Сэлфцест #1 Трансмутация

— Добрый день, расскажите, как вы видите состояние медиасферы и культуры в современной России?

— На мой взгляд, в этом году, после очередных перевыборов Путина, Россия окончательно вступила в новый этап существования. Общество еще этого не поняло и не приняло, и все, включая власть и интеллигенцию, продолжают двигаться по инерции. Они не только по-прежнему ориентируются на посткрымские нормы, но иногда даже живут и мыслят по лекалам нулевых.

— Что станет отличительной чертой нового периода?

— Изоляция. Мы полностью отрезаны от Запада. Не только политически и экономически. Мы больше не видим там образца для подражания, не стремимся перенимать их передовой опыт. Впрочем, они сами на распутье, но мы, как бы их отражение в кривом зеркале. Россия, западная страна по сути своей, отказывается от своего базиса и возвращается к искусственным византийско-азиатским надстройкам. Мы всякий раз заговариваем об особом пути, когда сами отворачиваемся от Запада, а Восток, в частности Китай, мы понять не можем чисто ментально, en masse. Нельзя сказать, что во всем виноват только Путин — это коллективная воля народа. Да, такую парадигму сформировали политтехнологи, пропагандисты и журналисты с госканалов, но ведь у людей тоже был выбор принять такую картину мира, такие ценности или отвергнуть. В нулевые такое положение дел, как сейчас, реально казалось дикостью. В начале срока Медведева кто бы мог подумать, что все так повернется? Но Крым, ресентимент, старая-добрая имперская риторика оказались сильнее тяги к свободе и самостоятельности. Мы отказались от гражданской зрелости в пользу неподконтрольного, коррумпированного патерналистского государства. Семена порчи присутствовали в нас изначально, мы с самого развала Союза были заражены. И вот для развития болезни появились наилучшие условия.

— Вы думаете, эпоха нулевых окончательно осталась позади?

— Абсолютно. Прошло не больше десяти-пятнадцати лет с тех пор, как общество ощутило первые тектонические сдвиги, а мы уже на противоположном полюсе. Ментальность и стилистика нулевых — это анахронизм. Сурковщина, пелевинщина, планктонщина, топы ЖЖ — все это неактуально. Никому больше не интересны истории из жизни пиарщиков и журналистов, на которых поднялся Минаев, худо-бедно справившийся с плагиатом Бегбедера. Существовал свободный от притязаний властей интернет, ставший важнейшим очагом для развития офисного фольклора, попсовой психологии, уютных либеральных дневничков и прочей милой хипстоты. Это было мейнстримом. Это непритязательная и ни к чему не обязывающая культурная эрудиция на уровне Макса Фрая. Срачи о том, как жилось в СССР, которые в ЖЖ разворачивались на ветки по сотне комментариев. Очень слабая, но какая-то попытка рефлексии. Теперь-то мы, стараниями Мединского и Киселева, точно знаем, как именно следует оценивать наше коллективное наследие. Культура подстраивалась под нужды и ожидания нового среднего класса, который в кои-то веки состоял не из квалифицированных рабочих, а из сытой образованной молодежи, из айтишников, медийщиков и коммерсантов. Во-вторых, была очевидная ориентация на Запад, на сотрудничество. Сколько англицизмов почти мгновенно втекло в наш язык? Мы перенимали стандарты качества и методы американских и европейских компаний. Людям хватало денег на заграничные поездки, причем Египет и Турция считались курортом быдла и нищебродов, остальные хвастались поездками по Испании, Греции, Черногории, на худой конец, визитами на Гоа. Мы даже десять лет в школах учили английский, а не основы православной культуры! Сейчас этого нет, угасло само любопытство к чужому укладу. За интерес к Западу сейчас навешивают ярлыки врагов народа. Средний русский человек это замечательно чувствует и перестраивается.

— Почему офисная культура не может существовать без Запада? Ведь у нас остаются крупные компании, вроде Роснефти или Газпрома.

