Империя в табакерке
Познавательная сказка Владимира Одоевского «Городок в табакерке» хорошо известна многим российским читателям. Она описывает путешествие пытливого мальчика во внутреннее устройство музыкальной шкатулки, чтобы разобраться в принципах ее работы. Странно, но критики-современники и многие нынешние учителя обходят стороной факт, что описанный механизм — это любопытная метафора, отражающая реалии Российской Империи. И мы, фактически, оказываемся на стыке утопии и антиутопии, не зная, что выбрать.
Начнем с фигуры автора. Господин Одоевский был действительно выдающейся личностью. Эрудит, эстет, просветитель, музыкальный филантроп и талантливый бюрократ, к концу карьеры добравшийся до титулов тайного советника и сенатора. По молодости он организовал литературно-философский кружок «Общество любомудрия«, в котором изучалась немецкая идеалистическая философия. Пересекался с декабристами и даже из-за них попал под следствие, но найден «недостаточно виновным». Общество было решено самораспустить из страха перед преследованием, которое грозило всем тайным и явным кружкам.
Можно даже считать Одоевского предтечей прогрессорства в литературе. Чего стоит хотя бы его малоизвестная меритократическая утопия «4338-й год: Петербургские письма«. К счастью, текст небольшой, при желании можно за вечер осилить, не переломитесь. И мы замечаем, что сквозной темой в творчестве Одоевского идет мотив музыки. Для него гармоничное сообщество подобно оркестру или сложному механизму. Итог их существования — симфония:
«В разных местах сада по временам раздавалась скрытая музыка, которая, однако ж, играла очень тихо, чтобы не мешать разговорам. Охотники садились на резонанс, особо устроенный над невидимым оркестром; меня пригласили сесть туда же, но, с непривычки, мои нервы так раздражились от этого приятного, но слишком сильного сотрясения, что я, не высидев двух минут, соскочил на землю, чему дамы много смеялись… Вскоре к звукам гидрофона присоединился ее чистый, выразительный голос и словно утопал в гармонических переливах инструмента. Действие этой музыки, как бы выходившей из недостижимой глубины вод; чудный магический блеск; воздух, напитанный ароматами; наконец, прекрасная женщина, которая, казалось, плавала в этом чудном слиянии звуков, волн и света, — все это привело меня в такое упоение, что красавица кончила, а я долго еще не мог прийти в себя, что она, если не ошибаюсь, заметила.
Почти такое же действие она произвела и на других, но, однако ж, не раздалось ни рукоплесканий, ни комплиментов, — это здесь не в обыкновении. Всякий знает степень своего искусства: дурной музыкант не терзает ушей слушателей, а хороший не заставляет себя упрашивать. Впрочем, здесь музыка входит в общее воспитание, как необходимая часть его, и она так же обыкновенна, как чтение и письмо; иногда играют чужую музыку, но всего чаще, особенно дамы, подобно моей красавице, импровизируют без всякого вызова, когда почувствуют внутреннее к тому расположение».
«Табакерка» также начинается с красоты и музыки. Мальчик Миша очарован изящной музыкальной шкатулкой, изображающей миниатюрный городок Динь-Динь. Ворота, башенки, домики, солнце встает и заходит. И музыка. Одоевский, оставивший десятки статей о музыкознании, не мыслил без нее и литературное творчество. «Между тем музыка играет да играет; вот все тише да тише, как будто что-то цепляется за каждую нотку, как будто что-то отталкивает один звук от другого». После чего мальчик Миша засыпает и оказывается внутри шкатулки. А там — совсем другая жизнь, разительно отличающаяся от красивых фасадов.
Во-первых, он видит маленьких мальчиков-колокольчиков. Они жалуются на свою судьбу:
«Уж нашел у нас веселье! Нет, Миша, плохое нам житье. правда, уроков у нас нет, да что же в том толку? Мы бы уроков не побоялися. Вся наша беда именно в том, что у нас, бедных, никакого нет дела; нет у нас ни книжек, ни картинок; нет ни папеньки, ни маменьки;.. Да, сверх того, на нас есть другая беда, Миша: у нас есть дядьки… уж какие злые! то и дело что ходят по городу да нас постукивают. Которые побольше, тем еще реже «тук-тук» бывает, а уж маленьким куда больно достается».
