Лишние люди

By Кирилл Кладенец in История Осмысление 2018-09-01

Всегда были люди, выходившие за пределы своего общества, и если их могли называть безумцами или преступниками при жизни, то в анналах человеческой истории их место в списках великих людей.

Эрих Фромм

Термин «Лишние люди» знаком многим из нас ещё со школьной скамьи. Так называли целую плеяду героев русской литературы, которые не могли и не хотели вписаться в реалии тогдашней Российской империи. На эту тему написано немало книг, а ещё больше школьных сочинений. Если посчитать количество деревьев, которые извели на бумагу, исписанную текстами вроде «Образ лишнего человека в творчестве Пушкина/Лермонтова/Грибоедова/Чернышевского/Тургенева», то наверно получился бы огромный лес. Но мы не предлагаем отправиться в этот лес, дабы окончательно в нём заблудиться. Мы предлагаем посмотреть на феномен лишнего человека не только в русской литературе Золотого века, но и глобально на протяжении всей истории человечества и значительно расширить это понятие. Более того, признать, что лишние люди это не просто некий литературный типаж, это те самые люди, которые являются двигателями общественных перемен, первооткрывателями и конечно же революционерами, раз и навсегда меняющими наш мир. Но обо всем по порядку. Для начала рассмотрим, что такое революция и что такое революционный класс.

Революция это зримое воплощение классовой борьбы, ее апогей. Но сама революция это не только насилие, перевороты, крушение правительств и коллапс общества. Революция длительный процесс смены одного уклада другим, процесс отказа от устаревших общественно-производственных отношений, процесс замены (или даже отмены) правящего класса, процесс самообновления. В больном обществе революция играет роль горького, но необходимого лекарства. Именно потому, на протяжении последних столетий, она вызывает такой интерес у думающих людей, которые пытаются выявить закономерности революции, понять ее структуру и логику, выявить закономерности, на основании которых вывести общие законы развития общества. И мы вроде бы преуспели в этом вопросе. Однако стоит взяться за литературу, посвященную этому вопросу, обнаружится немало лакун. Одним из таких белых пятен, является понятие революционного класса. Поиск этого самого класса превращается зачастую для современных теоретиков в увлекательный процесс, напоминающий поиски Атлантиды, смысла жизни или точки G. Но если объективный поиск истины это процесс бесконечный, который дает лишь приближение к тому, что мы ищем, то поиск ответа на более простой вопрос, должен иметь конечный результат, иначе мы обречены на вечное блуждание в темной комнате в поисках второго носка.

С подачи Маркса и его последователей, революционным классом был назначен пролетариат. Маркс полагал, что капитализм уничтожит все классы, кроме двух классов-антагонистов, буржуазии и пролетариата. Отталкиваясь именно от этого соображения, он выдвинул тезис, что именно пролетариат будет не только классом-антагонистом, но и силой, что опосредствует эту борьбу, а следовательно и сама себя. Однако, ходе развития капитализма прежние классы никуда не исчезли, они приспособились к новым условиям (как духовенство), или были приспособлены искусственно, как крестьяне. Да и сам процесс классобразования на этом не закончился. Буржуазия и пролетариат не остались лицом к лицу. Более того, еще полвека назад стало очевидно, что пролетариат утратил свою революционность. В данный момент он в этом плане мало отличается от иных угнетенных классов прошлого.

Но кто же тогда все–таки изменяет наш мир, помогает сдвинуться колесу истории? Претендентов на эту роль немало. Люди знаний, они же когнитариат, рабочие с непостоянной занятостью или прекарии, интеллигенты, студенты, Множества Негри и даже некий «креативный класс». Автор этого текста недавно предполагал, что это должны быть информисты, люди работающие с информацией, которая превратилась в новый ресурс. Но, не все так просто.

Все эти предположения отталкиваются от марксизма, где в революционеры назначен целый класс, то есть большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. [1]

Если проще, то класс это группа людей, имеющая определенную нишу в системе разделенного труда. Класс крестьян занимается земледелием, класс феодалов войной и политикой. Класс пролетариев работает в индустриальном производстве, класс капиталистов владеет теми самыми средствами производства. В целом они образуют то или иное общество, систему взаимодействия. Общество, которому одинаково необходимы, как работники, так и управленцы, роль которых исполняет правящий класс. Но какую роль в любом обществе играют революционеры? Они сражаются против существующего общества. Они часть общества, но одновременно противопоставляют текущее общество себе, отрицают его. А что массы, которые они призывают к революции? Они безмолвствуют вплоть до того момента, когда становится совсем невмоготу. Они идут вслед за революционерами, когда правила игры в обществе грубо нарушены, либо само общество на грани коллапса. Ортодоксальные марксисты тогда говорят ритуальную фразу: «революционная ситуация созрела». Активных революционеров всегда меньшинство, но в моменты кризиса, к ним приходят тысячи и миллионы растерянных людей.

Что представляют из себя революционеры? Юрист Ленин, который забросил свою практику ради журналистики и революционной борьбы. Выходец из богатой семьи и врач по образованию Че Гевара, который стал команданте, предводителем партизанского отряда. Князь Кропоткин, дворянин Бакунин, фабрикант Энгельс, доктор философии Маркс, пролетарии Прудон и Шаппер, офицер Санкара… Если посмотреть еще дальше вглубь веков, то увидим караванщика Мухаммеда, царевича Гаутаму, монаха Лютера, казаков Разина и Пугачева, рыцарей Яна Жижку и Флориана Гайера, торговца солью Хуан Чао.

Что у них общего? То, что они стали известны не благодаря тем социальным ролям, что указаны перед их именами. Они стали теми, кто они есть, благодаря тому, что они перестали быть юристами, монахами, торговцами. Они стали революционерами. А это означает только одно: выпасть из старого общества, стать маргиналами.

Лимонов, сам маргинал со стажем, писал так:

Вот какие люди, мечущиеся, неспокойные, их сейчас назвали бы маргиналами, были материалом для самой революционной организации России начала века. И для всех революционных организаций по сути дела. Не только России. Именно мечущиеся, неспокойные, меняющие места учебы, службы, работы, места жительства и даже стили жизни. Это все первые признаки маргиналов. Маргиналами были и Великие Вожди будущих мощных политических движений, взорвавших Европу. До того как стать ефрейтором и потом канцлером Германии Адольф Гитлер бомжевал в Вене семь лет, жил в ночлежках, рисовал картинки венских достопримечательностей, ходил в длинном пальто до пят, как Лотреамон (Гитлер, кстати, похож на Эдгара По, кто-нибудь кроме меня это заметил?), делил конуру с бомжом, который продавал его картинки. Все это обычно пропускается в биографиях, но именно юность, годы, формирующие человека, очень важны. Там в Вене, в тени великолепных соборов, среди роскошных музеев, у роскошных бюргерских особняков, как должно быть он страдал, никому неведомый бродяга Адольф! И как он возненавидел Вену, и как потом рейхсканцлером в 1938 году ликовал, должно быть, въехав во враждебный некогда город под приветственные клики миллионного населения. Маргиналом был и юный Сталин, достаточно посмотреть его раннее фото, — молоденький, с бородкой, в хлипком шарфике, заправленном под пиджачок. Бенито Муссолини, горластый социалист из деревушки Предаппио бомжевал в богатой Швейцарии, ночевал под мостами, задерживался полицией, работал строителем, работал на консервной фабрике, ходил, глазел, завидовал, ненавидел…

… Все они запоем читали, писали, учились понемногу, бродяжили, писали стихи, и долго искали, чем бы заняться.