— Потому что в противном случае все превращается в тыкву, в совок. Офис без демократично организованного рабочего процесса и международных связей — это скучная контора, как в «Служебном романе». Это чиновничий центр госуслуг. В огосударствленных компаниях выстроилась жесткая иерархия, основанная на чинопочитании, подхалимаже и прислуживании. А сотрудников, у которых еще сохранились понятия о профессиональной этике, ожидает судьба Александра Фэка, аналитика из «Сбербанк CIB». Мы возвращаемся к громоздкой серой бюрократии, к размазанным гоголевским мирам с шинелькой. Герои нулевых обзавелись детьми, лишним весом, ишемической болезнью и профессиональным выгоранием. Всякая частная инициатива замерла. Они либо так или иначе встраиваются в госкапитализм со всеми последствиями, подразумевающими полное уничтожение самостоятельности, инициативы и честности, либо едва сводят концы с концами. У нас тут некоторые хотели перекинуть коммуникацию с клиентурой в Telegram? Ну-ну, хорошая попытка.

— Допустим, что нулевые так и не дали всходов. А как можно охарактеризовать десятые?

— Я не хочу сказать, что нулевые были и прошли. Когда нации понадобится перестроиться обратно, она вновь обратится к нулевым, как к западническому Ренессансу. Другой вопрос, что пока такой потребности в обществе нет и в ближайшее время не предвидится. Сами по себе нулевые были довольно-таки бесплодными, но, поверьте, в случае чего мифологизировать этот период не составит проблем. У нас осталось немало развлекательных и потребительских изданий, которые все еще верны этой парадигме. The village, например. Что касается десятых, то тут надо сделать оговорку. Нулевые достигли пика в ходе зимних протестов против ПЖиВ, а закончились тухло и печально уже в мае — когда активистов били и вязали на «Марше миллионов». Болотное дело — это черта, подводящая итог нулевых. Десятые, в моем понимании, начались с аннексии Крыма. В коротенький период безвременья 2012-2014 годов Путин расчехлил патриотизм, имперскую антизападную риторику (Мюнхенская речь была указанием на возможный выбор пути, но не собственно отправной точкой). События на Украине стали важнейшим катализатором. Майдан одновременно был и необходимым Casus belli, и психологической травмой для нашей власти. После Крыма началась военная мобилизация. Донбасс, русский мир, майдауны, диванные войска и подлинный дебют пригожинских троллей. Это настоящая истерия, втянувшая аполитичных обывателей в кремлевский Realpolitik. Но украинский конфликт вошел в тлеющую фазу, а власть могла скрывать свои преступления и многочисленные промахи, только накручивая массы против внешнего врага. С одной стороны это США, с другой — сирийские террористы. В эфире должен стоять постоянный праздник, непрекращающийся угар. Любая остановка, любое провисание может привести к неприятному похмелью. Поэтому власти перешли к откровенно карнавальной политике, подобно шоуменам, работающим с самой непритязательной и хамской публикой. Это и танцующая «Яблочко» Захарова, и ведро с говном в студии ток-шоу «Первого канала», и сакраментальное, тут же засаленное в цитатах «Дебилы, блядь» Лаврова. Официальная культура Кремля с 2014 года — карнавал. Иногда кровавый, иногда идиотичный. Они выбрали самую гротескную форму. Сегодня они заслоняют футболом повышение пенсионного возраста, а завтра отправят Скворцову танцевать голышом, когда понадобится вдовесок к другим социальным реформам ввести платную страховую медицину. Впрочем, ЧМ-2018 — это последняя геополитическая удача, доставшаяся нам как раз в те годы, когда кругом еще не было этой дикости. Дальше мы только вылетали из различных объединяющих международных мероприятий и организаций. Скоро и ЕСПЧ откажемся признавать.

— Разве вы сами не выступали в роли апологета карнавальной культуры?

— Верно. И до какого-то момента мы успешно пародировали, осмеивали и предугадывали действия власти. К карнавалу они ведь тоже пришли не сразу. Начинали робко, боязливо, глупо и неумело. На таком фоне, разумеется, наша клоунада была в выигрышном положении. Мы брали искренностью и витальностью. Однако, два момента. Во-первых, сейчас на тот же стиль перешли все паблики «Вконтача» и все каналы «Телеги». Мы просто затеряемся в толпе. Во-вторых, продолжать дальше в том же духе, значит, волей-неволей, поддерживать навязанный дискурс информационного хаоса и бардака. Информация, концепты, новости — обесценились до предела. Нужно понимать, что официозный карнавал, институционный, по-прежнему конфликтует с подлинно народными проявлениями смеховой культуры. Что касается, нас, то мы просто обратимся к иной роли.

— И что это будет?

