Остмодерн
Нет у нас никакого постмодерна. И не было. Это повторы на витках колеса Сансары. Просто их было так много, что все виденное слилось в сорокинский калейдоскоп.
В начале 20 века западная мысль разделилась на модерн и авангард. Модерн как выход традиционной культуры на предельные мощности у нас не состоялся из-за того, что после революции прервалась связь времен. Авангард как отрицание устаревших норм и создание нового языка у нас сперва зашел очень хорошо, но уже к сороковому году весь был расстрелян по лагерям. Так на какой почве у нас должен вырасти баобаб постмодерна?
Мы живем в очень своеобразной реальности: карикатурной, гротескно-юродивой и цикличной. Новый оборот колеса приводит к тому, что реальности накладываются друг на друга, уплотняются, сосуществуя на уровне мифов и архетипов. У Бахтина такая ситуация названа «исторической инверсией». Будущее истощается: частично его заменяет идеализированное прошлое, которое эксгумируется и выставляется в одном зале с настоящим (деды-мертвецы смотрят на нас, а в бой ведет Александр Невский), частично вневременные ценности и скрепы. Чем больше пройдено итераций — тем больше сакрального, больше прошлого и меньше собственно настоящего, не говоря о будущем.
Эту смесь вневременного и исторического легко спутать с постмодернистской гиперреальностью по Бодрийяру. Разница в том, что постмодерн может обойтись без времени — у Дерриды время вообще не существует — а у нас время до той степени тотально, что превращается в вечность, доходит до сингулярности.
Обратимся к поэме Венички Ерофеева «Москва-Петушки». Ее принято считать эталоном советского постмодернизма, и по ряду признаков, конечно, она этот титул заслуживает. Интереснее взглянуть на нее как на эдакий антидорожный роман. «Москва-Петушки» ближе всех подбирается к раскрытию сущности зацикленности русской реальности. В этих условиях бессмысленна не только дорога (линейный прогресс модерна), но и становление героя по Кэмпбеллу. Веничка обречен отыгрывать один и тот же сценарий. Вечное возвращение. Он в аду Сансары. Он не проходит ни стадию сепарации (напротив, путешествие вписано в рутину), ни тем более стадию инициации. Это вам не Фродо. У нас всякий блуждающий — однозначно потерян. Заодно это на корню убивает концепцию дрейфа по Дебору. Даже дрейф невозможен, ведь он все равно приведет к Кремлю. Убираем еще один базис постмодерна.
Цитатность? Веничка всего лишь имеет дело с гипертрофированной советско-российской реальностью. У нас реальный мир не отличить от текста, от измывательского балагана. В одном хронотопе без проблем сосуществуют Великие Русские Писатели, европейские философы, ветхозаветные сюжеты и Моше Даян. Классическая культура смешивается с лозунгами соцреализма. Однако при этом поэма «Москва-Петушки» очень тяжело интегрируется в мировую культуру и потенциально непереводима на другие языки. Потому что мытарства Венички происходят не в художественной реальности, а в социально-исторической. Ну… либо это мы с вами живем в воплотившемся литературном мире. Остмодерн, бля.
На какое время пришелся один из пиков постмодерна? Красный май во Франции, бунт молодежи против бюрократии и контроля. Наша Перестройка и радостное принятие Пыни? Роптание на неэффективность Голема, желание вернуться в централизованное, имперское государство. Необходимая для формирования постмодерна среда у нас возникла только в тучные годы и только в Москве. Знаете, кто настоящий доморощенный писатель-постмодернист? Не Сорокин, не Пелевин — Борис Акунин.
Акунинский псевдоисторический цикл — единственная заметная попытка преодолеть русскую вечность. Законсервировать Фандорина и всю Империю в трехлитровой банке, не давая им расползтись по кухне. И эта банка простояла целехонькой до той поры, пока ее не смахнул на пол Мединский с идеей национального единства и примирения, подразумевающей окончательное слияние имперского и советского периодов в один холодец.
И вот мы с Гоголем, Невским, Веничкой, Лениным, Сталиным, Петром I, Иваном Грозным и Достоевским сидим и думаем, как бы уже съехать из этой коммуналки и жить раздельно.