…Революционных классов вообще не бывает. Революционными являются или не являются личности. Так вот наиболее революционным типом личности является маргинал: странный неустроенный человек, живущий на краю общества, талантливый изувер, фанатик, поэт, психопат, неудачник. Не следует думать, что таковых слишком немного, чтобы хватило на революционную партию. Маргиналов достаточно, их сотни тысяч, если не миллионы. Это целый социальный слой. [2]

Но маргинальность присуща не только революционерам. Переселенцы, отправляющиеся за тридевять земель в поисках счастья, разбойники, пираты, бродяги, религиозные подвижники тоже маргинальны. Это люди, которые не могут и не хотят мириться с навязанными им социальными ролями, они жаждут большего, ищут себя и через это меняют то или иное общество и мир в целом. Революционеры всего лишь разновидность подобных людей. Лев Гумилев придумал для обозначения таких неспокойных душ термин пассионарии. Слово это происходит от прозвища пламенной испанской революционерки Долорес Ибаррури. Ее называли Pasionaria, то есть страстная, увлеченная.

Пассионарность — это характерологическая доминанта, необоримое внутреннее стремление (осознанное или, чаще, неосознанное) к деятельности, направленной на осуществление какой-либо цели (часто иллюзорной). Заметим, что цель эта представляется пассионарной особи иногда ценнее даже собственной жизни, а тем более жизни и счастья современников и соплеменников.

Пассионарность отдельного человека может сопрягаться с любыми способностями: высокими, средними, малыми; она не зависит от внешних воздействий, являясь чертой психической конституции данного человека; она не имеет отношения к этике, одинаково легко порождая подвиги и преступления, творчество, разрушения, благо и зло, исключая только равнодушие; она не делает человека «героем», ведущим «толпу», ибо большинство пассионариев находятся в составе «толпы», определяя ее потентность в ту или иную эпоху развития этноса.[3]

Но что отличает этих людей от всех остальных? Здесь у Гумилева нет внятного ответа. Он предполагает, что это связано с некими космическими излучениями или биологическим фактором. Один из его современных адептов сделал такое предположение:

У пассионариев энергетика избыточна. Причем это не имеет отношения к морали, идеологии, даже к таланту, есть лишь градации пассионарности-энергетики. В любом случае, пассионарий совершает поступки, выходящие за грань биологического инстинкта самосохранения. Пассионарий может быть воином, политиком, ученым, художником, писателем, террористом, просто неудачником (как герои Шукшина — «чудики»).[4]

Выходит, пассионарии просто более энергичны? Но есть множество историй успеха, когда не менее энергичные люди добивались успеха на официальном поприще, не пытаясь покинуть или уничтожить системное общество. Здесь что-то не то…

Но в этом вопросе нам на помощь приходит маргинал и блестящий самоучка Эрик Хоффер, автор книги «Истинноверующий». Сама книга представляет собой авторское исследование массовых движений. Причину же Хоффер видит в психологическом различии. По его мнению, за пассионарностью кроется… неуверенность в себе.

Вера в «священное дело» частично заменяет утраченную нами веру в самих себя.

…Когда наши личные интересы, наши планы на будущее перестают нам казаться стоящими того, чтобы жить ради них, мы начинаем остро нуждаться в чем-то та-ком, что лежит вне нас и ради чего стоило бы жить. Все формы приобщения к массовому движению: посвящение, преданность, верность, самоотверженность, по сути дела, — отчаянное цепляние за то, что может придать цену и значение нашей опустошенной и обанкротившейся жизни. Именно поэтому соединение со «священным делом» всегда горячо и страстно. Уверенность в самом себе может быть ограничена, но вера в свою страну, в свою религию, расу или в свое «священное дело» должна быть всеохватывающей и бескомпромиссной. Неполное перевоплощение не может вытеснить из нас и изгладить нашего «я», которое мы хотим забыть. Уверенности в том, что мы обрели нечто такое, ради чего стоит жить, не может быть, если мы не готовы за это отдать свою жизнь. Наша первая жизнь была непоправимо исковеркана или как бы пропущена, и нам пришлось найти какую-то иную жизнь, — готовность же умереть за эту иную, выбранную жизнь только доказывает правильность нашего выбора.[5]

На протяжении всей книги Хоффер противопоставляет истинноверующих «людям дела», которые более уверены, более самодостаточны и если и присоединяются к массовым движениям, то на самых последних этапах и превращают успешное движение в новый общественный институт.

Существует коренная разница между соблазном массового движения и соблазном практической деятельности. Практическая деятельность дает людям возможность продвижения — соблазн ее большей частью исходит из личных интересов. Массовое движение, в частности в фазе его подъема, привлекает не тех, кто хочет продвинуть свое нежно любимое «я», а тех, кто старается освободиться от своего нежеланного «я». Массовое движение привлекает и удерживает последователей не тем, что оно удовлетворяет желание самопродвижения, а тем, что оно может дать удовлетворение страсти к самоотверженности.[5]

В то же время автор подчеркивает, что одного недовольства, одной неуверенности недостаточно. Нужно еще ощущение собственной силы, ощущение собственной избранности. Это на первый взгляд противоречит его тезисам, но это не так. Свою неуверенность они компенсируют верой, свое неустойчивое положение в настоящем, они компенсируют неистовым стремлением в будущее.

Всякая вера бессильна, если она не включает в себя веры в будущее, если не предсказывает светлого будущего. Так и доктрина: чтобы быть действенной, она должна быть не только источником власти, но и ключом к книге будущего.

Люди, желающие преобразовать страну или весь мир, не могут рассчитывать на успех, если они будут только разжигать недовольство и управлять им или будут доказывать, что запланированные перемены разумны и желанны, или станут насильно навязывать народу новый образ жизни. Необходимо разжечь и раздуть страстную надежду. При этом совсем неважно, идет ли речь о царстве небесном или о рае на земле, о грабеже и несметных богатствах, о сказочных достижениях или о мировом господстве. Если коммунистам удастся овладеть Европой и большой частью мира, то произойдет это не потому, что они знают, как раздуть недовольство или как заразить людей ненавистью, а потому, что они умеют проповедовать Надежду.[5]

Склонность пассионариев к коллективности, а как следствие к самоотверженности тоже легко объяснима. Сила любого государства заключена в том, что правящий класс сплочен, а все прочие классы разрознены. Именно это позволяет организованному меньшинству контролировать большинство. Потому революционеры бьют врага его же оружием, они создают сплоченные организации, способные противостоять тем организациям, которые представляют власть. Только если у старого общества эта сплоченность держится на традиции, страхе и личной заинтересованности, то у революционеров на более устойчивом основании — надежде на лучшее, вере в будущее, братской (и сестринской) любви.

Верой поддерживается даже естественное стремление к прогрессу — верой во врожденное Добро в человеке и во всемогущество науки. Но и эта вера — от гордыни и чрезмерного самодовольства — похожа на веру тех, кто строил Вавилонскую башню: «город и башню до неба… и не отстанут они от того, что задумали делать»…

…Выдающиеся личности — будь то в политике, литературе, науке, финансово-торговой области или промышленности — играют значительную роль в оформлении всего народа, так же как и личности другой крайности — неудачники, не нашедшие себе места в жизни, парии, уголовники и все, кто утратил положение в обществе или никогда его не имел. В игре истории обычно участвуют лучшие и худшие, а игра идет над головами большинства, сидящего посредине.[5]

Проблема Хоффера на наш взгляд, что ему при очень добросовестном подходе к проблеме, не удалось до конца абстрагироваться, подняться над ситуацией. Он занимает явную сторону тех, кто в системе. С другой стороны не может не восхищаться теми, кто стоит по ту сторону баррикад. Но, как и во всякой честной книге, мы можем найти и гениальные прозрения, которые могут направить нас по верному пути.