— Во Франции эпохи Барокко карнавал также стал нормой. Балы, костюмы, перенасыщение эмоциями, красками, лицемерием. В такое общество невозможно интегрировать шута, поскольку герцоги и маркизы сами нацепили пестрое платье, отпускают фривольные шуточки и творят всякие непотребства. Выход был найден. Для пущего увеселения ввели фигуру пародийного священника-морализатора. Одетый, словно строгий капуцин, он контрастировал с ряжеными дворянами. Нарочито серьезный, демонстративно аскетичный шут порицал развращенные нравы придворных людей, ну а те потешались над его пустыми угрозами и все делали, как бы назло. Я не говорю, что мы станем такой же липовой и бесполезной фигурой, но совершенно ясно, что мы будем двигаться против течения. И первым делом нам, Джестеридам, следует подвергнуть переосмыслению и деконструкции собственный язык, в котором стало слишком много примелькавшихся слов и целых шаблонных словосочетаний, складывающихся в банальные фразы на другой лад.

— Чем опасна карнавализация медиасферы?

— Прокремлевским публицистам полюбился термин «постправда». С его помощью они описывают лживую подачу новостей на Западе, хотя, на самом деле, это лишь защитная реакция на регулярное разоблачение собственного вранья. Поэтому они возвещают, что «ничто не истинно, и все возможно». Отпираться, оправдываться — наша власть на такое не пойдет. Российской аудитории нужна полувизгливая-полувеличественная риторика, как в «Пусть говорят», так и в политике. Путин и Малахов (вообще любой ведущий скандального шоу а-ля Ларри Кинг) не так уж и отличаются. Оба отечески и немного свысока смотрят на конфликты и распри глупых людей, а потом желают добра и здоровья вашим близким. Как по мне, вместо «постправды» лучше обратиться к термину Яковенко — «медиафрения». Мы наблюдаем разноголосую сумятицу мнений, комментариев, вбросов, колонок, чернухи и откровенной ерунды. Новость об упавшей сосиске уже выглядит не худшим инфоповодом.

— Нет возможности как-то этому противостоять?

— Можно молчать. Это такая трясина, которая гораздо быстрее засасывает человека, если он вертится и машет руками. Власть контролирует практически все каналы распространения информации. Что касается дискурса, информационной повестки, то она контролирует его вообще стопроцентно. Никто не пытается создать значимую политическую альтернативу. Даже критики власти и те полностью зависят от Кремля, поскольку вместо продвижения своей программы, которой у них, впрочем все равно нет, они заняты ловлей блох и однообразно разражаются либо дневничковой критикой, либо мемасиками по поводу очередных проколов чиновников. Все это смешивается в несъедобную, отупляющую кашу. Нет последовательной и рационально выстроенной критики со стороны какой-то иной платформы, политической или культурной, все слишком фрагментарно и сиюминутно. А отказаться от этой тактики они не могут, поскольку боятся, что стоит им хоть на неделю пропасть из медиапространства, как о них тут же позабудут. В итоге комментаторы жадно набрасываются на новость о том, что где-то в Усть-Пердюжске прорвало трубу с говном и залило весь дом, смакуя фотографии и кудахтая о том, до чего довел страну проклятый ПэЖэ. А чтобы обыграть эту новость нормально, собрать данные по состоянию инфраструктуры, регионального ЖКХ, а также персонифицированно назвать чиновников, ответственных за происходящее по цепочке вверх, — это, извините, нужно больше труда и времени, чем на веселую отписку. Как закончишь, уже в другом городе другую трубу прорвет. И так везде. Поэтому следует подняться до уровня системного обобщения и долгих трендов. Так и в искусстве: не отвлекаться на объятых пламенем мотыльков, а течь в сторону вечности по реке смерти.

— В телеэфире тоже царит медиафрения?

— Да, гораздо хуже, поскольку негативная информация о действиях властей туда вообще не просачивается. В остальном, да, все тот же инфотейнмент, смешанный с агитками. К сожалению, мы недооценили влияние телека. Видели свежий соцопрос? Телевизор стоит на первой строчке среди удовольствий в жизни россиян. Секс на шестнадцатом месте. Бухло на восемнадцатом. Политика и активизм — кто бы мог подумать — на последнем месте. То есть, мы работаем с аудиторией, которой Киселевщина и аляповатые сериалы важнее, чем потрахаться на пьяную голову. Интернет, который и без того стремится к локализации и дроблению на мелкие сегменты, в том числе языковые и национальные, тут бессилен. Он стал продолжением телека. Подрастающее поколение явно не Гоббса ищет в сети, а порнушку, игрушки, рэпчик и мемасики. Медиапотребление отличается от телеэфира разнообразием тарелок — а блюда из того же самого сделаны. Если интернет не предотвратил катастрофу в нулевые, то сейчас думать, что он все еще на нашей стороне, — просто наивно.

