Эффект Бабченко
Мое детство пришлось на закат аналоговой эры, эпохи, которую уже через десять-пятнадцать лет начали по всем фронтам теснить цифровые технологии. Моим любимым сериалом, во многом сформировавшим и стиль, и мировоззрение, был X-files. А он в свою очередь вдохновлен уотергейским скандалом, который был важнейшей исторической вехой для журналистики. Разоблачение Никсона выявило, что, во-первых, конечная истина существует, во-вторых, что, если ее отыскать, раскрыть, явить людям, — мир может измениться.
В X-files сошлись две мощнейшие традиции. С одной стороны жанр sci-fi, подкрепленный такими сериалами-антологиями, как «За гранью возможного» и «Сумеречная зона». Но одного наследия научной фантастики было недостаточно для того, чтобы сделать сериал культовым. Вторым важнейшим фактором успеха стало использование теории заговора. Многие сюжеты — это обыгранные городские легенды и конспирологические теории, последнее в особенности относится к центральной мифологии сериала, завязанной на пришельцах. Сегодня я понимаю, что медиафрения, информационный белый шум и обилие разнонаправленной пропаганды не только создали принципиально новый мир постправды. Главная проблема в том, что они сделали конспирологию бессмысленной и устаревшей как науку о поиске истины.
Разочарование в конспирологии неминуемо ведет к кризису расследовательской журналистики, нацеленной на громкие, социально-политические дела, когда сбор материалов по одной истории может длиться не один год. Одновременный успех и провал фильма «В центре внимания» — сродни прощальному поклону. Честные журналисты, агенты ФБР, малохольные сталкеры-правдоискатели — это все прошлый век. Никого вы сегодня таким героем не привлечете и не обманете. Это такой же реликт своего времени, как окопная война начала двадцатого века. Я чувствую, что эта динозавровая принципиальность и меня тянет на дно — но, к вашему сведению, мне не привыкать меняться и переписывать все с чистого листа.
Все ведь было так просто. Есть система-преступник, лживая и коррумпированная, есть те, кто проводят расследование, и есть публика. Раньше правда и разоблачения получали главный канал вещания. В этих отношениях между СМИ, аудиторией и крупными институтами, вроде государства, политических партий, церкви или транснациональных корпораций, существовали определенные правила. И своим существованием они обязаны не куртуазности всех участников, а тому, что каналы распространения информации были достаточно линейны и узки. Если где-то вышла разгромная статья — от нее никуда не деться, она сама по себе была событием, имеющим собственный вес и гравитацию. На вскидку сразу приходит такой пример: видео с генпрокурором Скуратовым, который забавлялся в бане с шлюхами. Его показывали на федеральном канале в прайм-тайм. И здесь неуместна а-ля Незыгарь-аналитика о борьбе кланов и кремлевских башен. Вот преступление, вот доказательства. И не в закрытом суде, как любит Сечин, а прямо в лицо электорату.
Отголоски правды (можно даже, Правды — как заповедовал нам Данила Багров) иногда раздаются в бизнес-ориентированной среде. Как это произошло с отчетом Александра Фэка, обнаружившего, что «Газпром» действует в интересах околокремлевских олигархов-подрядчиков, а на акционеров ложил огромную трубу. Сперва скандал. Потом увольнение. Греф сыпал извинениями. Ну вот, в принципе, и все последствия. И это, повторюсь, самый значимый случай за последнее время, в котором хоть что-то произошло после публикации.
Я замучаюсь перечислять дела, которые могли бы привести к серьезным переменам в обществе, если бы мы вдохновлялись духом Уотергейта и X-files. Допинг на Олимпиаде, панамские офшоры, участие в гибридной войне на территории Украины, потери в Сирии, контрабанда кокаина по каналам МИД РФ, полный провал майских указов как предвыборной программы путинского срока 2012-2018, расследования Навального, мистификация в деле «Синих китов», постоянные фейки и ложь. Найти правду не так уж и сложно. Вопрос в том, что с ней делать дальше?
В обществе постправды нет запроса на истину. Посмотрите на аудиторию, они жаждут чего-то иного — интерпретации. Они хотят, чтобы работники культуры и медиа создали и поддерживали для них определенную картину мира. Подъем журналистики мнений, всякого рода колумнистов и обзорщиков связан с тем, что фактура сама по себе никому не интересна. В этом информационном аду людям нужен проводник и медиатор, Вергилий, который будет водить за руку и объяснять, почему это — так, а это — не так. Интерпретаторы заменяют людям психотерапевтов, потому что как никто больше так не заботится о душевном равновесии граждан. Информация (правда) стала товаром, таким же, как йогурт. А вам с каким вкусом больше нравится?
Общая деградация профессии, монополизация СМИ государством и вытеснение остальных точек зрений в маргинальные ниши привело к тому, что восторжествовала даже не журналистика мнений — а журналистика эмоций. Лоялисты, либералы, оппозиционеры, охранители — все отказались от сложной структуры в пользу мгновенного от-реагирования на инфоповоды. Делается это проще, чем коктейль «Отвертка». Берется громкий инфоповод, вброшенный каким-нибудь информагентством или ВЦИОМом, дописывается к нему два-три абзаца интерпретации для своей референтной группы — и можно пускать в эфир. Аудитория обязательно найдет то, что ей по душе: умиление или негодование, реваншизм или самокритику, гордость или позор. Telegram довел этот тренд до такого богопротивного абсолюта, что должен был пасть просто по законам приличия.