Отвергнутые, отодвинутые на задний план люди становятся сырьем для будущего нации. Камень, выброшенный строителями, становится краеугольным камнем нового мира. Народ, не имеющий общественных отбросов и недовольных, бывает обычно дисциплинированным, благопристойным, мирным и приятным, но, пожалуй, без каких-либо семян большого будущего. Вовсе не ирония истории в том, что именно отверженные из разных стран Европы пересекли океан и построили на новом континенте новый мир. Только они могли сделать это.[5]

Как нам давно известно, благодаря фрейдомарксистам, психология индивида определяется психологией общества в целом. Если количество неустроенных людей растет, значит что-то не так с социумом, которому они принадлежат. По похожей схеме развивается болезнь в любом живом организме: при снижении иммунитета, появляется все больше болезнетворных бактерий. Но чем может быть больно общество? Классовым неравенством? И да, и нет. Истории известно немало примеров, когда ужасающее классовое неравенство не приводило к масштабным революциям. Классовое неравенство само по себе не является причиной жажды переустройства общества. В случае же, когда такие идеи возникают, оно является дополнительным катализатором процесса. Но здесь нам на помощь снова приходит Хоффер, который говорит, что наиболее благоприятная почва для подъема и распространения массовых движений — если некогда единое коллективное общество по тем или иным причинам находится в состоянии разложения.

Живя в условиях неустойчивой экономики и психологической неприспособленности, эти люди были весьма восприимчивы к демагогической пропаганде социализма или национализма, или того и другого вместе». Общее правило, по-видимому, таково: когда одна форма коллективной сплоченности ослабевает, создаются условия для роста массового движения и конечного утверждения новой, более жизненной формы коллективного единства.[5]

То есть проблема именно в том, что прежнее общество перестает работать так, как нужно. Казалось бы, мы просто пришли к марксистскому закону о соответствии производственных отношений и производительных сил, который гласит: в обществе, разделенном на антагонистические классы, противоречие между старыми производственными отношениями и развившимися производительными силами всегда доходит до конфликта, который разрешается путем социальной революции. [6]

Но революции происходят зачастую без смены производственных отношений, без модернизации производительных сил. Суть именно в восстановлении стабильного общества, не обязательно на иной основе. Но марксисты предпочитают такие революции не называть революциями.

Важнейшим показателем жизнеспособности общества и государства является его гибкость и запас прочности. Его способность определить место и нишу для максимального количества его членов. В период становления это не представляет проблемы: большинство занято собственно постройкой этого самого нового общества. Но по мере его становления появляется все больше и больше людей, которые оказываются не у дел. По сути, это кризис соотношения количества населения к имеющимся ресурсам и возможностям общества. Мы предлагаем называть эту категорию людей лишними людьми. Потому что в том, что они лишние для общества, невостребованны им и заключается секрет их силы. Они просто вынуждены прилагать свои силы вне этого общества и создавать нечто иное. Лишние люди в отличие от тех, кто остался в системе имеют возможность увидеть систему со стороны, разглядеть ее недостатки и построить нечто новое, более устойчивое. Потеряв свою целостность, не сумев в рамках системного общества наиболее полно реализовать себя, лишние люди в силу своих амбиций, просто вынуждены реализовать себя в обществе контрсистемном. Это напоминает индийскую легенду о мудреце Вишвамитре. Он принял аскезу, чтобы получить высший для мудреца статус брахмариши. Но боги всячески мешали ему, опасаясь его силы. Когда они в очередной раз отказали ему, он начал творить свои собственные миры и собственных богов.

Эти наблюдения подтверждает и Бахтияров, автор исследований, посвященных экстремизму:

При ближайшем рассмотрении оказывается, что экстремистские идеологии и практика оказываются привлекательными для многих творческих, интеллектуальных и активных людей. Этот феномен становится понятным, если вспомнить, что предлагает человеку любая экстремальная зона — восстановление мира возможностей в противовес уже состоявшемуся варианту — одному из множества возможных.[7]

Когда общество не может обеспечить хотя бы минимальное место в системе, появляются лишние люди. Но это еще не делает их потенциальными революционерами. Все мы движемся по пути наименьшего сопротивления. Как говорилось выше, лишний человек появляется, если заняты все имеющиеся ниши в обществе, где он живет. Так же он может появиться искусственно, когда ниша, в которой он жил была разрушена, например политикой огораживания, войной или шоковой рыночной терапией. Поначалу если лишний человек не погибает, он пытается найти для себя новую легальную нишу. Этот вечный поиск себя, своего места в жизни, является одной из важнейших черт лишнего человека. Как писал Сартр в романе «Тошнота»:

Мне хочется уйти, убраться туда, где я в самом деле окажусь на своём месте, на месте, где я придусь как раз кстати… Но такого места нет нигде, я лишний.

Если уж говорить о лишних людях, на ум сразу приходят подростки. Подростки агрессивны, готовы протестовать против чего угодно, склонны сбиваться в компании, создавать организации похожие на революционные клубы, советы или ассамблеи. Казалось бы, подростки это выходцы из разных слоев общества, разных классов, их общность довольно иллюзорна. И уж тем более ошибочно относить их к лишних людям. Но это не совсем так. Лишние — это люди прежде всего потерявшие занимаемую нишу. Подростки — вчерашние дети. Но в этот переходный период к ним уже начинают относиться как к взрослым, но при этом отказываются как-либо приобщать к взрослому миру. Подростки на довольно длительный срок застревают между миром детей и миром взрослых. И конечно же это вызывает мощный протест. Не случайно так называемый «подростковый максимализм» присущ и остальным видам лишних людей, которых мы рассмотрим ниже. Только мысля абсолютными категориями, можно изменить мир.

Впрочем, подростки не всегда были лишними. В древних патриархальных обществах у детей не было особого периода детства, а по достижении определенного возраста, они проходили обряд инициации, после чего считались полноценными взрослыми членами общества. В современных же обществах происходит разрыв. Но все же по достижении совершеннолетия, разрыв постепенно сглаживается, подростки вливаются в общество. Это справедливо не только для подростков: в жизни довольно часты случаи, когда тот или иной системный человек на время становится лишним, например в результате вынужденного изгнания или болезни. Известна история короля Альфреда Великого, который после поражения от датчан скрывался в Корнуолле, в хижине рыбака. Если брать шире, то данный сюжет весьма архетипичен и распространен в сказках, книгах и кино. Есть такой сюжет и в Библии — там преуспевающий и занимающий стабильную нишу Иов теряет все и после череды тяжелых испытаний обретает вновь. Похожая история изложена и в Новом Завете в притче о блудном сыне.

Но чаще всего бывает так, что лишним некуда возвращаться. Потому их путь это не путь назад, а только вперед. Но даже на этом пути мы все стараемся идти путем наименьшего сопротивления. Потому первыми нишами, куда устремляются лишние, являются легальные, но ещё не до конца освоенные ниши в системном обществе. Нефедов в книге «История Поднебесной» приводит довольно красноречивый пример:

Судьба «лишних людей», «иньминь», складывалась по-разному. В голодные годы они умирали на дорогах, а в урожайные нанимались батраками к немногим зажиточным крестьянам. Многие из них промышляли грабежами, крали в одном месте, продавали в другом. Постепенно они заметили, что одни и те же вещи в разных местах стоят по-разному и что красть часто не обязательно — достаточно покупать и продавать. Так появилась торговля. Другая часть «иньминь» пыталась заработать на хлеб с помощью ремесел. «Лишние люди» ткали шелк, выделывали кожи, плавили железо. Так появилось профессиональное ремесло.

Похожим образом появились и пролетарии. Лишние люди, выходцы из разложившейся сельской общины начали пополнять города, работать на мануфактурах и фабриках. Но о пролетариях мы поговорим подробнее чуть позже.

В Перестройку и после распада СССР в стране появились бизнесмены, айтишники и политики. В эту неосвоенную нишу ринулись лишние в советском обществе люди. Вот что по этому повожу пишет Блог Толкователя:

В позднем СССР имело место «перепроизводство» интеллигенции. Благодаря действовавшим системам образования, науки и культуры ее было довольно много, а вот достойных рабочих мест – уже нет. Одной из отличительных черт позднесоветской интеллигенции была неудовлетворенность своим статусом, убеждение в том, что косность сложившейся системы не позволяет реализовать себя в экономическом, символическом, профессиональном и политическом плане.

