Выхода нет
В моём кабинете не было крыши, потому над головой пронзительно зияло безоблачное небо. А под небом лежал недостроенный мир. Я сидел за столом, покрытым плёнкой и ногтем чистил апельсин от кожуры. Тут же была Татьяна Васильевна.
— Ноль Ноль Девятьсот Шестьдесят Пять – сказала она мне с большой уверенностью.
В окне, где не было ни рамы, ни стёкол, таинственно шипел ветер.
— Тридцать девять на ноль целых восемь сотых – продолжила она.
— Минус два – возразила ей Василиса Терентьевна, что была тут же.
Вошел Серафимцев.
— Как нам быть? – спросил он, почесав в носу.
— Плюс восемь! – ответила ему Василиса Терентьевна.
— Так, как нам быть? – настаивал Серафимцев.
— Плюс восемь! – не уступала Василиса Терентьевна.
— Шшшшестнадцать – таинственно прошипела Татьяна Васильевна. – шшшестнадцать шшшестьсот шшшестдессссят.
Я встал, потянулся, звонко хрустнул костью, и вышел в коридор, засыпанный строительным мусором. Трындюк сидел в тачке, его пиджак был сер от песка и бетона.
— Отчетность два бэ – вкрадчиво говорил он Малопацу – два—эм—дэ—фэ—эс .
— Ретро—бонус, маржа – часто моргал глазами в ответ Малопац.
Антонина Петровна сидела на грубо сколоченном козле, болтала ногами в дырявых чулках и кричала в телефонную трубку:
— Ошиблись номером!
Потом резко бросала её вниз. Телефон снова звонил. Она вытягивала трубку за провод, снова кричала:
— Ошиблись номером!
И бросала трубку, как закидывают удочку.
Я начал было спускаться вниз, но на пути возник замызганный целлофан, свисающий серой преградой с потолка. К нему была приклеена скотчем бумажка, с надписью «Выхода нет». По ту сторону целлофана барабанил отбойный молоток. Я пошел обратно, мимо Антонины Петровны, Трындюка и Малопаца. Антонина Петровна также сидела на грубо сколоченном козле, а Трындюк сидел верхом на Малопаце. Малопац покорно на четвереньках куда—то полз, пачкая штаны в пыли и бетоне.
— Форма три эм – настаивал Трындюк. – Торг двенадцать.
— Бюджетирование! – возражал Малопац, закусив удила.
— Ошиблись номером!
— Три? Три восемь пять? – доносилось из моего кабинета. – два два девятнадцать!
— Ошиблись номером!
— Накладная а—эн ноль –ноль –ноль – триста –двадцать –шесть от пятого ноль—восьмого.
— Ошиблись номером!
— Как нам быть?
—Ошиблись номером!
— Плюс восемь!
— Ошиблись номером!
Снова застучал отбойный молоток, все умолкли и принялись чесать в носу. Я воспользовался этим, чтобы бежать к другой лестнице.
Мне навстречу пронесся кто—то, с криком: «Реестры! Реестры!», разбрасывая какие—то бумажки. Я стремительно спускался по ступенькам, засыпанным битым кирпичом и уставшими рабочими. Меня влекла весна.
У самого выхода симпатичная заплаканная девушка просила у мобильного телефона:
— Сориентируйте меня… сориентируйте. Пожалуйста, сориентируйте меня… сориентируйте…
— Ошиблись номером! – сухо отвечал мобильник.
Я вышел на улицу, перемахнул через полосатую ленту заграждения и двинулся вдоль котлована, где в дождевой воде плавали окурки и апельсиновая кожура. Реальность окружила меня своей пылью и беспорядочностью. Над дорогой стояли бетонные скелеты недостроенных домов, а по дороге ездили каркасы недоделанных автомобилей. Где—то вдали забивали сваи.
Ко мне подошла личность, подмигнула и шепнула:
— Ессеи—манихеи.