Как вам такие репрессии? И чем они отличаются от забитых крестян и мещан, которых прессуют помещики и жандармы? Они, кстати, представлены в виде молоточков, остервенелых вертухаев, и надзирателя-валика, который самоустранился от происходящего и целыми днями сибаритствует на диване, делая что-то осмысленное лишь тогда, когда его пихает царица-пружинка. Движимый желанием помочь бедным колокольчикам, Миша «прижимает» пружинку, после чего наступает грандиозный социальный коллапс по Одоевскому:
«В одно мгновение пружинка с силою развилась, валик сильно завертелся, молоточки быстро застучали, колокольчики заиграли дребедень и вдруг пружинка лопнула. Все умолкло, валик остановился, молоточки попадали, колокольчики свернулись на сторону, солнышко повисло, домики изломались… Тогда Миша вспомнил, что папенька не приказывал ему трогать пружинку, испугался и… проснулся».
Не надо совать руки шаловливые и за пружинки дергать, пока все работает. И пусть лучше молоточки продолжают колотить колокольчиков, ведь попытка вмешаться в этот процесс приведет к тому, что «солнышко повиснет, домики изломаются». Революция страшнее любого застоя. Пусть играет музыка.
Осознавал ли Одоевский, что вся эта симфония выстроена на иерархичном подавлении, эксплуатации и страдании низшего класса? Думаю, да. Он не был глупым человеком, но и не был пламенным борцом с Системой. Напротив, он стал одним из ее лучших представителей, полагая, что следует мало-помалу совершенствовать Машину изнутри через профессионализм в службе и просветительскую деятельность.
Одоевский, как и Вебер, хочет видеть государство идеальной, отчужденной и справедливой машиной. Только не компьютером, а, скорее, симфоническим органом, способным заменить целый оркестр. Достаточно вернуться к «Письмам» и посмотреть, с каким пиететом он относится к партитурам, к законам:
«Нынешний Министр примирений вполне достоин своего звания; он еще молод, но волосы его уже поседели от беспрерывных трудов; в лице его выражается доброта, вместе с проницательностию и глубокомыслием.
Кабинет его завален множеством книг и бумаг; между прочим, я видел у него большую редкость: Свод русских законов, изданный в половине XIX столетия по Р. X.; многие листы истлели совершенно, но другие еще сохранились в целости; эта редкость как святыня хранится под стеклом в драгоценном ковчеге, на котором начертано имя Государя, при котором этот свод был издан.
«Это один из первых памятников, — сказал мне хозяин, — Русского законодательства; от изменения языка, в течение столь долгого времени, многое в сем памятнике сделалось ныне совершенно необъяснимым, но из того, что мы до сих пор могли разобрать, видно, как древне наше просвещение! такие памятники должно сохранять благодарное потомство»».
И все же, с чем мы имеем дело? Перед нами утопия или антиутопия? «Письма» — чистая утопия, там даже сомневаться не надо. Однако в «Табакерке» ситуацию портит наличие угнетенных колокольчиков. Со стороны — лепота. Закрыть глаза и слушать — душа поет. Если вы машины и порядок любите больше, чем людей, то перед вами, безусловно, утопия. И малолетний долбоеб Миша все испортил. Но если встать на сторону колокольчиков, то нафиг такую музыку и эту тоталитарную шарманку.