Не интеллигенция начала перестройку, но именно она её горячо поддержала. В известном смысле перестройку можно трактовать как отражение стремления одной из гомологичных социальных групп – интеллигенции – повысить свой статус в советском (или уже постсоветском) обществе. [8]

Но если легальные ниши заняты, лишние часто перетекают в ниши теневые. Разбойники, воры, контрабандисты, мошенники, авантюристы тоже лишние люди. Причем грань между ними и революционерами, как и со всеми иными типами лишних крайне условна. Казак Степан Разин сегодня мог отправиться в набег за зипунами в Персию, а уже завтра стать главой крупнейшего восстания против царской власти. Кармалюк, Лбов, Котовский прославились не только как лихие люди, но и как герои народно-освободительной борьбы.

Но бывает так, что лишние люди и не выпадают из какой-либо ниши. Они могут занимать определенное положение в обществе, но тяготиться им. Здесь сразу вспоминаются классические лишние люди из русской литературы. Ведь, Онегин, Печорин и прочие не выпадали из системного общества. Это дворяне, которые являлись частью правящего класса Российской империи. Но тем не менее, они лишние, им душно и тесно в рамках того, что они имеют. Может быть их страдания надуманны? Отнюдь.

Вот как у Толстого описывается лишний человек Пьер Безухов:

Пьер испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, — способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался — зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту.

Человек искренне хочет реализовать себя, максимально послужить обществу, но везде ему путь закрыт. Везде карьеристы, прихлебатели и солдафоны. Честные, искренние люди не нужны. И лишние люди Российской империи находят спасение сначала в тайных обществах, и даже пытаются установить свои правила во время восстания декабристов, но после его провала уходят во внутреннюю эмиграцию, просто закрываются. Пушкин, Лермонтов, Грибоедов очень тонко это чувствовали. Они сами были такими лишними. Но и персонажи Гоголя, такие как Чичиков и Хлестаков тоже вполне себе лишние, они просто выбрали путь авантюриста, описанный нами выше. Часто всех этих героев любят противопоставлять героям нового поколения — нигилистам, вышедшим из под пера Чернышевского и Тургенева. Но это противопоставление ложно. Просто, к 50-60-м годам XIX века, многие помещики уже не могли жить по-прежнему, старый уклад неизбежно рушился, и лишние нового поколения уже волей-неволей были вынуждены перейти от слов и размышлений к делу.

Очень близки к лишним первой половины XIX века их потомки из середины XX века, застойных времен в Советском Союзе. Все эти чудики Шукшина в советской деревне, и все эти кухонные интеллигенты в городе. Именно такие лишние, из городской образованной молодежи стали главным двигателем последних протестов — в Тунисе, Египте (Арабская весна), Турции, Иране, США (Оккупай Уолл-Стрит) России (Болотные протесты), Украине (Майдан). Именно этот тип лишних, сейчас фрустирует в российских соцсетях, после провала протестов, именно они породили мем «Безысходность».

Очень точно и убедительно этот тип лишних описан у Чака Паланика в книге «Бойцовский клуб»:

Мы — пасынки истории. Ни цели, ни места. На нашу долю не выпало ни великой войны, ни великой депрессии. Наша великая война — духовная. Наша великая депрессия — наше существование. Нам внушали по телевизору, что однажды мы станем миллионерами, кино- и рок-звездами, но нам это не светит. Постепенно до нас это доходит и бесит, страшно бесит.

Или у Олеши в романе «Зависть»:

В нашей стране дороги славы заграждены шлагбаумами… Одаренный человек либо должен потускнеть, либо решиться на то, чтобы с большим скандалом поднять шлагбаум. Мне, например, хочется спорить. Мне хочется показать силу своей личности. Я хочу моей собственной славы. У нас боятся уделить внимание человеку. Я хочу большего внимания. Я хотел бы родиться в маленьком французском городке, расти в мечтаниях, поставить себе какую-нибудь высокую цель и в прекрасный день уйти из городка и пешком прийти в столицу и там, фанатически работая, добиться цели. Но я не родился на Западе. Теперь мне сказали: не то что твоя, – самая замечательная личность – ничто. И я постепенно начинаю привыкать к этой истине, против которой можно спорить. Я думаю, даже так: ну, вот можно прославиться, ставши музыкантом, писателем, полководцем, пройти через Ниагару по канату… Это законные пути для достижения славы, тут личность старается, чтобы показать себя… А вот представляете себе, когда у нас говорят столько о целеустремленности, полезности, когда от человека требуется трезвый, реалистический подход к вещам и событиям, – вдруг взять да и сотворить что-нибудь явно нелепое, совершить какое-нибудь гениальное озорство и сказать потом: «Да, вот вы так, а я так». Выйти на площадь, сделать что-нибудь с собой и раскланяться: я жил, я сделал то, что хотел.

…

Я не буду уже ни красивым, ни знаменитым. Я не приду из маленького города в столицу. Я не буду ни полководцем, ни наркомом, ни ученым, ни бегуном, ни авантюристом. Я мечтал всю жизнь о необычайной любви.

…

Судьба моя сложилась так, что ни каторги, ни революционного стажа нет за мной. Мне не поручат столь ответственного дела, как изготовление шипучих вод или устройство пасек.

Но значит ли это, что я плохой сын века, а вы – хороший? Значит ли это, что я – ничто, а вы – большое нечто?

У Олеши мы видим противостояние Бабичева, занявшего место в системе и Кавалерова, который так и остался лишним. Причем, ситуация обостряется тем, что Бабичев занял место в системе буквально недавно, ещё 10 лет назад он был таким же лишним. Что и у Кавалерова был шанс, родись он чуть раньше, или позже, как пасынок Бабичева. У главного героя претензия даже не к Бабичеву и его воспитаннику, образцовому спортсмену и коммунисту, у него претензия ко всему миру, который не замечает его, не дает ему шанса себя показать.

Я вдруг ясно осознал свою непринадлежность к тем, которых созвали ради большого и важного дела, полную ненужность моего присутствия среди них, оторванность от всего большого, что делали эти люди, – здесь ли, на поле, или где-либо в других местах.

Занимаемая ниша для такого вида лишних становится своего рода тюрьмой. Вроде и есть место, где жить, но раскрыть себя наиболее полно невозможно. И тут два пути: или смириться, или все таки как-то вырваться наружу. Группа «Ночные грузчики» в своей композиции «Экзистенциальное поражение» описывают первый вариант:

Плюйте в меня – я проиграл. Скоро я стану тем, кто ищет на парковке возле боулинга место.

Не помню, когда точно меня не стало, но все, чего я хотел – это быть с собой честным.

Дешевые рестораны, антидепрессанты, импотенция, набожность, что меня ждет еще?

Почему люди не мрут после первого секса? Мир построен на лжи. Расслабься, ты обречен.

Второй вариант — относительно недавняя история со студенткой МГУ, девушкой из обеспеченной семьи, Варварой Карауловой, которая неожиданно увлеклась идеями радикального ислама и попыталась бежать в Исламское Государство. Мотивы её поступка искали в неком помешательстве, влюбленности, проблемах с родителями. Но главная причина здесь уже описана нами выше. Человек захотел жить по-настоящему, посвятить себя чему-то важному для всех, а не просто сделать карьеру домохозяйки или чиновницы. А в наше время радикальный ислам одна из немногих идеологий предлагающая глобальный и целостный проект изменения мира.