— Что вы предлагаете делать?

— Ничего. Я никому и ничего не предлагаю, поскольку хочу, чтобы каждый выбирался из этой дыры своим умом, на свой страх и риск. Меня волнуют исключительно Джестериды, а на долгосрочной перспективе все равно побеждают соглашательство и посредственность. Могу сказать, чем займемся лично мы. Я бы хотела сформировать пространство, не зависящее от произвола Кремля, но оно должно оставаться политически и культурно активным. Это требует осмысления себя как субъекта политики даже в такой беспроглядной ситуации, как сейчас. Наши исследования должны исходить из научной и исторической целесообразности. Если кидаться наспех строчить отписки по каждому скандалу, то чем мы лучше волков, обложенных флажками? Надо двигаться дальше. Тем более лично мы свою предыдущую задачу, в каком-то смысле выполнили. Мы дождались, когда по несущей стене поползут глубокие трещины. Режим обречен. Либо он сам будет вынужден трансформироваться, выбрав либерализацию или же чучхеизацию, либо это произойдет в результате давления со стороны.

— Почему вы так считаете?

— Так или иначе, путинизм гниет. У него слишком много проблем в экономике, бюрократическая машина неповоротлива и не справляется с поставленными задачами. Майские указы были исполнены исключительно за счет мухлежа со статистикой и силового впихивания квадратного в круглое. Во второй раз они на такой подвиг уже не подпишутся. Сила трения коррупционных издержек гасит любое движение. Справедливо, что основной миссией режима является самосохранение, но провал на всех остальных участках менеджмента ставит под вопрос и выживание власти, как таковой. Им придется меняться в сторону повышения эффективности. И я не уверена, что они даже смогут самостоятельно выбрать то, как и во что им превращаться в ближайшие годы. Для этого тоже нужны воля и видение цели, чего не наблюдается. По сравнению с Перестройкой, современная российская культура веет мертвечиной и импотенцией. Что такого хорошего мы создали для канона? Я не завидую тем, кому в будущем придется писать о культурной жизни в данный период. Спасибо еще Сокуров и Звягинцев хоть как-то тянут лямку. А литература, музыка, скульптура, архитектура? Какие-то местячковые и тусовочные прорывы, безусловно, есть, но, как сказал Гейне: «Я сеял драконов, а пожал блох«. Вакуум смыслов. За двадцать лет у власти они так и не создали ни одной стоящей идеи. А возврат к идеологии Третьего Рима или к Холодной войне, это не идея, а эпигонство и самоповтор, как всех уже заебавший диснеевский ремейк «Звездных войн». Мне все больше кажется, что упоение пропагандой не имеет ничего общего с реальным реваншизмом, как в нацистской Германии. Скорее, это эскапизм, грезы, обломовщина для уставшей нации. Мы не собираемся встать и перепоказать всему миру, у кого ракеты длиннее. Нет, это что-то вроде мешанины предсмертных видений с самыми яркими воспоминаниями из долгой жизни.

— И тем не менее, что вы планируете делать дальше? В более конкретных чертах.

— Ну, есть несколько направлений по которым мы должны работать. Они на первый взгляд между собой не очень связаны, но по моему разумению должны дать отличную синергию. Первое,  мы создаем свое инфопространство. Сеть локализуется, нужно понять и занять свою нишу. Стать некоей универсальной теорией всего не удастся, поскольку такое распыление приведет лишь к растрате сил. Мы начнем собирать информацию об уличных протестах. Об акциях прямого действия, даже индивидуальных. Недовольные бухтелки колумнистов, петиционерство, публичные анафемы — это лишь сотрясание воздуха. Мы хотим собрать в одном месте все случаи прорыва недовольства в реальность. Это будет, как художественная галерея, и любой зашедший оценит не только отдельные картины, но и нашу коллекцию в целом. А это задает определенное настроение. Настроение — вот, что следует ухватить и транслировать. Нужно уходить от комментаторства. Либо репортажная фактура, либо полновесная околонаучная статья. Не надо полумер.