Не забывайте императив Канта: «Относись к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого не только как к средству, но и как к цели». Цель музыкальной шкатулки — музыка и только. Но к кому она обращена? Ни надзиратели всех уровней, ни тем более колокольчики не наслаждаются чарующей мелодией. Они слишком сконцентрированы на том, чтобы ее производить. К потомкам? У них, наверняка, будет свой веселый ансамбль. К Богу? Он ни о чем таком не просил. Табакерка — замкнутый и самодовлеющий завод по производству музыки, которую никто не слышит. В реальности нет ни Миши, ни его отца, поглядывающих со стороны на наши напряженные попытки построить идеальный мир. У Одоевского даже правящие классы ведут бессмысленное существование: валики-бездельники и невротичная, гипернапряженная пружинка. В петровской модели, когда каждый вплоть до императора является слугой государства, непонятно: а кому же служит само государство? Ведь никакого улучшения жизни колокольчиков не ждет. Это онанизм, а не отчизна.
Одна и та же система может быть как утопией, так и антиутопией, в зависимости от точки зрения. «1984» с точки зрения Большого Брата и филигранно откалиброванной системы равновесия трех супердержав, — утопия. «Туманность Андромеды» Ефремова для несломленных и независимых «быков», которых ссылают на Яву, или людей, которых подвергают переформатированию, — безжалостная автократия, объявившая свои пути единственно верными.
Для девятнадцатого века взгляды Одоевского можно считать сравнительно передовыми. Однако, мы, здесь и сейчас, не имеем права закрывать глаза на изъяны городка Динь-Динь. Характерно, что даже Белинский не заподозрил ничего дурного и только похвалил Одоевского за отличную сказку, стимулирующую у детей интерес к механике, и за гуманизацию Системы: «через неё дети поймут жизнь машины, как какого-то живого, индивидуального лица». Хотя современные критики, например, Бен Хеллман, обращают внимание на нелицеприятную сторону описанной в сказке реальности. Нельзя забывать, что машина мертва и виртуальна, а вот люди внутри нее — живые.
В 2010-е годы построением державной симфонии бредила и наша страна. Все навязчивее становились ассоциации с дремучими временами Российской Империи, оправдывающей триадой «За Веру, Царя и Отечество» любую несправедливость. Иерархичность общества порождает неравенство автоматически. Если каждому предопределено свое место — то найдутся те, чье место у параши, и нет никаких шансов это изменить. Еще раз обратимся к «Письмам», там есть один гнилой отрывочек как раз по данной теме:
«Эта толпа — одно из самых странных явлений нашего века. В нашем полушарии просвещение распространилось до низших степеней; оттого многие люди, которые едва годны быть простыми ремесленниками, объявляют притязание на ученость и литераторство; эти люди почти каждый день собираются у передней нашей Академии, куда, разумеется, им двери затворены, и своим криком стараются обратить внимание проходящих. Они до сих пор не могли постичь, отчего наши ученые гнушаются их сообществом, и в досаде принялись их передразнивать, завели также нечто похожее на науку и на литературу; но, чуждые благородных побуждений истинного ученого, они обратили и ту и другую в род ремесла: один лепит нелепости, другой хвалит, третий продает, кто больше продаст — тот у них и великий человек; от беспрестанных денежных сделок у них беспрестанные ссоры, или, как они называют, партии: один обманет другого — вот и две партии, и чуть не до драки; всякому хочется захватить монополию, а более всего завладеть настоящими учеными и литераторами; в этом отношении они забывают свою междоусобную вражду и действуют согласно; тех, которые избегают их сплетней, промышленники называют аристократами, дружатся с их лакеями, стараются выведать их домашние тайны и потом взводят на своих мнимых врагов разные небылицы. Впрочем, все эти затеи не удаются нашим промышленникам и только увеличивают каждый день общее к ним презрение… Они большею частию пришельцы из разных стран света; незнакомые с русским духом, они чужды и любви к русскому просвещению: им бы только нажиться, — а Россия богата».