Но по мере кризиса возможностей в обществе и эти ниши оказываются заполненными. Куда в этом случае деваться лишним? Попытаться выйти за пределы общества, отправиться на неосвоенные территории, фронтир цивилизации. Там, пусть в экстремальных условиях ещё нет сложившегося общества, при должном упорстве и везении можно быстро пойти в гору. Типичный пример — викинги. В условиях перенаселения Скандинавии и разложения местного родо-племенного общества, огромное количество лишних молодых людей отправлялись в викинг, морской поход к иным землям. Причем, сложно выделить, кем викинги были в большей степени: пиратами, воинами, торговцами, первооткрывателями или колонистами. Они играли любую из этих ролей в зависимости от обстоятельств. Поначалу отверженные и выпавшие из своего общества, викинги нашли себя в множестве ниш на чужбине, а когда скандинавское общество окончательно рассыпалось, они заняли нишу и там — нишу правящего класса. Нечто похожее Гумилёв описывает и у монголов. «Люди длинной воли», которые по той или иной причине выпадали из родов и племен, сбивались в ватаги, отряды, и в конце концов объединенные Темучжином, создали кочевое государство — Орду. Русские и украинские крестьяне бежали от закрепощения на юг, в степь, где становились вольными казаками. Сами казаки уходили все дальше и дальше от государства, колонизируя Черноморское побережье, Кавказ, Сибирь. Рыцари, в основном младшие сыновья, которые были по тогдашнему закону лишены наследства, стали главными участниками Крестовых походов на Восток. Нечто похожее произошло и во время походов на Запад, в Америку. Многочисленные обедневшие рыцари-идальго стали конкистадорами, покорителями нового мира. Не нашедшие себя в предреволюционной Англии «отцы-пилигримы» на утлом корабле пересекли океан, чтобы поселиться в Новой Англии. Собственно, два крупнейших в мире государства США и Россия появились в том виде, каком мы их знаем, во многом благодаря этой категории лишних — люди бежали на фронтир, одни вглубь Северной Евразии, другие вглубь Северной Америки, все дальше и дальше отодвигая границу, пока не уперлись в Тихий океан. Впрочем, похожим образом появилась и Австралия, куда ссылали английских каторжников, похожим образом появилась и Япония, где воины-буси, они же самураи нашли себя на фронтире. А когда все острова были ими покорены, самураи взяли власть в самой Японии, превратив императора в чисто ритуальную фигуру. Реальная же власть оказалась у сёгуна – знатного феодала-самурая.

И бывает так, что речь идет даже не о группах или классах, а даже о целых народах. В эпоху Великого Переселения Народов, целые племена и народы были вынуждены в короткие сроки осваивать самые разные профессии, заниматься нетипичными для себя занятиями. Достойно удивления, как быстро лесные и оседлые народы осваивали кочевой и морской образы жизни, как быстро они превращались обратно в земледельцев, как быстро они переквалифицировались из свирепых воинов в мирные сообщества и обратно, как быстро они снимались с насиженных территорий, чтобы переселиться в другой конец света. Выходцы из Скандинавии или Прибалтики, вандалы оказались в Испании, Северной Африке, островах Западного Средиземноморья. Готы, сначала переселились из Скандинавии в южнорусские степи, затем в Италию и Испанию. Аланы и сарматы дошли до Атлантического океана, гунны прошли, за относительно короткий срок, почти весь континент. Под давлением сил природы, внешних обстоятельств, других народов, эти люди сокрушили старые цивилизации, заселили земли Западной Римской империи, значительные территории которой пустовали после кризиса III века.

Как видите, этот способ реализации для лишних зачастую неразрывен с войной. Бывает так, что речь идет не о освоении диких земель, как в случае «Золотой лихорадки», но и военной компании в заселенной области. Разницы тут особо никакой — любая заселенная область в результате войны может превратиться в дикие земли. Потому в случае какой-либо войны — лишние люди первые добровольцы. Зачастую, власти намеренно используют войну, чтобы избавиться от лишних, снять таким образом внутреннее напряжение в обществе. Так было во время Крестовых Походов, колонизации Австралии, завоевания Кореи самураями в XVI веке, вторжении армии Кромвеля в Ирландию, недавней войне на востоке Украины. При колонизации или завоевании, власть всегда остается в выигрыше: в случае успеха у государства появляется новая территория, и проблема ресурсов временно снимается, в случае поражения большинство лишних погибает. Блог Толкователя привел небольшое исследование людей, которые сделали карьеру в ходе конфликта в Донбассе, стали полевыми командирами:

Портрет полевого командира получается примерно таким: мужчина средних лет с дипломом второсортного вуза и довольно скромным доходом, работающий не по специальности, не на самой престижной работе и невысокой должности. Особо подчеркнём три важных момента: среди командиров (1) много бывших офицеров, (2) много общественных и политических активистов и (3) практически нет представителей политической или экономической элиты.

Немаловажно также, что в постсоветских странах имеет место своего рода «перепроизводство» силовиков – людей в погонах. Карьера «служилого человека» является там довольно распространённой, но вместе с тем не очень престижной (к недовольству выбравших её). В условиях слабой или оказавшейся в кризисе государственности такое положение вещей способно стать источником серьёзных проблем: вместо того чтобы быть опорой государства и режима, «служилые люди» используют кризис для своего продвижения.[8]

Интересная приводится статистика по профессиям будущих командиров и политических деятелей, появившихся на волне этого конфликта:

Предприниматели представлены владельцем компании по производству топливозаправщиков (Андрей Тетерук), хозяином небольшого магазина (Алексей Карякин), учредителем компаний по организации детских праздников и производству наружной рекламы (Павел Губарев). Среди политиков/общественных деятелей есть депутат Верховной рады (Парубий), депутат горсовета (Колесник), помощник депутата (Богдан Войцеховский), партийный активист (Коханивский), казачий атаман (Алексей Павлов («Леший»)).

К наёмным работникам/менеджерам были отнесены заместитель директора фермерского хозяйства (Матейченко) и работник торговой фирмы (Пушилин), к госслужащим – таможенник (Александр Федоренко), начальник отдела рыночного надзора Областной инспекции по делам защиты прав потребителей (Плотницкий), а также заместитель директора вуза (Андрей Билецкий), к рабочим – гранитчик (Арсений Павлов («Моторола»)), промышленный альпинист (Толстых («Гиви»)) и каменщик (Павел Дремов («Батя»)).

Охранники работали в ночных клубах (Беднов («Бэтмен»)), возглавляли службы безопасности заводов (Безлер («Бес»)).[8]

Приведенный отрывок наглядно показал как открывшееся окно возможностей позволило лишним людям найти себя. Наиболее красноречиво и точно высказался по этому поводу некий ополченец из Беларуси, который в самый разгар боевых действий дал интервью «Русской планете»:

Я скажу, кто туда ехал. Ехали те, кто не нашел себя в жизни здесь. Кому не светит ничего, кроме как спиться на местном заводе, жениться на некрасивой бабе и плодить детей, которым уготована такая же судьба. Кто не может вырваться из провинции, где все застыло так, как было 20 лет назад. Из тех белорусов, которых я там встречал, нет ни одного минчанина. Потому что у них менталитет другой, они иначе видят жизнь, у них другие возможности.

…

Ехали воевать потому, что нам объяснили: там будет новая страна, и жизнь в ней можно будет начать заново. Стать кем-то. Говорили, что когда все закончится, тем, кто пожелает остаться, дадут дом и землю. Что мы там героями будем, как и все, кто за независимость сражался. Конечно, деньги тоже обещали, но не золотые горы. То есть ехали не за деньгами, ехали за возможностью переломить свою судьбу.[9]

Но окно возможностей для лишних переселенцев и колонизаторов открыто пока существуют фронтиры, пока существуют неосвоенные территории. А они имеют свойство заканчиваться, вечно бежать невозможно. Но кроме эмиграции внешней, всегда есть эмиграция внутренняя. Эту тактику зачастую выбирают разного рода религиозные подвижники и сектанты. Собственно таким образом появились первые монастыри, как христианские, так и буддийские. У мусульман распространена культура дервишей — бродячих паломников и подвижников. Собственно, все известные нам религии родились из сект лишних, куда стекались лишние люди. К таким сектам можно отнести и разнообразные радикальные и революционные кружки. Со временем такие организации могут перерасти в массовые движения и религии, могут же так и остаться сектами.