Я ничего не ответил.
Личность надвинулась на меня, дыша вареной свининой:
—Ессеи—манихеи!
Я всем своим видом изобразил свирепость. Личность, начала выкидывать коленца и напевать:
— Гоооовиндам ади пурушам!
При этом она заискивающе заглядывала в глаза и хватала меня за руку.
— Ошиблись номером! – выкрикнул я, высвобождаясь от цепкой личности.
— Ессеи—манихеи… – обиженно сказала личность и растворилась.
Я обошел двух строителей и прораба, что обедали салом, яйцом и луком, под стрелой башенного крана и нырнул к своей недостройке.
Дома хорошо, дома жена. Она сидела на диване, покрытом пленкой, измеряла температуру под мышкой. Об её ноги тёрлась кошка. А на кухне уютно варилось свиное копыто, над ним вились мошки.
— Плюс восемь? – спросил я.
— Гастрит Колит Панкреатит! – ответила она.
Работал телевизор, в нём сидели две личности и спорили.
— Армия! Государство! – говорила первая, и роняла на грудь слезу.
— Ессеи—манихеи – говорила вторая, и дышала на первую вареной свининой.
Я очень расстроился и снова вышел на улицу. На улице дул ветер, поднимая пыль. Пыль осела в моём носу и я чихнул. И двое рабочих с прорабом чихали, что сидели под стрелой башенного крана и обедали салом, яйцом и луком. Я преодолел гору из гипсокартона и побежал к окраине города. Где—то вдали забивали сваи. Мимо пронесся кто—то, с криком: «Пиастры! Пиастры!», разбрасывая какие—то монеты. Я не остановился. На самом краю города стоял милиционер, и чистил ногтем апельсин. Одет он был по всей форме: в фуражку. Но вот вместо сапог у него были, кажется, свиные копыта.
— Нельзя! – сказал мне милиционер – Нельзя.
Я принялся выкидывать коленца и напевать:
— Гооовиндам ади пурушам…
— Нельзя! – отозвался милиционер, хитро прищурился, погрозил мне пальцем, а после указал им на плакат. На нём было написано: «Выхода нет».
Я заплакал и пошел обратно. Не строго обратно, а куда ноги принесут. Ноги принесли меня к отцу, он сидел за большим дубовым столом и пил водку жестяной кружкой.
— Как нам быть? – спросил я жалобно.
— Жизнь такая штука… — ответил отец сочувственно и залпом выпил.
— Гастрит Колит Панкреатит – предположил я.
— Жизнь такая штука – отозвался отец, булькая большой бутылкой.
Он налил и мне.
— Нельзя – отказался я.
— Жизнь такая штука… — вздохнул отец и снова залпом выпил.
На другом конце его дубового стола стоял маленький телевизор, в нём сидели две личности и спорили.
— Армия! Государство! – сказала первая, сверкая глазами навыкате.
— Бюджетирование! – сказала вторая, закусив удила.
Я заплакал сильнее и пошел домой. На улице, среди недостроенных домов бушевала природа. Двое рабочих и прораб спали под стрелой башенного крана. У них изо рта пахло салом, яйцом и луком. Я вернулся домой, жена все так же сидела на диване, покрытом пленкой, и измеряла температуру под кошкой. Об её ноги тёрлась мышка. А на кухне большими пузырями закипало свиное рыло, над ним вились мошки.
— Жизнь такая штука… – сказал я.
— Артрит Гайморит Менингит! – отозвалась она. Я сел рядом с ней на диван, покрытый плёнкой. По моим щекам по—прежнему текли слезы. Я подобрал с пола телефон.
— Ошиблись номером! – недовольно сказала мне трубка.
— Сориентируйте меня… — сказал я, всхлипывая – сориентируйте…
В моем доме не было крыши, потому над головой пронзительно зияло безобразное небо. А под ним лежал недоделанный мир.