Не забывайте про охуенно тонкую грань плюрализма в нашем обществе. Меритократия вырождается в скрипучее ржавое устройство, лишенное социальной мобильности и свободы слова. Если ты — худородный выскочка, то твои слова ничего не стоят. Многие прогрессоры этим страдают, в том числе Арестович: они затыкают рты всем, кто «недостаточно образован», не вписан в иерархию. Напомню одну его цитату, удивительно созвучную с текстом Одоевского:
«Человек, без специальной, длительной и тщательной подготовки к тому, чтобы просто быть человеком, в принципе весьма эээ… неотесанное существо…
…Тем, кому прописали мнение, не удосужились объяснить, что для того, чтобы позволить себе всего лишь мнение по группе вопросов (всего лишь мнение, даже не версию, не гипотезу), нужно лет десять в настойчивых трудах провести в соответствующей теме…
…Девятьсот лет элиты тянули массы под свой уровень.
Потом сообразили, что технологичнее опустить себя до уровня масс. Меньше проблем.
Немедленно вслед за этим массы вообразили, что теперь они и есть элита. Свобода!.. Права! Привелегии!»
В полной версии текста он, конечно, пытается сгладить этот месседж, но суть едва ли меняется, да и подводит он в завершение к рекламе: компетентных людей делают на курсах в его школе. Несложная такая семиотика вырисовывается.
Словом, правом голоса обладает только очень немногочисленный слой просвещенных людей, но кто даровал им такую легитимность? Государство, воспитывающее лишь лояльных спикеров-пропагандистов, либо экспертократия, как класс тотально опозорившаяся во времена ковидной эпидемии. А всем остальным роток разевать не велено. Кто вы вообще такие, фейкометы?
Хуже всего в амбивалентной утопии-антиутопии, что эта реальность тотальна. Система проникла во все уголки частной жизни. Надзирать, контролировать, репрессировать. Обывателю не представляется никакого выхода: ни бунта, ни реформ. Табакерка способна воспроизводить одну и ту же музыку, с нарастающим количеством сбоев и ошибок по мере износа механизма. Низшим классам доступен лишь самый вульгарный эскапизм, будь то наркотик сома из «Дивного мира», двухминутки ненависти или экзальтированное музицирование из «Писем». Еще один день в раю.
Вы думаете, что можно укрыться, спрятаться, игнорировать? Побороть тотальность через недеяние по Лао Цзы? Как бы не так! И современная Россия дает лучший материал для иллюстрации. Росгвардеец не может воспротивиться приказу ехать воевать на Украину. Популярные эстрадные исполнители обязаны источать флюиды патриотизма и публично заявить о поддержке СВО. В августе члены рабочей группы Госдумы по расследованию антироссийской деятельности в сфере культуры (ГРАД) показали список из 142 знаменитостей, которые публично не поддержали спецоперацию на Украине.Там реально опубликована длинная табличка и странная графа «результат» (че-го?) в которой указано либо «молчит», либо «против». Мы докатились до того, что даже молчать более нельзя — и это подтверждено неутомимыми думцами.
В тоталитаризме нет людей — есть роли и функции. Меритократия в данном случае означает не выпестованный талант, как у Одоевского, а строгое соблюдение инструкции. Действовать необходимо строго в рамках плана. Кто лучше всех уместился в прокрустово ложе, тот и молодец. Никакой самодеятельности. Молоточки не должны бить сильнее, чем необходимо, а лишние телодвижения валика пойдут во вред. Если Система идет вразнос, то нарастает энтропия: одни элементы перестают работать, в то время как другие вертятся, как сумасшедшие, что ведет ко все более страшной разбалансировке.
Будучи гражданами империи, сверхдержавы в табакерке, вы никуда не денетесь от музыки. Вас вписали в строгий академический хор с садистом-дирижером. Нельзя все бросить и уйти, хотя можно от души фальшивить. Сидеть вы будете именно на этом стуле, а играть непременно на трубе — так заведено. Или вы рассчитывали на легкую джазовую импровизацию? Ха! Только не в нашей филармонии!
Кто-нибудь в курсе, что мы играем? Это волшебный танец феи Драже или дикая какафония лавкрафтианских сущностей, убаюкивающая Азатота? Ну так, чисто по ощущениям?
А вывод-то какой? Какова ваша позитивная программа?
Пфф, учите детей механике.