Впрочем, внутренняя и внешняя миграция весьма и весьма условны. Мы уже упоминали американских «отцов-пилигримов», пуритан, которые отправились за океан, чтобы там спокойно жить согласно своей религии. Ключевым событием в жизни пророка Мухаммеда считается Хиджра, когда пророк и его немногочисленная умма были вынуждены покинуть Мекку и отправиться в оазис Ястриб, будущий город Медина. Совсем уж классикой считается исход евреев из Египта в Землю Обетованную. Во времена Екатерины и её потомков, когда усилился крепостной гнёт, множество крестьян отправились странствовать и искать заветную страну Белогорье.

Но фронтиры рано или поздно заканчиваются, общество упирается в географические или иные границы. Что делать тогда лишним? Остается одно: если податься некуда, лишние люди приходят к выводу, что несправедливое общество необходимо переделать. Они становятся революционерами. Мы уже обращали внимание на то, как викинги, «люди длинной воли» или самураи со временем взяли власть в обществе, которое их отвергло, вынудило покинуть свои пределы. Но такое возможно в обществе, которое не имело единого государства, как в Скандинавии или Монголии, либо сильной армии, как в раннесредневековой Японии. Казаки в России попытались пойти тем же путем, но потерпели поражение от государства, закаленного в боях с многочисленными внешними врагами, в конечном счете казаки встроились в общество в качестве слуг царя, особого военного сословия, или же не смирившись, как игнатовцы, покинули пределы страны. Иначе говоря, когда системное общество заведомо слабее хорошо организованных лишних. Но если старое общество по силе и организованности не уступает, а то и превосходит потенциальных революционеров, путь у них один: заставить остальное общество стать на свою сторону против старой власти. Для этого они предлагают обществу альтернативную модель взаимодействия, альтернативное государственное и социальное устройство, которое бы устроило всех. В момент, когда государство сильно, такая альтернатива не сильно прельщает большинство его членов. Но когда государство даёт слабину, начинает деградировать и разрушаться, тем самым порождая все больше и больше лишних, в этот момент общество становится все более и более восприимчивым к новым идеям и альтернативным концепциям общественного устройства.

Мы уже упоминали пролетариев, когда рассказывали о лишних людях, занимающих легальные ниши. Но пролетарии ещё известны, как революционеры, тот самый класс, которому самой историей предрешено уничтожить буржуазию и обрести весь мир. Но уже давно замечено, что пик революционности пролетариев позади. Они были революционны в определенные моменты истории, но по со временем утратили это качество. Что же с ними произошло? Для многих марксистов это остается либо загадкой. Или же они просто игнорируют данный вопрос, прикрываясь демагогией. Но с точки зрения нашей теории все просто и понятно — пролетарии были революционны в тот момент, когда они не были в полной мере пролетариями, в момент когда они были лишними.

На этот факт обращали внимание многие исследователи, но наиболее полно это выразил Марлен Инсаров в ряде своих работ, посвященных истории капитализма и революции.

Если мы посмотрим на историю рабочего движения, то увидим, что самые органически — революционные пролетарские движения, имевшие целью не исправление капитализма, а его свержение, были выступлениями отнюдь не фабрично — заводского пролетариата сформировавшегося буржуазного общества, но 1)либо пролетаризированных ремесленников (луддиты, лионские ткачи, Парижская Коммуна) 2)либо недавно пришедших на завод и сохранивших еще докапиталистические общинные традиции вчерашних крестьян и ремесленников (чартизм, Россия 1917г., Испания 1936г.).

…

Революционный марксизм 1840-х годов был идеологией именно коммунистических странствующих подмастерьев и промышленных рабочих первого поколения (кадровые потомственные фабрично-заводские рабочие тогда еще просто нигде не существовали). Союз справедливых, социалисты-рикардианцы (пролетарские мыслители, из учения Рикардо делавшие социалистические выводы), «партия физической силы» в чартистском движении, революционно-коммунистические общества во Франции предоставили коммунистическое содержание, Маркс и Энгельс дали ему историко-научное обоснование — не больше, хотя и не меньше. Буржуазные интеллигенты, воспитанники Гегеля, бывшие радикальные буржуазные демократы, они сделали это именно так, как могли и умели — и ожидать чего-либо еще было бы идеализмом.

…

Именно с представителями этого пролетарского коммунизма, орабочившимся интеллигентом Карлом Шаппером, часовщиком Иосифом Моллем и сапожником Генрихом Бауэром познакомился в середине 1840-х годов молодой конторский служащий Фридрих Энгельс. Впечатление от знакомства осталось настолько сильным, что спустя 50 лет он с восторгом вспоминал об этих настоящих людях, попавшихся ему в то время, когда он еще хотел только стать человеком.

Шаппер, Молль и Бауэр представляли Союз справедливых — коммунистическую организацию, состоящую в основном из немецких странствующих подмастерьев, живших в Англии, Франции и Швейцарии. Эти несколько сотен изгнанников (Союз изгнанников — первое название Союза справедливых, ставшего Союзом коммунистов), изгнанных либо немецкими деспотами, либо голодом и нуждой (а обыкновенно — обеими этими причинами) не имели ни кола, ни двора — а тем самым не имели и отечества. Страдания мира были их страданиями, они не имели дома — и поэтому были дома везде. [10]

То есть мы видим типичных лишних людей — людей, застрявших между прошлым и будущим, людей не имеющих определенной ниши. Инсаров отмечает, что английский пролетариат проявлял наибольшую революционность в первой половине XIX века, французский в середине этого же века, немецкий — во второй половине, русский — в начале XX века, испанский в 20-30-е годы. И это связано с тем, что в этот момент описанные пролетарии были типичными лишними, не классом вовсе, а конглометратом разнообразных людей, которые по той или иной причине выпали из старого общества, и ещё не успели вписаться в новое. Этим людям, уже не крестьянам и ремесленникам, но еще не пролетариям каждый день приходилось лавировать между Сциллой феодально-помещичьего строя и Харибдой нарождающегося капитализма. Но по мере встраивания в новые отношения уходила и революционность, рабочие все больше тяготели к профсоюзам и чисто экономической борьбе. Как пишет Инсаров:

Основной фигурой пролетарской борьбы этого периода является потомственный промышленный рабочий. Он лишен непосредственной памяти о докапиталистических порядках и другой жизни, чем при капитализме, не знает. Социализм для него – это тот же капитализм, только без его плохих сторон. Такому представлению о социализме способствует и то обстоятельство, что рабочий на конвейере крупного промышленного предприятия лишен знания о производственном процессе в целом, знания, каким обладал ремесленник в небольшой мастерской. Конвейерный рабочий выполняет лишь узко специализированные операции, обычно плохо представляя себе принципы работы всего производства. Он не чувствует себя способным обойтись без начальника – другое дело, что на его взгляд, начальники должны быть хорошими или, самое большее, выборными и подконтрольными.

Борьба потомственных промышленных рабочих жестко и плотно контролируется реформистскими партиями и профсоюзами. Происходит четкое деление борьбы на экономическую – забастовки на предприятиях и политическую – выборные кампании. Рабочие получили избирательное право и, т.о, были интегрированы в политическую систему капитализма. Реальной целью борьбы рабочих данного периода являются реформы, к практической ориентации на которые в большинстве случаев добавляется мечта о социализме, мечта, столь же мало воздействующая на реальное поведение, как на поведение большинства христиан – мечта о рае. [11]

Потому секрет того, что русские пролетарии совершили Революцию в 17-м году, а их товарищи в Западной Европе почти их не поддержали заключена именно в том, что последние как это ни странно стали полноценными пролетариями, заняли свою нишу, перестали быть лишними, а следовательно и революционно настроенными радикалами. Впрочем, когда говоришь о лишних людях, сложно говорить о каком-то конкретном классе: мы сами видели, что под знамя пролетарской революции вставали и радикальные буржуа Маркс и Энгельс, юрист Ленин, выходец из зажиточной крестьянской семьи Троцкий и много кто ещё.

