Выживальщица
Я никогда не понимала самоубийц. Когда-то я пыталась войти в их число, но как-то не свезло. И сейчас я думаю, уже находясь на заоблачной вершине своего опыта: если человек готов умереть, то почему он не готов изменить свой уклад?
В конечном итоге, смерть — это все, финиш. Это самое страшное, бесконечное и конечное одновременно. И тогда я думаю, почему если человек все равно морально готов умереть, он не хочет перед смертью покуражиться? Взять с собой в школу винтовку и расстрелять мерзких одноклассников и учителей. Ограбить банк и прокутить последние два дня с наркотиками и шлюхами. Послать к черту всех и устроиться работать в KFC.
Зачем умирать, когда логичнее убить? Если сравнивать статистику убийств и самоубийств, то, кажется, человек, оказавшийся на развилке, раздавленный жизнью и социумом, все чаще выбирает собственную смерть. Неужели детская обида сильнее инстинкта самосохранения?
Что я поняла в себе за эти годы: я — выживальщица. И в вопросе выживания я могу зайти намного дальше, чем большинство из вас. Возможно, это сила привычки, поскольку бороться за жизнь, отринув посторонние вопросы и сомнения, мне приходилось с детства. С первого так и не раздавшегося крика.
И когда я очутилась на развилке, на подоконнике последнего этажа, я взглянула на тягучие облака, на озорную Луну, и шагнула обратно в комнату. На следующий день я избила двух своих главных обидчиц, и одной из них даже переломала и растоптала дорогие вещи. И, вы знаете, все сошло с рук. Потому что в любой системе, где существует травля, абсолютно не важно, кто кого убивает. Жертва и агрессор могут вдруг поменяться местами, и никто не заметит, никто не вмешается. Помните, об этом. По какую бы сторону вы не находились.
А потом я сидела на заднем дворе и слизывала кровь со своих костяшек. В этот раз — чужую. И я понимала, что мне нравится этот вкус. Этот сок. И что мысли о смерти сразу отступают на третий или четвертый план.
Та, кто хочет выжить, не боится причинять боль. И уж тем более не боится ее испытать. Сложнее всего — научиться убивать других. Убивать себя очень просто, это негласно одобряется культурой и обществом. Но сколько же пут нас связывают на пути причинения боли окружающим. Даже в вопросе самообороны у многих опускаются руки. А я точно знаю, что мои руки не станут бездействовать — они вопьются в глазницы тех, кто желает мне смерти.
Самоубийство — это поза. Это поступок гордого бессмертного.
Если моя смерть приблизится ко мне, то лишь затем, чтобы отпереть кандалы на привыкших к крови рукам. Это меня раскрепостит. Освободит.
Я не хочу умирать.
И вам не советую.