Впрочем, свою несостоятельность журналистика эмоций наглядно продемонстрировала буквально на днях. Вся эта история с фальсификацией смерти Аркадия Бабченко заняла меньше суток. За эти сутки наперегонки друг с другом колумнисты принялись строчить некрологи, в которых либо проклинали длиннорукий режим Путина, либо глумились над царящим в Киеве бардаком. А на следующее утро Бабченко оживает, и тут внезапно начинается буча, которой не должно было быть. Мало ли мы видели фейков за последний год?
А дело все в том, что эти колумнисты — причем лучшие из них, торопыги, которые умудряются оттарабанить заметку по инфоповоду в тот же день, выдавая эти рефлекторные тексты за аналитику — оконфузились. Случай Бабченко — это очень особенный фейк, который бьет не по политической картине, а по медийной. Обозреватели почувствовали, что их поимели на их же поле. Что их эмоциональный выхлоп, независимо от направленности, вдруг обессмыслился. Потому что Бабченко — это вам не кот Шредингера. Не малазийский Боинг, не вмешательство в американские выборы. Бабченко — жив. Хоть ты тресни, но на миг вместо всей этой квантовой фигни к нам вернулась механика Ньютона. Надо понять, что Бабченко — это не фейк, а как раз неопровержимый и общепризнанный факт, с которым согласится любой человек, как соглашаются с тем, что Солнце встает на востоке. Когда-то таким же неоспоримым фактом были любые мало-мальски вменяемые журналистские расследования, нынче отошедшие в разряд субъективной позиции автора.
Однако вместо того, чтобы умиротворенно махнуть рукой: «Ну и хорошо», даже его бывшие сторонники стали гундосить, что так нельзя и так нечестно. Одна цитата тронула даже меня, это какие-то православные эксперты отписались: «Искреннюю молитву за упокой жалко тратить на фейки».
Вот оно! У нас не новости, а молитвы. За здравие или за упокой. И почему это так нельзя? То есть сознательно использовать всю эту толпу резонирующих на каждый чих экспертов для дезинформации нельзя? А что с ними происходит каждый день? Их каждый день имеют, заставляя поддерживать и раскручивать чужую повестку. Просто в этом случае серьезную мину давят до последнего, как Песков, а тут о розыгрыше с особым цинизмом было заявлено на следующий день.
Разумеется, нам врут о том, что в США и Европе единогласно осудили СБУ и покрутили пальцем у виска. На самом деле многие издания, особенно консервативные и ястребиные, типа WSJ, хоть и оговариваются, что все это напоминает хождение по крайне тонкому льду, все-таки не могут удержаться от восторгов, что кому-то удалось своей дезой победить дезу России. А то они там уже совсем отчаялись, думали, что это невозможно.
Нашим не остается ничего, кроме как мусолить подробности покушения, опять скатываясь в «верю, не верю». Я не знаю, что должно произойти, чтобы люди окончательно поверили в какую-то версию. То ли Гаага нужна, то ли огненная надпись по небу.
Постбабченко — это в некотором роде первая ласточка деконструкции феномена постправды. На Западе это происходит уже давно и во многом благодаря Трампу, который породил целую волну рефлексий, переосмысляющих не только законы медиасферы, но и феномен культурной ностальгии. Этому, например, целиком был посвящен 20 сезон «Южного парка». Люди, которые на данный момент занимают высокие должности и отсиживаются в кабинетах из кожи, росли в двадцатом веке. У них еще не отмерла память о конспирологических изысканиях и силе СМИ. В медийной разноголосице интернента они нашли отличный способ утопить правду о себе, пользуясь равнодушием и апатией жителей виртуальной реальности.
Меня больше заботит путинское поколение, которое не застало не только кассетные видики, дисковые плееры, но и даже шипящие телефонные модемы. Они познают мир, в котором медиашум является данностью. И я до сих пор не могу определиться сделает ли это их легковнушаемыми дебилами или, наоборот, гарантирует резистентность к информационным вирусам. Здесь же не работает эффект Бабченко — я увижу их ровно такими, какими захочу увидеть. И по настроению я могу то проклинать потерянное поколение, то вкладывать в него все надежды.
И так во всем. Мир пластичен, реальность зыбка, я должна лишь выбрать одно мнение и придерживаться его, находя поддержку у интерпретаторов. К сожалению, люди ригидны и, однажды приняв какую-то точку зрения, они очень неохотно от нее отказываются. Общество все еще больно Крымом. Постправда обламывает зубы только о такие незыблемые камни мироздания, как 2х2 = 4, от признания которых никуда не деться, кроме как сразу в Кащенко. Вопрос в том, сколько их таких?
Да всего один и остался. Что Бабченко жив.