У революционеров есть диалектическая противоположность. Это охранители. И что важно, эта ниша тоже пополняется лишними людьми. Почему это происходит? В момент, когда троны шатаются, общество находится в состоянии разложения, власть понимает, что бороться с революционерами можно только их методами, и открывают нишу охранительства. Как и в любую новую нишу, её заполняют лишние люди. Причем, зачастую не просто лишние, а перебежчики из революционеров. Катков, начинавший свою карьеру в «Отечественных записках», Муравьев-вешатель, успевший поучаствовать в движении декабристов, Йозеф Геббельс, стоявший поначалу на позициях национал-большевизма и требовавший изгнать «буржуа Гитлера» из партии… Примеров множество. Лишний человек находится в состоянии вечного поиска, потому способен в течение жизни несколько раз радикально сменить свои взгляды. Как отмечает Хоффер, превращение Савла в Павла — не редкость и не чудо.

Представление, что фанатики разных оттенков должны находиться на разных полюсах, не соответствует действительности: все они принадлежат к одному лагерю. Только фанатик и умеренный находятся на противоположных полюсах и встретиться не могут. Фанатики разных оттенков смотрят друг на друга с подозрением и готовы каждую минуту вцепиться друг другу в горло. Но они соседи и почти родственники. Они ненавидят друг друга ненавистью братьев. Они так далеки друг от друга и так близки, как Савл и Павел. И для фанатика-коммуниста легче стать фашистом, шовинистом или католиком, чем трезвым либералом.[5]

Но противостояние охранителей и революционеров это своего рода прелюдия. Когда старая власть, наконец-то рушится, это противостояние переходит на новый уровень, на уровень гражданской войны. И если до революции охранители ещё как-то прикрываются системным щитом, то в гражданскую войну они оказываются такими же лишними, как и их враги. Общество погружается в хаос. Но хаос этот вызвали отнюдь не революционеры, само общество постепенно скатывалось в него. Мы, увлекшись описанием лишних людей, пропустили некоторые закономерности общества в целом. Но сейчас, когда мы заговорили о революции и гражданской войне, у нас есть повод немного осветить эту тему. Общество в своем становлении и развитии проходит определенные циклы. Они хорошо описаны историком Сергеем Нефёдовым, который на базе идей Мальтуса, Голдстоуна, Броделя и многих других разработал свою теорию демографических циклов:

Каждый демографический цикл начинается с периода внутренней колонизации (или периода восстановления), для которого характерны наличие свободных земель, рост населения, рост посевных площадей, строительство новых (или восстановление разрушенных ранее) поселений, низкие цены на хлеб, дороговизна рабочей силы, относительно высокий уровень потребления, ограниченное развитие городов и ремесел, незначительное развитие аренды и ростовщичества. После исчерпания ресурсов свободных земель наступает период Сжатия, для этой фазы характерны отсутствие свободных земель, высокие цены на землю, крестьянское малоземелье, разорение крестьян-собственников, распространение ростовщичества и аренды, рост крупного землевладения, низкий уровень потребления основной массы населения, падение уровня реальной заработной платы, дешевизна рабочей силы, высокие цены на хлеб, частые сообщения о голоде и стихийных бедствиях, приостановка роста населения, уход разоренных крестьян в города, где они пытаются заработать на жизнь ремеслом или мелкой торговлей, рост городов, развитие ремесел и торговли, большое количество безработных и нищих, голодные бунты и восстания, активизация народных движений под лозунгами передела собственности и социальной справедливости, попытки проведения социальных реформ с целью облегчения положения народа, ирригационные работы, направленные на увеличение продуктивности земель, поощрительная политика в области колонизации и эмиграции, внешние войны с целью приобретения новых земель и понижения демографического давления.

В конечном счете, усугубляющаяся диспропорция между численностью населения и наличными продовольственными ресурсами приводит к экосоциальному кризису; для этого периода характерны голод, эпидемии, восстания и гражданские войны, внешние войны, гибель больших масс населения, принимающая характер демографической катастрофы, разрушение или запустение многих городов, упадок ремесла и торговли, высокие цены на хлеб, низкие цены на землю, гибель значительного числа крупных собственников и перераспределение собственности, социальные реформы, в некоторых случаях принимающие масштабы революции. [12]

Однако, считается, что мальтузианские циклы применимы только к аграрным сообществам, в современных индустриальных они невозможны. Однако, мы сейчас видим воочию описанные этапы и в бывшем СССР, и на Ближнем Востоке, и даже в странах Запада. Похоже на то, что описанные Нефёдовым механизмы универсальны. Просто, избавившись от проблемы голода и определенной зависимости от природы, эти механизмы переходят на новый уровень. Речь уже не идет о выживании, а уже о потребностях более высокого уровня. Как мы знаем, на самом верхнем этаже пирамиды потребностей находится потребность в самоактуализации, потому мы и имеем дело зачастую уже не с бунтами голодных, но с бунтами вполне сытых и обеспеченных за право на полную реализацию себя как личности. Главная проблема, порождающая лишних людей заключается в кризисе возможности. Если точнее, в невозможности обществом распределить ресурсы каждому по потребностям и дать возможность реализоваться каждому по способностям. В периоды восстановления эта проблема стоит не так остро: ресурсов в избытке. Но по мере нарастания Сжатия, обостряются классовые и внутриклассовые противоречия, это ведет к трению, трение порождает осколки — лишних людей. И их становится все больше и больше. Они организуются в сообщества, которые становятся носителями той или иной альтернативы старому. Итогом этого процесса перетекания старых классов в альтернативные становится то, что те, кто остается на стороне системы, остаются в меньшинстве. На самом деле, они оказались в меньшинстве гораздо раньше, в более стабильные времена. Но старое общество в силу инерции продолжало жить по-старому. Обострение классовой борьбы, обычно приводит к первому классовому компромиссу: новые маргинальные классы, разнообразные «альтернативщики» объединяются, чтобы свергнуть старую власть, которая осталась в меньшинстве, при равнодушии, при пассивности тех, кто должен ее защищать.

Дальше начинается «парад альтернатив». Представители той или иной альтернативы начинают делить полученную власть, пытаются реализовать свою программу. Если общество нуждается в радикальных переменах, то возрастает и радикальность приходящих к власти в этот период группировок. Но революция, пройдя определенный пик, начинает идти на спад. Процесс понижения градуса революции это и есть пресловутый Термидор. Но что происходит в этот момент? Мы имеем старое и противостоящее ему нечто новое. Термидор — синтез старого и нового, который снимает прежние противоречия. Апофеозом термидора является бонапартизм, который окончательно примиряет революционные группировки между собой, завершает формирование новой общности, основанной на новом классовом компромиссе. Общество приходит к стабильности. Те лишние люди, что были маргиналами, занимают в новом обществе определенное место. Или погибают.

По сути, мы имеем картину, когда разрушители прежней стабильности строят новую стабильность, где уже они являются членами системы, а их враги лишними людьми. История показывает, что прогрессивность в данном случае не играет никакой роли. Победу одерживают самые организованные, самые неистовые. У более неистовых, но менее организованных или более организованных, но менее неистовых нет шансов.

Второй вариант, когда силы примерно равны, тогда общество на долгие годы погружается в хаос войны всех против всех, которая заканчивается, когда истощенные стороны подписывают, наконец, перемирие. Так было неоднократно в Китае, так было в Анголе в 70-е, и в Алжире в 90-е. Похожая ситуация развивается и в Сирии.

После войны общество приходит к спокойствию и стабильности, если не оказывается окончательно уничтожено. Здесь стабильность достигается не инновационными методами, которые позволяют сделать общество более устойчивым и расширить ресурсную нишу, а за счет того, что в ходе гражданской войны погибает большое количество людей, как лишних, так и системных, общество избавляется от внутреннего напряжения и восстанавливается. Ресурсов вновь становится в избытке, все кто выжил, снова при деле.

Выходит, что смысл любой революции в восстановлении стабильности, все прогрессивные изменения являются своеобразным побочным эффектом. Причем, это справедливо для любого процесса, в котором участвуют лишние люди.