— Одной политикой дело не ограничится?

— Разумеется. Иначе наше пространство будет слишком однобоким и уязвимым. У нас три основных блока: личное творчество, наука на стыке культурологии и прочих гуманитарных -логий и -ведений, замыкает все социально-политический блок. Нам ничего не стоит, проходя мимо, вскрыть какого-нибудь автора, будь он федеральной знаменитостью или локальным сетевым феноменом. Потому что — нам все интересно. Если мы постоянно талдычим об импотенции культуры, то первое, что мы должны сделать — вернуть ей естественную энергию. Достаточно просто быть. Далее, в обществе отсутствует рефлексия. Причем как навык, то есть даже при желании люди у нас не в состоянии разобраться ни в своей психологии, ни в истории, ни в чем. Прелесть сегодняшней ситуации в том, что каждый предмет, каждая тема, заслуживают ревизии. Мы должны соскоблить прошедшее время, как перхоть.

— Коммерциализация культуры все еще является основным драйвом для развития рынка?

— Нет, это тоже осталось в нулевых. Политизация всех сфер жизни общества победила коммерциализацию. В противном случае мы бы никогда не увидели возрождение уродливой госмонополии буквально на все. Кстати, это очень удачно. Потому что развенчивать и демифологизировать политизированное искусство намного проще, чем то, которое ориентировано на быстрые деньги. В СМИ мы наблюдаем те же процессы. Вот, чем мы будем заниматься в ближайшее время: освещение уличных протестов, стимулирование политического и исторического мышления, продвижение наших эстетических воззрений. Я бы назвала это трансмутацией. Подобно Мидасу, мы превращаем объективную реальность, к которой прикасаемся, во что-то иное. Она никогда не бывает самой собой — всегда преломление через определенную призму. И фильтры. Главный вопрос тут заключается не в том, что мы будем делать. Мы будем делать, что хотим, а сделаем — что сможем. Главный вопрос — кто мы? И на него надо ответить на всех уровнях. Начиная с «Кто я?» и заканчивая «Кто все эти люди?»

— Как это будет выглядеть технически?

— О, это дело десятое. Как окажется удобнее. Поймите, что наша нынешняя потребность в аудитории примерно соответствует потребности в аудитории у Джека Потрошителя. Те, с кем мы хотим поговорить, от этого разговора не уйдут. А раскиданные по дороге внутренние органы, вынутые опытным хирургом, сами по себе являются неплохим поводом для кривотолков.

— Вы по-прежнему планируете работать с молодежью и вообще неравнодушными людьми?

— Не совсем так. Это они должны работать с нами, если хотят чему-нибудь научиться. Мы же, блядь, не журнал «Дилетант», не графоманский кружок. Мы — жрецы, владеющие не только сакральными знаниями, но и эксклюзивными практиками, которые открываются лишь тем, кто годами медитировал над тем, как охарактеризовать и обуздать реальность. Наш нынешний состав прекрасен и автономен. Как и наши технологии воздействия.

— Вам не кажется, что это выглядит, как бесконечный тизер?

— Да мне похуй, как это выглядит, если честно. Суть в том, что мы отходим от интерактива и вовлечения. Мы нашли их недостаточно эффективными при их высочайшей ресурсозатратности. Это напрягает авторский коллектив — и расслабляет аудиторию, что намного хуже. Может, это был лучший вариант на этапе формирования нашего ордена, но мы не обязаны замыкаться на том или ином формате. Нам нужна неотмирность.

— Почему так?

— Потому что на дворе системный кризис. И если люди не трансформируются через покаяние, через метанойю, то это случится с ними через наказание. Считайте нас песьими мухами. Мы — лишь одна из частей этого наказания, и нам досталась обязанность вести хроники смутного времени и рисовать портреты смутных душ. Чтобы наслаждаться этой агонией снова и снова.

— Это и есть ответ на вопрос «Кто я»?

— Верно, а теперь давайте зададим этот вопрос нашим читателям. Потому что если они на него не ответят, то на него отвечу я.

— Кто вы?

 

Tags: Авангард, Десятые, Журналистика, Культура, Медиа, Нулевые, Постправда, Реальность, Рефлексия