёт…

— Греби, Мэлор! Умоляю!

— Это не имеет смысла.

— Всё равно!

Она грядёт.

Я ослепла. А видела ли я.

Машинально я потянулась к Мэлору и коснулась его ладонью его спины, схватила за куртку. Но я всё-ещё гребу. Еле-еле, одной рукой, под барабан сердца.

Он столько выдержал ради меня, я не брошу его.

Я жду удара.

Жду.

­— Всё прошло.

— А?

По колено вода. В руках раковина… она стала больше и потеряла белизну.

— Мэлор? Где-ты?  МЭЛОР?!

— Он бросит весло.

— Нет! – голоса нет. Сердца – нет. Мэлора рядом

— НЕТ! ВЕРНИ ЕГО!

— Он сбился с ритма.

— Не правда! Не он сбился, а я! Я! Так было во сне! Я должна была сбиться!

— Благодаря ему, не сбилась.

— Верни его! Верни его мне! Почему ты здесь?

— Встань, простудишься.

­- Закрой рот и верни его! Ты нас подставил, да? Ты задумал выбраться и поменялся с ним местами, так?

— Я задумал выбраться. Но я думал заточить Петра. Прости. У нас не вышло.

— Мне плевать! Верни!

— Не могу. Не сейчас. Ему нужно время.

— Зачем?

— Отдышись, послушай. Дай Мэлору время пережить ту смерть, что он видел. Если он выйдет сейчас, его разум погибнет.

— Как… как долго?

— Неизвестно. Не плачь, он с тобой. Раковина поёт, как и всегда.

— Ты вернёшь его?

— Я не знаю, как. Но я буду рядом, когда придёт время.

— За что? За что это со мной, с нами?

— Просто так, — Чёрный Человек зашёл мне за спину, я чувствую, как он целует меня в макушку. Осколки и булавки, что были воткнуты в моё серое вещество, разом исчезли. Слёзы прошли. Чёрный человек тоже.

— О, Мэлор, за что так с тобой?

Я одна по колено в горе и воде. Озеро навсегда останется солёным. Закат или рассвет? Неважно. Неизвестно, сколько мне предстоит их видеть одной.  Раковина поёт… правда?

Лёгкий ветер. Раковина потемнела, стала иссиня-фиолетовой. Что в ней слышно?

Буря, грозы, шторм. И тихая гитара.

— Мэлор! Ты слышишь меня? Слышишь, ответь мне!

На рассвете — без меня

— Это ты! Прости меня, я люблю тебя!

На кассете — без меня

— Я не буду плакать, извини.

Без меня — за дверь, без меня — домой

— Я с тобой, я буду ждать тебя!

И убегает мой мир

Убегает земля

Бежит далеко-далеко

Навек далеко-далеко

— Нет, Мэлор, я обещаю тебе, я верну тебя. Я дождусь, когда твоя буря утихнет.

Без меня моя тень

— Без меня.

Tags: Авангард