Шанс на реализацию потребности в создании нового, иного мира проливает свет и на то, какое место занимают экстремистские сообщества в государстве и культуре. Располагая радикально иными и неприемлемыми для регулярного мира идеями и планами, экстремистское сообщество создает резерв возможностей для общества, переживающего катастрофу. Катастрофу — необратимый распад всей социокультурной системы следует отличать от кризиса, который разрешается силами самой регулярности за счет смены элит или прихода к власти легитимной, системной оппозиции. Экстремисты приходят к власти, когда исчерпываются все потенции регулярной зоны и, погрузив все общество в экстремальную зону, создают новую регулярность.[7]

Это справедливо не только для государства. Свои лишние люди есть в каждом сообществе, каждой субкультуре. Лишними могут быть и люди искусства, не нашедшие себя в официозном и попсовом творчестве. И ученые, которые вынуждены пойти против сложившейся на данный момент научной парадигмы. Многие изобретатели, первооткрыватели, родоначальники новой направления в искусстве — это лишние.

Как говорил незабвенный Сен-Симон:

Взгляните на историю прогресса человеческого разума, и вы увидите, что почти всеми образцовыми произведениями его мы обязаны людям, стоявшим особняком и нередко подвергавшимся, преследованиям. Когда их делали академиками, они почти всегда засыпали в своих креслах, а если и писали, то лишь с трепетом и только для того, чтобы высказать какую-нибудь маловажную истину.

Или Евгений Замятин:

Настоящая литература может быть только там, где ее делают не исполнительные и благодушные чиновники, а безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бунтари, скептики.

Типичный герой волшебной сказки — Иван-дурак тоже лишний. Но именно благодаря этому он и побеждает и получает полцарства, а то все целиком. Впрочем, в жизни это часто происходит задним числом, много лет спустя. Гениальный Бах стал известен миру сто лет спустя после своей смерти. Жан Мелье, который всю жизнь писал трактат о философии, политике, общественном устройстве, стал известен благодаря тому, что его рукопись попала к Вольтеру, когда сам Мелье давным давно был мертв. Потому зачастую лишние работают не для сиюминутной выгоды, а для вечности.

Итак, кто такие все-таки лишние люди? Их нельзя выделить в какой-то класс, общину или народ. Вернее так — они могут быть и классом в становлении, и религиозным движением, и субкультурой, и целыми племенами и народами, вынужденными искать себе новое место в мире. Это на первый взгляд похоже на определение Множества у Антонио Негри. Но у Негри речь идет о явлении современном, о том, что общество в Первом мире сложно было разделить на определенные классы, роль пролетариев снизилась, роль разного рода клерков, информистов, свободных художников повысилась. Ныне ситуация изменилась, эта прослойка начала активно размываться и скоро европейцы с американцами вернутся к привычным классовым дихотомиям. Под множествами Негри имеются ввиду прежде всего всякие движения типа пацифистов, феминисток, ЛГБТ, веганов и так далее. Мы же говорим о глобальном явлении, которое имело место во все времена, которое является необходимой частью любого человеческого общества. Лишние люди это и следствие процессов, происходящих в обществе и важнейший инструмент его самовоспроизводства.

Лишние люди есть всегда в любом обществе. Но, если общество на подъеме или на пике своего развития, их количество относительно невелико. Эта цифра чуть превышает процент мутантов в природе. Мутанты зачастую не могут иметь потомства, но в небольшом количестве появляются практически в каждом поколении. Но в случае, если внешние условия неожиданно меняются, мутанты могут оказаться лучше приспособленными к новым условиям и таким образом спасти вид в целом. Пример с бабочками пяденицами уже стал хрестоматийным:

Большинство мутаций проявляется в фенотипе в сочетании с действием многих других генов, причем генов, уже прошедших естественный отбор, то есть полезных и нормальных. Это ослабляет вредное действие мутаций и предотвращает их элиминацию (выбраковку) из генофонда вместе с гибелью менее приспособленных организмов. Такие мутантные гены включаются в процесс естественного отбора и в череде поколений продолжают комбинироваться с другими генами таким образом, что возникающие комбинации повышают приспособительное значение признаков фенотипа. Параллельно, благодаря влиянию других генов, первично рецессивный мутантный ген постепенно становится доминантным и распространяется в генофонде как нормальный наследственный элемент особей данной популяции.

Известным примером подобного действия естественного отбора является так называемый индустриальный меланизм у бабочки березовой пяденицы. Эта бабочка широко распространена в Европе и Северной Америке. Бабочки активны в сумерках, а день проводят, сидя на коре берез. Крылья их имеют покровительственную окраску: они бледно-серые с разводами, что имитирует цвет бересты, заросшей лишайниками. Такая окраска защищает бабочек от насекомоядных птиц — синиц, поползней и др. История эволюции окраски английских популяций березовой пяденицы началась в 1735 году, когда англичане впервые в мире применили каменный уголь для выплавки чугуна. Промышленная копоть во влажном климате Англии оседала на коре берез. Лишайники постепенно погибали, а береста становилась сначала серой, а затем черной. Пяденицы на темном фоне стали легкой добычей птиц. В 1848 году английские энтомологи-любители обнаружили и поместили в свои коллекции первых березовых пядениц с темноокрашенными крыльями. Такие бабочки в окрестностях Манчестера составляли не более 1% от численности популяции. К 1960-м годам промышленная копоть покрыла почти все леса Великобритании, и темные пяденицы постепенно вытеснили светлых. [13]

Выходит, лишние люди совершенно необходимы для любого общества. Они являются носителями альтернативных идей, которые могут потенциально спасти общество во время кризиса. Другое дело, что лишние, как и системные люди всего лишь инструмент общества для собственного существования и воспроизводства. Сумеем ли мы, пройдя череду технологических рывков и революций, построить общество всеобщей справедливости? Сложно сказать. Даже в знаменитой «Туманности Андромеды» Ефремова мы видим конфликт между системой и лишними людьми. Даже общество, устранившее монотонный физический труд и дающее каждому максимальную возможность для самоактуализации, не способно удовлетворить всех. Лишние люди будут всегда. Возможно, благодаря им человечество совершит еще немало великих открытий, расселится на далеких планетах, перейдет вместе с Вселенной в принципиально иное состояние. Как знать…

Если вы читаете этот текст, велика вероятность, что Вы — лишний человек. Это наше несчастье и наше призвание. Взамен мяса в котлах и хлеба досыта, нам дан великий дар. Мы имеем возможность увидеть наше общество таким , какое оно на самом деле. Мы застряли между прошлым и будущим, не находя себе места в настоящем. И у нас зачастую нет иного пути,кроме как изменить мир вокруг себя.

Мы начали этот текст с цитаты Фромма, пожалуй его же цитатой и закончим:

Всякий, кто пытается стать самим собой, знает, что каждый новый шаг в этом направлении дает ощущение силы и радости, которое ни с чем не спутать. Человек ощущает себя так, словно начался новый этап его жизни.

Он может прочувствовать истину гётевских строк: «Я возвел свой дом в пустоте, вот почему мне принадлежит весь мир».

1.Энциклопедия марксизма. Классы

2. Э. Лимонов «Маргиналы: активное меньшинство»

3. Л. Гумилев «Конец и вновь начало»

4. Алексей Фанталов «Лев Гумилев и теория пассионарности»

5. Эрик Хоффер «Истинноверующий»

6. Энциклопедия марксизма. Закон соответствия производственных отношений характеру и уровню развития производительных сил

7. Бахтияров О.Г. «Экстремистские ресурсы общества»

8. Блог Толкователя «Полевые командиры вместо гибридных постсоветских режимов»

9. Русская Планета «Новороссия — это тема: и ты при деле, и семью можно прокормить»

10. М. Инсаров «Марксизм и революционная борьба пролетариата»

11. М. Инсаров «Три этапа мировой борьбы»