Множественный анамнез
Эльберт Хаббард, которому приписывают фразу о том, что когда жизнь дает тебе лимоны, надо делать лимонад, был неисправимым оптимистом. Начнем с того, что жизнь, дающая лимоны — это просто праздник какой-то. Сложно передать, что иногда в состоянии подкинуть человеку судьба. И не лимонад из этого получится, а ядовитая и кислотная кровь чужого.
Одна мысль мне в этом, безусловно, нравится. Надо адаптироваться, использовать доступные ресурсы. Мы боремся против закона, когда он нас ограничивает. И нет ничего столь же противозаконного, как улыбаться своей болезни. Вплывать в собственный жар, словно рыба в расселину.
Когда-то давно, на четвертом курсе, кажется, у меня случился первый незапланированный и глобальный срыв иммунитета в бездну. Я слишком следила за сердцем и пропустила удар шилом в легкие. Бронхит, воспаление, трахеит, еще один бронхит. Тело разваливалось на куски, а легкие превратились в рваную губку для мытья посуды.
Мне (и наверняка всем присутствующим) на всю жизнь запомнится один эпизод. Я почему-то пришла в институт после многонедельного отсутствия без каких-либо справок. Видимо, что-то важное вытолкало меня в зимнюю улицу с почти невыносимой температурой. Я сидела на французском и не могла связать двух слов. Я не просто не понимала, на каком языке мы говорим, — я не отдавала себе отчета, где и когда все это происходит. И злая француженка, никогда не верившая в мои болезни, ругала меня за пропуски и нерадивость.
И тут меня разбирает кашель. Кашель разрывающий и дикий. У меня должно было потрескаться горло. Я должна была задушить сама себя в необъяснимом припадке. Но я просто прикрыла рот салфеткой и потихоньку загнулась без чувств. А француженка все потешалась над моим симулянтством.
И когда я прихожу в себя, то поднимаю руку, как будто хочу чтобы меня вызвали. А в руке салфетка по которой расползается свекольно-алое пятно крови, как стигмата.
Хотя все было не так.
Я никогда не любила эту француженку и действительно часто ссылалась на какие-то фантомные боли. Она была сердобольной и верила до последнего. Но вопрос уже крутился вокруг отчисления, и она на правах декана должна была бы принять в нем непосредственное участие. И я не могла допустить, чтобы веру в меня утратил самый главный человек на факультете. И тогда, согнувшись в деланом приступе кашля, я пробила клыком губу с внутренней стороны. А потом размазала все по салфетке.
Хотя и это неверно.
На самом деле, всем на всех было плевать. Мне — на преподов, им — на меня. И дни шли своим чередом. Но как-то раз я пришла на ранние пары французского после затяжной водочной пьянки. И мне было не по себе. Все кругом было таким праведным… в сравнении со мной. И я не выдержала. Отпросилась в туалет, где меня вывернуло до основания. И бегло спуская воду, я заметила в рвоте кровь, как будто у меня открылась язва или что-то в том же духе. Я зашла в аудиторию, буднично сообщила, что меня рвет кровью, и свалила домой отсыпаться и пить боржоми.
Хотя опять неправильно.
Я просто стояла со своей старостой в коридоре. Она прижимала к груди учебник французского. И я рассказала какую-то прикольную шутку. Староста была хохотушкой и весело заливалась смехом. Ну и я присоединилась за компанию. И вот она смеется, смеется — вдруг смотрит на меня.
И начинает вопить.
Она кричит от испуга, а я по инерции смеюсь. И это непередаваемое словами ощущение.
Она достает зеркальце, и я вижу, что мой смеявшийся рот заляпан кровью, как будто я только что перегрызла кому-то горло.
Как бы там ни было.
В тот день я поняла, что тяжело больна.
